Буридан

XXXIII. КАЗНЬ БРАТЬЕВ Д'ОНЭ

Страгильдо остался один в камере, куда, благодаря самому дерзкому из маневров, Буридан поместил его вместо Готье. Прошел час, прежде чем воздействие дурманящего средства, которое дал ему Одрио, развеялось достаточно, чтобы он смог отдать себе отчет в том, что случилось.

Сперва итальянец решил, что и вовсе не покидал подвала Ла-Куртий-о-Роз, и, констатировав, что ни руки, ни ноги его больше не связаны, тотчас же принялся искать пути к бегству.

— Один раз я уже сбежал, — прохрипел Страгильдо. — Почему бы не сбежать снова, и тем же способом?

Когда он говорил эти слова, некое смутное воспоминание пробудилось в его мозгу и мало-помалу проявилось более отчетливо. Он осознал, что какое-то время пребывал в бессознательном состоянии, увидел себя выходящим из Ла-Куртий, пересекающим Париж под руку с Буриданом и, наконец, входящим в эту камеру, где он сейчас и находился. Тогда, благодаря тому же феномену, последние слова Буридана прозвучали в нем, словно он слышал их только что. Страгильдо рассмеялся и пробормотал:

— Неплохая шутка. Я здесь вместо Готье! Однако же я — не Готье! Я — Страгильдо, сторож хищников короля и королевы, важная в государстве персона. Поэтому, раз уж Буридан оказался таким идиотом, что поместил меня на место Готье, тогда как я — не Готье, мне остается лишь позвать. Сюда придут, меня узнают, отпустят и тогда. О, тогда — горе тебе, чертов Буридан!

Мозг итальянца еще был ослаблен, и мыслил он как во сне, не понимая, сколь ужасно его положение.

Страгильдо принялся молотить кулаком в дверь.

— Эй! Эй! Лучники! Откройте. Сию же минуту, не то я пожалуюсь королеве!

Ему не открыли. Никто даже не ответил.

Страгильдо начал стучать громче. Вскоре он заплакал. Вскоре он разбил руки в кровь. Вскоре ярость и ужас объединили свои разрушительные силы, и, изнуренный, он растянулся во весь свой рост на плитах камеры.

Выйдя из этого полубеспамятства, Страгильдо испустил зловещий вопль. Он почувствовал, как встают дыбом волосы на голове. Страх обрушился на него грозовым разрядом: теперь он совершенно избавился от своего опьянения; теперь он вспомнил все; теперь он понял.

Однако же надежда еще оставалась.

Да, король должен его ненавидеть и его не простит! Но Валуа?.. О! Валуа его спасет, потому что Валуа все еще в нем нуждается. Он вскочил, бросился к двери, и долгие часы между этой невозмутимой дверью и человеком, который не хотел умирать, шло беспощадное сражение.

Внезапно Страгильдо услышал шаги и бряцание оружия.

Тогда он остановился и сделал глубокий вдох. Он был безобразен, покрыт кровью, борода и волосы растрепались, одежда превратилась в лохмотья, но он криво ухмылялся: к нему наконец-то пришли! Сейчас его освободят!..

Дверь открылась. Страгильдо вдруг увидел факелы, многочисленных лучников, двух помощников палача и человека во всем черном, который говорил:

— Готье д'Онэ, прослушай приговор, который был вынесен тебе и твоему брату.

— Я — не Готье! — возопил Страгильдо. — Ко мне! Караул! Отведите меня к монсеньору де Валуа! Я — Страгильдо! Посмотрите, посмотрите все!.. Готье ушел с Буриданом!

Всеобщее оцепенение, крики растерянности, затем Страгильдо грубо втолкнули в камеру, и дверь закрылась. Он вновь зашелся в яростных воплях, но на них уже никто не обращал внимания. Одно было очевидно: Готье д'Онэ бежал и был заменен на Страгильдо! Человек в черном, помощники палача, многие лучники узнали сторожа королевских львов даже в столь непрезентабельном виде…

Тем временем офицер, который командовал постом, бросился на площадь Мартруа, почерневшую от скопления народа. Все окна были заполнены лицами любопытных зевак, толпы заполонили соседние улицы, все хотели увидеть позорный столб в глубине и эшафот в центре. На эшафоте стояли козлы и плаха; прислоненный к плахе, искрился начищенный до блеска топор. Козлы были первой частью казни: приговоренного должны были привязать к ним, чтобы с живого содрать кожу, после чего ему бы отрубили голову.

Эшафот, к которому вела широкая деревянная лестница, был окружен двойным кордоном алебардщиков; но хотя на этих статных парнях были еще и шлемы, этот кордон не мешал видеть то, что происходило на эшафоте, специально поднятом на довольно-таки приличную высоту.

У подножия этой лестницы ждали несколько официальных лиц, почтивших казнь своим присутствием то ли потому, что того требовали их привилегии, то ли из чистого любопытства. Среди них находился и прево Жан де Преси, который давал разъяснения относительно того, как будет проходить сдирание кожи.

Увидев мертвенно-бледного и осунувшегося командира поста, Жан де Преси понял, что произошло нечто серьезное, поэтому он спрыгнул на землю и последовал за капитаном, который, едва они оказались в караульном помещении, поведал ему, что случилось, и, как доказательство, предъявил оставленный Буриданом пергамент.

Жан де Преси внимательно изучил документ, затем, покачав головой, промолвил:

— Ваше счастье, мессир капитан, что вас угораздило сохранить этот пергамент; не будь его, полагаю, в этот час ваша голова уже не так крепко держалась бы на ваших плечах. Но этот негодяй действовал от имени короля, так что ничего не поделаешь, ничего не скажешь.

— Пусть он и негодяй, — резко бросил капитан, — но негодяй отважный, этого нельзя не признать. Да и человек порядочный: получается, что я ему обязан жизнью, — он мог ведь унести этот документ с собой, так нет же — сам посоветовал, да что там, даже приказал мне его сохранить! Но, мессир прево, как же теперь быть со Страгильдо? Отпустить?

— Отпустить! — воскликнул Жан де Преси с рычанием собаки, у которой отбирают кость. — Послушайте, что до этого Страгильдо, то у меня был приказ разыскать его, чтобы передать в руки палача, так как, похоже, этот парень нанес серьезное оскорбление нашему славному сиру Людовику.

— Что ж, вот вы его и нашли. Забирайте этого Страгильдо, мессир, и избавьте меня от него.

— Гм!.. Строго между нами: этот Страгильдо — ужасный безбожник, который заслуживает виселицы по меньшей мере со дня своего рождения; словом, этот негодяй — прекрасная добыча, и раз уж он приговорен, то нам остается лишь повесить его.

— Вот и прикажите его повесить, мессир прево. Отведите к Трагуарскому кресту или на Гревскую площадь, а здесь у нас виселицы нету.

— Гм!.. Зато здесь собрались наши славные парижане, которым не терпится лицезреть процесс сдирания кожи. Послушайте, дорогой капитан, я сейчас же прикажу начать поиски этого чертова Готье и наглого студента Буридана, который вытащил его из тюрьмы, тем более что у нас с ним старые счеты, но что касается того, чтобы отложить казнь Готье, то это невозможно.

Офицер вытаращил глаза.

— Клянусь Пресвятой Девой, — проворчал прево, — эти жандармы немного туповаты. Не понимаете?

— Нет, мессир прево, не понимаю, — отвечал капитан, который был отнюдь не глуп, — не имею права понимать; я вправе лишь подчиниться, если вы прикажете.

— Что ж, тогда я приказываю. Ведите сюда этого Готье, чьи крики я даже здесь слышу. И запомните, капитан: ночью здесь ничего не случилось. Вы и я, мы слишком многим рискуем, если станем утверждать, что что-то произошло. Стало быть, ничего и не было. Готье д'Онэ ждет. Берите его и передайте в руки помощников этого проклятого Каплюша, который дорого заплатит за свою отлучку. Ах, капитан, можно подумать, что все черти гонятся за нами по пятам. Представьте себе: палач исчез, и никто не знает, где он. Ну же, вперед. Я прикажу повесить Готье и избавить вас от него.

На этом прево вернулся на свое место у подножия ведущей на эшафот лестницы и распорядился начать казнь Филиппа д'Онэ.

Помощники Каплюша тут же схватили тряпичный манекен, что лежал в большой корзине, поставили его на ноги и показали толпе, которая принялась смеяться и отпускать столь пикантные шуточки, что мы не возьмемся здесь их повторять. Фактически эти грубоватые шуточки, которые кумушки встречали оглушительным хохотом, касались главным образом той части казни, которая является самым ужасным из уродований, и так как манекен был далек от того, на что он должен был походить, люди кричали:

— Мы хотим видеть все!

— Снимите с него одежду!

Помощники палача довольствовались тем, что положили манекен (к слову, облаченный в самые лучшие одежды) на плаху, после чего один из них схватил топор, нанес удар по голове, и та тотчас же откатилась в сторону.

Раздался новый взрыв смеха, затем вдруг воцарилась тишина, на сей раз — трагическая, так как настал черед казнить уже живого — плоть от плоти — человека!.. Все взгляды устремились на дверь тюрьмы.

Там, в этой тюрьме, в глубине камер, происходила ужасная сцена, в то время как наверху, на эшафоте, разворачивалась мрачная и гротескная иллюзия казни Филиппа.

Действительно, после своего разговора с прево капитан зашел во второе караульное помещение и гаркнул:

— Схватить мессира д'Онэ и привести на эшафот!

С дюжину лучников бросились выполнять этот приказ; как и ранее, их сопровождали двое помощников палача и человек в черном, который, зачитав приговор, желал осуществить свои функции до конца и по всем правилам.

Итак, лучники, помощники палача и человек в черном спустились; первые — вооруженные пиками, вторые — веревками, третий — своим пергаментом.

Была открыта дверь, и, как и в первый раз, их взорам при свете факелов предстал Страгильдо — весь в крови, сведенный судорогами, страшный донельзя. И тогда коридор и камеру огласило необычное созвучие голосов, где смешивались вопли Страгильдо, который не хотел умирать, крики лучников, которые хотели его схватить, увещевания помощников палача, которые хотели его связать, визги человека в черном, который хотел зачитать свой пергамент. Бывают трагические комедии. Бывают комические трагедии. От некоторых шуточек Мольера пробирает дрожь. В некоторых катастрофах можно увидеть людей, которые хохочут, хотя и нельзя сказать, что они потеряли рассудок; они и сами не знают, почему смеются. Правда в том, что они видели комическую сторону боли, видели потому, что не могли не видеть. Они от этого умрут, возможно, но им нужно смеяться. И во всей мешанине той бурды, которую представляют собой человеческие чувства где начинается комичное? Где границы трагичного? Крича и жестикулируя, лучники, помощники Каплюша и человек в черном ворвались в камеру Страгильдо, и было в этом их входе нечто ужасное, зловещее, комичное и гнусное.

— Говорю же вам, я — не Готье д'Онэ! — кричал Страгильдо.

— Полноте, дружище, давайте все сделаем по-тихому! — повторяли помощники палача.

— Доводим до сведения вышеназванного мессира Готье д’Онэ… — верещал человек в черном.

— Черт бы побрал этого безумца, который не желает подчиняться! — орали лучники.

— Говорю же вам, меня зовут Страгильдо! — хрипел узник.

Все эти крики слились в одно глухое ворчание. Итальянец, зажатый в угол, перестал негодовать, — теперь он защищался.

Ударами кулака он сбил с ног двух лучников; при помощи зубов наполовину отгрыз запястье одного из помощников Каплюша; каждое из его движений, каждый из его жестов был яростной атакой. В этом темном, с опрокинутыми факелами, углу началась неописуемая драка; глухие проклятия, короткие вскрики, оскорбления, непримиримая борьба человека, который не хотел умирать. Затем, как-то вдруг, все стихло.

— Ну вот, давно бы так! — приговаривал здоровенный помощник палача, связывая Страгильдо.

— Эти д’Онэ были те еще негодяи, — говорили лучники один другому.

— И, наконец, отрубается топором голова, — заканчивал, гнусавя, человек в черном, который знал свой пергамент наизусть.

Страгильдо больше уже ничего не говорил.

Связанного по рукам и ногам, итальянца вытащили из камеры и когда перенесли в караульное помещение, то заметили, что он мертв. На теле его было более двадцати ран; чье-то копье пробило его горло, чей-то кинжал вспорол живот; на лице не было живого места, а один глаз вываливался из орбиты. Впрочем, и с другой стороны имелись пострадавшие: один из двух лучников, которые отведали кулака Страгильдо, ночью умер; еще несколько получили более или менее серьезные раны.

Нам остается добавить, что труп сторожа королевских львов был поднят на эшафот и там подвергнут объявленной казни, чтобы толпа, собравшаяся ради этого зрелища, не заявила никакой рекламации, так как в те времена правительства еще не имели привычки не считаться с требованиями толпы.

Так были казнены братья д'Онэ: один — в виде тряпичной куклы, другой — в виде растерзанного трупа. История, однако, утверждает, что оба брата были действительно казнены, но и истории знакомы ошибки. Так что если бы у нас спросили, на чем основана наша версия, мы в ответ могли бы, в свою очередь, поинтересоваться, на чем основаны версии Мишле и Анри Мартена, и даже Дюлора и[25] Женуйяка, но мы предпочитаем сказать правду: в жизни Буридана, через много лет после этой казни, замечены следы очень частых взаимоотношений с неким Готье д'Онэ. Выходит, Готье д'Онэ выжил после этой тройной казни, в завершение которой он был еще и обезглавлен? Ответ напрашивается сам собой. С другой стороны, мы обнаружили следы казни двух дворян, произошедшей в 1314 году. Похоже на то, что один из них был казнен в виде манекена, и вроде как, когда палач продемонстрировал толпе голову другого, кто-то крикнул: «Да это же сторож королевских хищников!» По знаку, который подал прево, жандармы тотчас же заткнули этому человеку рот. Из совокупности этих фактов мы и восстановили возможную правду, которая всегда более правдива, чем правда истинная.