Элита

69

Дверь «Порше» захлопывается за мной с приглушённым щелчком, и порыв ветра приклеивает волосы к лицу, делая аромат туалетной воды и запах лаванды ещё ярче.

Водительское окно медленно сползает вниз, в зазоре появляется улыбка Леона, а следом — его ладонь, которая тотчас находит мою.

— Тренировка закончится в семь. Я позвоню, когда выйду.

— Удачи на спарринге, чемпион, — я ответно сжимаю его руку, в сотый раз за день ощущая себя по-идиотски счастливой. — Порви там всех.

Машина, вспоров тонкий пласт первого снега, вновь подъезжает к воротам. Огни стоп-сигналов мигают на прощанье, и двор замирает в привычной тишине.

Я разворачиваюсь к крыльцу и немедленно замираю: в дверях, поджав руки в рукавах кардигана, стоит мама.

В груди тревожно сжимается. Когда она в последний раз вот меня встречала, я получила пощёчину. Нет, я, разумеется, предупредила, что останусь ночевать, но…

Надо бы улыбнуться, сказать хотя бы «привет», но слова никак не желают выходить. Страшно. Вдруг всё начнётся заново, снова крик, обвинения?

Мама делает стремительный шаг вперёд и, до того как я успеваю отшатнуться, заботливо поправляет воротник моего пальто.

— Ты уж застегивайся. Холодно же.

— Привет, — с шумным выдохом выходит из меня. Напряжение стремительно тает, замещаясь облегчением и воспрявшей надеждой на то, что теперь у нас всё действительно будет хорошо. — Ты одна? Вилен Константинович дома?

— На работе. Сказал, задержится. Пойдём, всё остыло, пока тебя ждала, — мама забирает у меня рюкзак и подталкивает в дом. — Разогрела твой любимый тыквенный суп. Голодная, наверное?

Я торопливо киваю. Сердце частит в неверии. С каких пор я стала настолько удачливой, а моя жизнь — счастливой? Рядом со мной лучший в мире парень, а вместо допроса с пристрастием и очередного скандала я получила молчаливое принятие и тёплую материнскую заботу.

Забота заботой, а работу по дому никто не отменял. После обеда мама даёт мне полчаса на то, чтобы перевести дух, а после велит идти на кухню. Сегодняшний ужин объявлен вечером русской кухни, а значит, в ход идут грибы, соленья и целых три вида пирогов.

Кое-как выудив из ящика гарнитура здоровенную кастрюлю, я собираюсь поставить её на стол — и каменею при виде Эльвиры, появившейся будто из ниоткуда.

— Снова меня караулишь? — растерянно выходит из меня.

Растеряна я не столько неожиданной встречей, сколько тем, как непривычно Эльвира выглядит. Так могу выглядеть я в любое время суток, но не безупречная снежная королева, которая, кажется, даже спать ложится с укладкой: волосы забраны в небрежный пучок, ноль макияжа, отчего её голубые глаза кажутся совершенно прозрачными, а губы — бескровными, простые свитер и джинсы.

— Пришла ещё раз посмотреть на тебя, чтобы попытаться понять, чем ты его так зацепила, — механическим голосом произносит Эльвира, взглядом рисуя невидимые линии вдоль моего тела. — И каким образом тебе, дворняжке, удалось так сильно навредить моей семье?

— Посмотрела? — нараспев уточняю я, начиная заводиться от её хамства, даже невзирая на отличное настроение. — Теперь можешь уходить.

— Мой брат лежит в больнице. Папа поссорился со своим давним другом. Моя свадьба отменена. И всё это по вине домработницы, — продолжает Эльвира, будто не до конца веря в то, что говорит. — Как такое вообще могло произойти?

— Даже не знаю, — я со вздохом ставлю кастрюлю на стол. — Может быть, дело не только во мне, как думаешь? А в том, что твой придурок-брат уже давно пробивает дно своими аморальными замашками, а отношения с парнем исчерпали себя? За твоего отца говорить не буду — это их с Виленом Константиновичем дело, которое никак меня не касается.

— Всё было прекрасно до того, как ты появилась. Ты хоть понимаешь, как я себя чувствую сейчас? — из покрасневших глаз Эльвиры выкатываются слёзы. — Всё потеряло значение. И квартира, в которую я целый год выбирала мебель, и свадебное платье, которое стоит столько, сколько тебе в жизни не заработать…

Я с шумом втягиваю пропахший хлором и приправами воздух, разрываясь между потребностью посочувствовать её слезам и желанием посоветовать впредь не тратить столько денег на фату и тюли. А то мало ли что.

Я и рада бы сказать ей что-то приятное на прощанье, да Эльвира сама не позволяет, то и дело тыча в то, что раз уж у меня меньше денег, то я безродный кусок дерьма, который таким и останется.

— Что-то ещё? — я указываю глазами на кастрюлю. — А то щи сами себя не сварят.

— Я тебя ненавижу, — хрипло выговаривает она, не трудясь смахивать текущие слёзы. — Если ты думаешь, что теперь будешь жить припеваючи, то ошибаешься. Я тебя уничтожу. И когда мой брат выйдет из больницы и вернётся в университет, те первые недели учёбы покажутся тебе цветочками. На чужом несчастье своего счастья не построишь, сука. Запомни.

Я уверена, что своими угрозами Эльвира просто сливает свою боль и злость, и хочу ответить ей что-нибудь снисходительное, вроде: «Буду с нетерпением ждать возвращения Дениски». Но в этот момент громыхает дверь кладовки, сигнализируя о том, что сейчас на кухне появится мама, и язык приходится попридержать.

— Здравствуйте, — еле слышно здоровается она, ставя две трёхлитровые банки с соленьями на кухонный островок.

Не удостоив её ответом, Эльвира мечет в меня полный ненависти взгляд и, развернувшись, торопливо покидает кухню.

Я кусаю щёку изнутри. Враждебные искры в воздухе наверняка не остались незамеченными для мамы, и сейчас мне предстоит очередной допрос.

Однако мама, на удивление, ничего не спрашивает и даже не смотрит на меня. Торопливо срывает крышки с банок, раскладывает соленья в вазы и, словно вспомнив что-то, несётся к холодильнику.

— Мам, — окликаю я. — Я капусту нашинковала. Свёкла стоит на плите. Что-то ещё нужно?

— Нет-нет, Лия, — не оборачиваясь, бормочет она. — Иди отдыхай. Дальше я сама.