Элита

74

Лия

Утро пахнет сыростью и креозотом, пропитавшим железнодорожные пути — неподалёку от нашего дома находится станция пригородных поездов. Выпустив из рта струйку пара, я зябко кутаюсь в пуховик. Вчерашний дождь замёрз, покрыв хрусталём пожухлые газоны и зарубцевав трещины в асфальте.

Осторожно ступая по хрусткой наледи, я скольжу взглядом по неказистым вывескам торгового павильона: салон красоты «Венера»… Мясо и субпродукты… Займы за минуту… Вейпы и паровые кальяны… до тех пор, пока не нахожу надпись «Кофе и выпечка».

На мою просьбу сделать капучино дородная женщина в вязаной жилетке без слов отворачивается к кофемашине и из-за плеча сообщает, что терминал оплаты не работает и нужно оплатить наличными. Я хочу повозмущаться такому произволу, но, передумав, лезу в карман, нахожу пару смятых сотен и просовываю в окошко.

Капучино на вкус ощущается как дешёвый сублимированный кофе «три в одном». Отчего-то мне представляется Милена, а вернее то, как презрительно кривится её лицо, когда она его пробует. Женщине за прилавком пришлось бы много нелестного о себе выслушать.

Сделав пару глотков, я без сожаления вышвыриваю стакан в урну, накидываю капюшон и оглядываюсь в поисках ближайшей остановки.

Мы находимся здесь уже третий день, но я никак не могу свыкнуться с духом этого города. На фоне яркой, пышущей энтузиазмом столицы он ощущается медлительным и подслеповатым, будто не очнувшимся от затяжного сна.

Люди здесь никуда не торопятся, но не потому, что умеют наслаждаться жизнью, а потому что им попросту некуда спешить. Улыбок вокруг катастрофически мало — их не найти даже на кассах супермаркетов. Женщины с одинаковыми сумками и пресными взглядами, мужчины с усталыми лицами. Архитектура вокруг такая же — скучные пятиэтажки, отличающиеся друг от друга разве что цветом, из достопримечательностей — памятник общественному деятелю возле центрального сквера.

Втиснувшись в маршрутку, я не сразу вспоминаю, что нужно оплатить проезд, и с недоумением таращусь на женщину, которая, постукивая ярко-синими ногтями по поясной сумке, смотрит на меня со смесью ожидания и раздражения.

— Пятьдесят, — буркает она, когда я начинаю торопливо ощупывать карманы в поисках мелочи.

Вложив в пухлую ладонь несколько монет, я забираю билет и, ухватившись за поручень, поворачиваюсь к окну.

Сидящая под ним жгучая брюнетка с безвкусно наращёнными ресницами проходится по мне нескрываемо неприязненным взглядом, отдельно задерживаясь на сумке, которую когда-то оплатил Леон. Энергия дорогой вещи фонит даже в полуживой маршрутке.

Интересно, смогу ли я когда-то целиком принадлежать какому-либо месту? В элитном вузе большинство не принимало меня из-за отсутствия голубых кровей, здесь тоже смотрят враждебно, но уже по другой причине. Тоже чувствуют, что я — не их.

Обуреваемая философскими мыслями, я доезжаю до нужной остановки и пешком иду к потемневшему от времени зданию с табличкой «Филиал государственного университета».

Внутри тепло и влажно, пахнет компотом из сухофруктов и старым линолеумом. Поплутав по коридорам, я не без помощи проходящего мимо преподавателя наконец нахожу кабинет приёмной комиссии. В очереди всего пара человек: парень в спортивных штанах и кожаной папкой под мышкой и девушка в расстёгнутом пальто, из-под которого виднеется огромный живот.

Произнеся дежурное «буду за вами», я прислоняюсь к стене и закрываю глаза, чтобы надёжно запечатать подкатывающие слёзы. Наверное, неправильно так думать, но… Здесь инородно всё. Люди, стены, запахи, цвета… Если бы мама это услышала, то наверняка задала бы излюбленный вопрос о том, кем я себя возомнила.

Я бы ответила, что не знаю. Теперь я действительно понятия не имею, кто я такая: та, кто презирает детей, избалованных родительскими деньгами, или та, кто отчаянно хочет принадлежать их миру. Та, кто считает, что нельзя судить людей по внешнему виду, или та, кто именно этим и занимается.

Когда беременная девушка выходит из кабинета и, проехавшись по мне хмуро-настороженным взглядом, буркает «заходи», моим первым порывом становится сбежать.

Усилием воли поборов панику, я заставляю себя отклеиться от стены и шагнуть в распахнутую дверь.

— Добрый день… — выдавливаю я, прочистив горло. — Вчера я звонила. Хочу перевестись на второй курс. Документы принесла.

Сотрудница, женщина лет пятидесяти со старомодной причёской, мельком смотрит на меня поверх очков и кивает на стул.

— Присядьте, сейчас всё проверим.

Пока она просматривает бумаги, я исступлённо тереблю брелок на сумке. Желание сбежать то накатывает с новой силой, то безвольно стихает. Это не меняет сути: всё здесь ощущается как километровый откат назад. Дыры в линолеуме, сквозь которые проглядывают серые пятна бетона, потянувшийся невесть откуда запах сигарет и засохший цветок герани в пластмассовом горшке.

В этом месте у меня никогда не получится мечтать или строить планы. Всё, о чём я смогу думать, — это лишь о том, чтобы поскорее отсюда вырваться.

— Всё в порядке, — спустя пару минут заключает женщина и смотрит на меня тепло и доброжелательно. Впервые за три дня кто-то здесь, кроме мамы, посмотрел на меня с теплотой, отчего мне вновь хочется разреветься. — Нужно будет принести заявление на имя ректора и пройти собеседование. В остальном проблем быть не должно.

Я улыбаюсь ей, как умею, и забираю протянутый шаблон заявления. Хочу спросить, часто ли кто-то переводится из столичных вузов, но в последний момент передумываю. Какая разница, если я уже нахожусь здесь?

Домой иду пешком, нарочито не торопясь и крутя головой по сторонам в надежде изыскать скрытую красоту в чужеродном городе.

Поскрипывая штангами, мимо проезжает полупустой троллейбус и, устало покачнувшись, тормозит у остановки. Из него выскальзывает парнишка лет двенадцати с рюкзаком за плечами и, ни на кого не глядя, припускает к ларьку с шоколадками.

— Да ты не слушай ты его, мудака ебанного, — долетает до меня возмущённый женский голос продавщицы, которая, заметив покупателя, вышвыривает окурок в урну и неуклюже втискивается в узкую дверь. — Кварплату пусть оплатит сначала…

В подъезде пахнет хлоркой и пирогами. Мама открывает дверь в фартуке и хлопковом платке — типичные атрибуты её кулинарных будней.

— Ну как прошло? — её взгляд с надеждой шарит по моему лицу. — Что в деканате сказали?

— Документы приняли, — отчитываюсь я, скидывая ботинки. — Осталось пройти собеседование.

Мама улыбается, говорит, что приготовила мою любимую ватрушку. Терпеливо дожидается, пока я разденусь, бормоча «я сама-сама», поднимает упавший шарф. Все эти дни она старается так, что у меня не хватает духу демонстрировать своё упадническое настроение. Я со слабой улыбкой благодарю её и прохожу на кухню.

Небольшая двушка с крохотной кухней, которую мы арендовали, пока не обзаведёмся собственным жильём, отмыта до блеска. На столе появилась пластмассовая ваза с искусственными цветами, тюли пахнут лавандовым кондиционером. Этот аромат отзывается во мне мучительным приливом тоски: точно так же пахло в доме Демидовых. Этот кондиционер мама всегда добавляла при стирке. Им пахло постельное бельё, скатерти, полотенца… Им были пропитаны футболки Леона.

Мама скидывает салфетку с чугунной сковороды, разнося по кухне запах ванили и творога, ставит на стол кружки — новые, в горох. Рассказывает, что завтра придёт сантехник починить текущий кран, и что когда-то у бабушки была точно такая же люстра, как здесь.

Я макаю чайный пакетик в кипяток, изредка вставляю что-то вроде «ага», «здорово», «круто». Мама старается изо всех сил — это заметно. Каждый вечер готовит что-то вкусное, не напрягает меня уборкой, а вчера даже предложила вместе сходить в кино — выяснилось, что неподалёку есть кинотеатр.

Два дня назад вернулась с рынка с двумя большими пакетами и с воодушевлением демонстрировала приобретения: яблоки по акции, прихватки с пятидесятипроцентной скидкой, металлический дуршлаг, который мы заберём в новую квартиру, флисовое покрывало, которым можно укрываться, сидя на диване, чистящие средства от местного производителя по бросовой цене, флакончик туалетной воды для меня.

Из очевидных плюсов: мама спит в гостиной, у меня по-прежнему есть своя комната, в которой можно закрыться и в одиночестве поплакать. Я скучаю по Леону так сильно, что намеренно ложусь в кровать рано, в надежде поскорее уснуть и тем самым отключиться от мучительной реальности.

В день приезда сюда я купила на вокзале новую симку и отключила старую. Едва ли меня надолго хватит, но пока так. Я скучаю по Леону так сильно, что, кажется, если услышу его голос — забуду обо всём и прыгну в первую же попутку.