Элита

79

Ключ в потёртой входной двери проворачивается, и в лицо ударяет влажный запах свежевыстиранного белья и еды.

Инга выходит из кухни с переброшенным через плечо полотенцем, замечает меня и стремительно бледнеет.

— Мам… — неуверенно начинает Лия. — Мы с Леоном…

— Здравствуйте, — первым здороваюсь я, решив, что стоит взять инициативу в свои руки.

— Здравствуйте, Леон Виленович… — Инга звучит так, словно ей трудно шевелить губами. — Для чего вы приехали?

Поняв, что приглашения войти ждать не стоит, я самовольно разуваюсь, куртку вешаю на прибитый к стене крючок. Ободряюще улыбаюсь растерянной Лие и озвучиваю суть своего визита.

— Нам нужно поговорить.

Инга кладёт полотенце на стол, не глядя, проходит мимо и скрывается за дверью в конце коридора.

— Действуем, как договорились, — напоминаю я, сжав прохладную ладонь Лии. — Я говорю, ты не мешаешь.

Услышав покорное «хорошо», иду вслед за Ингой. Узкий коридор и низкие потолки ощутимо давят: кажется, будто такие дома строились специально, чтобы подавить человеческую волю.

Хватает одного взгляда, чтобы понять — я нахожусь в комнате Лии. На розовом покрывале лежат наушники и раскрытая книга. На прикроватной тумбе — тот самый плюшевый медведь, который постоянно таращился на меня с комода её спальни.

Инга сидит на краю кровати, её взгляд, затравленный и одновременно воинственный, бегает по полу.

— Инга, выслушайте меня, по возможности, максимально беспристрастно. Это очень важно для меня и Лии.

— У Лии всё хорошо.

— Нет, у неё не всё хорошо, даже если она старательно делает вид. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы вас найти, я провёл за рулём в общей сложности шесть часов. Думаю, это хотя бы косвенно говорит о серьёзности моих намерений.

Инга молчит, и это даёт мне повод продолжать.

Каюсь, она никогда не интересовала меня как личность, и наше с ней ежедневное общение всегда ограничивалось лишь несколькими короткими фразами, включая «здравствуйте» и «спасибо». Но сейчас, глядя на эту женщину, мне отчаянно хочется её понять, чтобы подобрать именно те слова, которые заставят Ингу хотя бы ненадолго выглянуть из-за ограды страхов и недоверия, которыми она так плотно себя окружила и которую старательно возводит вокруг Лии.

— Я не готовился к этому разговору, так как решил, что буду говорить от сердца. Поэтому начну с того, что я действительно очень люблю Лию. Люблю во всех смыслах: как женщину, как друга и как самого необыкновенного человека, который мне встречался. Вы, наверное, понимаете, что, испытывая такие чувства, сложно так запросто отказаться от неё.

Моё признание не производит на Ингу ни малейшего впечатления, даже напротив, её глаза враждебно сужаются.

— Разве в столице мало хороших девушек, Леон Виленович? Насколько я знаю, у вас проблем с поклонницами никогда не было. Зачем вам именно Лия?

Я делаю длинную паузу, прежде чем ответить: надо перевести дух и принять тот факт, что зашоренность Инги чересчур глубока и что ей, кажется, действительно сложно поверить в то, что в чьих-то глазах её дочь — тот самый алмаз, ценнее всех бриллиантов.

— Я уже ответил: потому что Лия очень значимый для меня человек, единственный в своём роде. В столице может быть сколько угодно девушек, но мне нужна именно она. Так уж вышло.

— В своё время вы то же самое говорили своей невесте, — в её голосе отчётливо слышен упрёк, — и мы все знаем, чем всё закончилось.

Мысленно я усмехаюсь: в том-то и дело, Эльвире таких вещей я никогда не говорил.

— Я не буду извиняться за то, что имел отношения до Лии. Я закончил их, как только понял, что на самом деле испытываю к ней. И то, что я отменил свадьбу, является очередным доказательством серьёзности моих намерений.

— Нет никаких гарантий того, что через пару лет вы так же не поступите с Лией.

— Сто процентных гарантий никто не может дать, даже сервис гарантийного ремонта. Я не могу пообещать, что завтра меня не собьёт машина, так же как не могу быть уверенным в том, что Лия не бросит меня через неделю.

Инга громко фыркает, давая понять, что последний вариант событий никак не рассматривает. И это пренебрежение в адрес собственной дочери, чем бы оно ни было обусловлено, злит меня так сильно, что я не успеваю взять себя в руки.

— Почему вы так настолько её не цените? — на эмоциях я делаю шаг вперёд. — Почему кто-то другой имеет в ваших глазах большую значимость и ценность, чем дочь? Я, например. Только потому, что у моей семьи больше денег?

— Рождённый ползать летать не может, Леон Виленович, — горько замечает она. — Поэтому.

Я шумно вздыхаю. Здесь Инга права. По этой причине она и вернулась в этот город: здесь её нелюбовь к себе не так бросается в глаза на фоне окружающего уродства.

— Лия определённо рождена, чтобы летать. Вы знаете, что она была лучшей студенткой на курсе у преподавателя, который читал лекции в Стэнфорде? Стэнфорд — это один из самых престижных вузов в мировом рейтинге, — поясняю я, внезапно осознав, что это название Инге, скорее всего, ни о чём не говорит. — Если вам сложно поверить моим чувствам, то верьте хотя бы фактам: Лия умная и талантливая, и её ждёт блестящее будущее. Поэтому я считаю самым настоящим преступлением — привезти её туда, где знания Лии едва ли кто-то оценит.

Я намеренно перехожу к обвинениям, потому что внезапно понял: взывать к сознательности этой ограниченной женщины бесполезно, и эффективнее будет давить на чувство вины. Оно ей более понятно.

Так и выходит: лицо Инги покрывается пятнами, она начинает нервно ёрзать на кровати.

— Я увезла Лию, потому что ваша невеста ей угрожала, а её брат пытался изнасиловать! У кого деньги, у того и власть. Справедливости в столице не добьёшься. Здесь, хоть и маленький город, но спокойный. Денег у людей мало, поэтому все живут честно.

— А если я вам скажу, что Лию никто не тронет? Если дам слово, что смогу её защитить. Вы сможете мне поверить и отпустить её?

Инга растерянно моргает, и в её глазах отчётливо проступает испуг. Он не имеет ничего общего с тревогой за дочь, это её личный страх остаться одной, наедине со своей пустотой.

— Что она там делать будет? — лепечет она. — На какие деньги учиться? А жить где? Нет-нет-нет… — Инга часто трясёт головой, словно отмахиваясь от вероятности, что у Лии всё может быть хорошо. Без неё. — Жить приживалкой моя дочь не будет.

— Почему приживалкой? Она будет жить со своим парнем, то есть со мной. И я, в свою очередь, постараюсь сделать всё, чтобы ей было комфортно.

— Нет-нет-нет, — продолжает твердить она, не глядя на меня. — Я не отпущу.

В моменте я испытываю острую потребность хорошенько её встряхнуть, чтобы хотя бы ненадолго вытащить из коробки комплексов и страхов, в которых Инга так плотно застряла и которой старательно возводит вокруг Лии. Даже удивительно, что родитель может быть настолько слеп к страданиям собственного ребёнка, настолько одержим желанием всё контролировать, чтобы медленно его убивать.

— Когда я встретил Лию на улице, она плакала. Не просто плакала — была в истерике. Она вышла на улицу, чтобы вы этого не видели… потому что не хотела вас расстраивать. По этой причине же она приехала сюда: потому что боялась оставлять вас одну. Думала, что вы не справитесь. По-вашему справедливо, что ребёнок спасает собственного родителя, жертвуя и собой, и будущим? Я сам какое-то время пытался оправдывать чужие ожидания и в итоге чуть не убил человека. Вы должны знать, что Лия никогда не полюбит этот город. Она слишком для него хороша. Я не знаю, сколько времени ей потребуется, чтобы она возненавидела себя и вас за то, что вынудили её сюда приехать, но это обязательно случится…

Инга гневно вскидывает голову.

— Я не вынуждала…

— Вынудили. Лия совершеннолетняя и имеет право принимать собственные решения. Если любите её, спросите прямо сейчас, чего она хочет: уехать или остаться? Если она захочет остаться, я обещаю, что сяду в машину и больше никогда вас не потревожу.

— Конечно, она скажет, что захочет уехать… потому что увидела вас и размечталась…

— И что в этом плохого? В том, что у Лии есть мечты и стремления? Столица находится в нескольких часах езды. Она будет вас навещать, когда угодно. Я сам буду её привозить. И при желании вы всегда можете вернуться и жить рядом.

Опустив голову, Инга качает головой. Её лицо покраснело, на кончике носа повисла слеза.

— Просто вы понятия не имеете… У вас ещё нет собственных детей…

— У меня есть отец. Ему тоже тяжело отказываться от собственных убеждений, но он не раз это делал ради меня. Перед отъездом Лия сказала, что большую часть жизни сомневалась в вашей любви, но теперь в ней убедилась. Если это так, не душите её. Дайте возможность жить счастливо и свободно.

Громко всхлипнув, Инга закрывает лицо руками. Я хмурюсь, не зная, хорошо это или плохо — то, что она плачет. Наверное, всё-таки хорошо: слёзы — это, по крайней мере, не равнодушие.

Дверь позади меня хлопает, и в комнату врывается Лия.

— Мам… — она переводит взгляд с рыдающей Инги на меня. — Что случилось?

Я смотрю, как она опускается перед матерью на колени, как отводит руки от её лица, и понимаю, что всё равно её увезу отсюда. Что бы ни сказала и не решила для себя Инга, я не позволю Лие жить чужую несчастливую жизнь.

Однако моя воинственность оказывается преждевременной. Инга поднимает мокрое от слёз лицо и смотрит на дочь.

— Скажи, ты хочешь отсюда уехать? Вернуться… — будто не в силах выговорить название города, она кивает на меня. — Леон говорит, что там тебе будет лучше.

— Я очень хочу, мам, — отчаянно шепчет Лия. — Я честно пыталась… Здесь всё не моё. Совсем не моё… Но мне страшно оставлять тебя одну… Не хочу, чтобы тебе было плохо…

— Тогда поезжай… — перебивает Инга.

Её голос в этот момент звучит так твёрдо, что предплечья продирает озноб. Словно откуда-то из глубин этой запутавшейся, несчастной женщины на поверхность прорвалось её лучшее альтер-эго, сильное и по-настоящему любящее.

— Я справлюсь, — продолжает она. — Не буду справляться — так соседи помогут. Нечего тебе здесь торчать, раз так плохо. Леон Виленович сказал, что сможет тебя защитить. Если справляться не будешь — всегда можешь вернуться. Я приму.

Склонив голову, Лия кусает губы и затем крепко обнимает мать. Инга обнимает её в ответ, всхлипывая, гладит по волосам, шепчет: «Нормально всё со мной будет, езжай, езжай».

Почувствовав, что ворую чужое, я беззвучно выхожу из комнаты и прикрываю дверь. Напряжение в теле ослабевает, уступая место счастливому облегчению. Лия была права: мать действительно её любит.