Элита

80

Лия

Десять месяцев спустя

— Сегодня завтрак по-ирландски, — задорно виляя бедрами, я ставлю на стол тарелку, заполненную всем, что так любят мужчины: яйца-скрэмбл, бекон, сосиски и картофельные оладьи.

— Подагра ещё никогда не выглядела настолько привлекательной, — с улыбкой заявляет Леон, беря вилку.

Понятия не имею, что такое подагра, но мне смешно всё равно. Обожаю его интеллигентный юмор.

— Кофе? — Я разворачиваюсь к кофемашине, однако Леон успевает ухватить меня за бедро и придержать.

— Сам сделаю. Садись, пожалуйста. Давай вместе позавтракаем.

Заулыбавшись, я послушно опускаюсь на соседний стул и придвигаю к себе тарелку. Вот уже без малого триста дней мы делаем одно и то же: каждое утро встречаем вместе, пьём кофе и завтракаем в компании друг друга, однако это так и не становится обыденностью.

Ежедневно я просыпаюсь в радостном предвкушении того, что это повторится снова. Я и Леон встретимся глазами, обменяемся утренними приветствиями и займёмся сексом — не обязательно в таком порядке, а потом я пойду готовить завтрак.

В своей новой жизни я люблю всё без исключения: нашу уютную квартиру с видом на парк, утренние пробежки с Леоном, совместный путь до университета, сопровождающийся беседами обо всём или банальным прослушиванием музыки.

Нет, мы больше не учимся вместе. Взросление предполагает умение делать выбор, и моим выбором было ни в чём не зависеть от семьи Леона. Так что по возвращении в столицу я в третий раз за год перевелась в новый вуз, в котором дважды в неделю читает лекции мой обожаемый Юрий Владимирович Шанский. Собственно, именно он и посодействовал моему переводу, чем зарекомендовал себя не только как потрясающий преподаватель, но и человек с большим сердцем.

— Я забираю тебя в два, и мы сразу едем на вокзал, так? — уточняет Леон, остановив машину у ворот университета.

— Если мне повезёт не заляпать свой праздничный лук обеденным хот-догом, то да. — Я выразительно смотрю на свою новую рубашку, купленную по случаю предстоящего ужина. — В противном случае придётся заехать домой, чтобы переодеться. Нас же к пяти ждут?

— Даже если мы немного опоздаем — ничего страшного. Макс развлечёт родителей парой своих кринжовых историй.

— Я плохо на тебя влияю, ты в курсе? — театрально вздыхаю я. — В твоём дворянском лексиконе появилось много сленговых словечек.

Леон смеётся.

— Тимур вчера сказал, что я перестал разговаривать как Вассерман. Сойдёмся на том, что с тобой я стал ближе к своему истинному возрасту.

— Звучит как синоним к слову «деградировал», — шучу я, приклеиваясь губами к его рту. — Люблю тебя.

— Я тебя тоже очень люблю, — бормочет он, целуя меня в ответ. — Передавай Шанскому привет.

Стук колёс приближающегося к станции поезда отзывается во мне знакомым чувством ностальгии по детству, когда, сидя рядом с папой в скрипучем вагоне «Ласточки», я с замиранием сердца считала километры до бабушкиного дома.

Леон бросает взгляд на табло и ободряюще сжимает мою ладонь.

— Прибывает прямо по расписанию. Минута в минуту.

В груди множится волнение. С момента переезда я навещала маму раз в месяц, а вот она приехала в столицу впервые.

Повод значимый: ужин в доме родителей Леона по случаю двадцатипятилетия их брака. Маму пригласил сам Вилен Константинович — в противном случае она едва бы приехала. Не потому, что зла на кого-то, а потому что слишком влилась в свою новую жизнь. Полгода назад мама исполнила свою мечту, купив квартиру, а сейчас активно занимается ремонтом, ежедневно делясь своими интерьерными находками: будь то комплект мебели или новая скатерть. Помимо этого, она устроилась на работу в кондитерский цех. Начала с должности младшего кондитера, а две недели назад получила повышение до старшего смены.

Поезд замедляет ход, вагоны, протяжно постанывая, останавливаются. Двери с шипением разъезжаются, на перрон высыпают первые пассажиры. Я машинально встаю на цыпочки, высматривая в толпе песочный тренч, который мы выбирали вместе с мамой в мой последний визит к ней. Хотя моя прыть, скорее всего, преждевременна: мама предпочтёт пропустить всех и выйти последней.

Я оказываюсь права. Мама появляется, когда перрон пустеет. Придерживая дорожную сумку, прикрывает лоб рукой, щурясь от яркого сентябрьского солнца. Я невольно улыбаюсь. Выглядит мама отлично, даже помолодела. Тренч сидит безупречно, на шее повязан шелковый платок — мой подарок ко дню рождения, купленный по совету Каролины. А ещё впервые за много лет она надела туфли на каблуке.

— Ну здравствуй, столица, — с улыбкой произносит мама, когда я заключаю её в объятия.

— Выглядишь обалденно, мам, — выдыхаю я, втягивая уютный запах выпечки и лаванды. Её ответный смех — мягкий и немного смущённый — звучит как хорошее предзнаменование.

Леон стоит чуть поодаль, как и всегда тактично давая нам время наедине. Его приветствие предельно уважительное, улыбка — такая, что безоговорочно ей веришь. — Здравствуйте, Инга. Очень рады, что вы приехали.

— Здравствуй, Леон, — с запинкой выговаривает мама новое обращение, которое мы тренировали месяцами. — Спасибо, что встретили.

В ответ Леон забирает у неё сумку, и мы втроём идём к машине. Со стороны наверняка смотримся как самая настоящая семья.

Обычно я сижу на переднем сиденье рядом с Леоном, но сейчас выбираю задний диван, чтобы быть поближе к маме. В салоне ненавязчиво играет радио, каждый занят своим: Леон виртуозно петляет между заторами, которые по обыкновению собираются по пятницам на выезде из города, мама внимательно смотрит в окно, будто оживляя в памяти забытые места, а я в свою очередь украдкой наблюдаю за ней.

Мама заметно преобразилась: взгляд стал открытым и спокойным, осанка — более твёрдой и прямой. Все же народная мудрость права: каждому своё. Город, который был так плох для меня, сделал маму расслабленнее и счастливее.

— Знакомые места, да? — тихо спрашиваю я, накрывая её ладонь своей.

— Знакомые и незнакомые одновременно, — подтверждает мама, сжимая пальцы в ответ. — Будто в прошлой жизни было. Красивый город, конечно. Правда шумный.

— Папа тоже часто жалуется на шум, — подаёт голос Леон. — Недавно вернулся из санатория и сказал, что тишина ему тоже наскучила. От столичного духа многие впадают в зависимость.

Губы мамы дёргаются вверх — то ли от попытки улыбнуться, то ли от сдерживаемого сомнения. Её будто снова нужно убедить, что всё хорошо, и она не ошиблась, отпустив меня сюда.

— Ну здравствуй, Инга, — раскатисто басит Вилен Константинович и заключает маму в объятия. — Как добралась? Нормально? От вас часов десять езды, как я понял?

— Поезда теперь комфортные, — немного порозовев, бормочет мама. — Я книжку открыла, очнулась и уже на месте.

— Проходите давайте. Ира! — выкрикивает он, обернувшись к гостиной. — Инга приехала! Дети тоже!

Мама бросает на меня быстрый взгляд, удивлённая прозвучавшим «дети». Я и сама долгое время не могла привыкнуть, что Вилен Константинович так запросто награждает меня этим тёплым сильным словом. Конечно, подобного обращения я удостаиваюсь только в комплекте с Леоном, но всё-равно приятно. Эльвире такой чести не выпало, я уточняла.

— Пахнет вкусно, — с робкой улыбкой замечает мама, проходя в гостиную.

Я смотрю на неё с гордостью. Как же органично она смотрится здесь в новом платье и с укладкой. Ничем не уступает стильной Ирине Васильевне.

За столом уже сидят Каролина и Максим, хозяйка дома появляется секундами позже.

— Инга, очень рады видеть. — Её красивое лицо расцветает в приветливой улыбке. — Спасибо, что приняли наше приглашение.

Мама неловко оглаживает подол платья. Заметно, что волнуется.

— Как уж не принять, раз Вилен Константинович пригласил. Поздравляю вас с годовщиной. Непривычно, конечно, быть тут как гость.

Мы рассаживаемся.

Стол Демидовых по обыкновению выглядит как обложка премиального кулинарного журнала: ваза с эустомами по центру стола, изысканный фарфор, безупречная сервировка и изящные закуски, включающие мои обожаемые мини-тарталетки с голубым сыром. Последние я как-то похвалила на одном из семейных ужинов, и с тех пор они всегда есть на столе.

Вилен Константинович разливает шампанское по бокалам, шутливо журит маму, когда та пытается отказаться, говоря, что двадцатипятилетие совместной жизни — достойный повод хотя бы пригубить.

— Ну что, раз вся семья в сборе, позвольте мне начать. — Возвышаясь над столом, он выразительно оглядывает каждого и останавливается взглядом на Ирине Васильевне. — Моя дорогая Ирина. Спасибо, что освещаешь мой путь столько лет и поддерживаешь во всех начинаниях. Говорят, что за каждым успешным мужчиной стоит мудрая и сильная женщина, и ты самый лучший тому пример. Ты и наши дети — это самый мощный стимул не останавливаться на достигнутом и каждый день становиться лучше ради вас.

Счастливо заулыбавшись, Ирина Васильевна сжимает его руку и беззвучно выговаривает одними губами: «Люблю тебя».

В груди становится тесно-тесно: от того, сколько любви светится в их глазах, и оттого, что мне самой хочется так же. Чтобы спустя десятилетия мы с Леоном вот так же сидели за обеденным столом в окружении близких и могли так же искренне признаваться друг другу в чувствах и благодарить.

Бокалы сливаются в звонкое хрустальное пятно одновременно с разноголосым «поздравляем!». Я делаю небольшой глоток и в порыве чувств трогаю запястье Леона.

— Папа у тебя такой романтик.

В ответ Леон произносит что-то нечленораздельное. Я в недоумении поворачиваюсь к нему и вижу, что он напряжённо смотрит перед собой.

— Эй, ты чего? — шёпотом переспрашиваю я.

— …но сегодня у нас есть ещё один веский повод собраться всей семьёй, — бодро продолжает Вилен Константинович. — Но об этом лучше пусть расскажет Леон.

Глухо кашлянув, Леон стремительно поднимается с места. Рука опущена в карман, на щеках алеет румянец. Я ловлю растерянный взгляд мамы и машинально пожимаю плечами, потому что понятия не имею, что происходит.

— Спасибо, что вы все сегодня собрались. В особенности вам, Инга, за то, что приехали. — Леон смотрит на маму и затем, наконец, на меня. — Извините, немного волнуюсь… Не потому, что сомневаюсь, а потому что как раз-таки уверен. Последний год был для меня особенным: более взрослым, осознанным и счастливым. За это время тоже понял, что не хочу останавливаться на достигнутом, как правильно сказал папа, и продолжать становиться лучше. Ты, Лия, являешься для меня самой мощной движущей силой: мой самый близкий друг и мудрый учитель, моя поддержка и мой солнечный свет…

И в эту секунду меня осеняет. Влажный жар наотмашь бьёт по глазам, к горлу подкатывает ком. Не в силах пошевелиться, я смотрю, как сжатая ладонь Леона выныривает из кармана и как на ней расцветает чёрная бархатная коробочка.

— Хочу, чтобы ты была рядом всегда. — Искрящиеся синие глаза пронзительно смотрят в мои. — Это предложение руки и сердца, как ты, наверное, уже поняла. Выйдешь за меня замуж? Это сделает меня ещё более счастливым.

Кусая губу, я сражаюсь с накатывающими слезами, но безрезультатно: они уже свободно текут по щёкам. Просто я совсем не ожидала… думала, что если всё хорошо, то не стоит ничего и менять… не рассчитывала, что всё может стать ещё лучше.

— Выйду, конечно, — сипло выходит из самых недр сердца.

Колени обмякли, но мне всё-таки удаётся подняться, чтобы ткнуться в плечо Леона, принять поцелуй в губы и протянуть ему дрожащую руку.

Смахнув слёзы, я со счастливой улыбкой демонстрирую всем безымянный палец с нанизанным на него кольцом.

— Это я помогала выбирать, — сложив ладони рупором, весело выкрикивает Каролина.

— Добро пожаловать в семью, Лия. Мы все очень за вас рады, — улыбается Ирина Васильевна, не переставая обмахиваться ладонью словно веером. — Я что-то так расчувствовалась. А у меня тушь не водостойкая.

Благодарно улыбнувшись и ей, и Вилену Константиновичу, и Максиму, наблюдающему за происходящим с привычной иронией, я смотрю на маму.

Она аккуратно прикладывает салфетку к покрасневшим глазам, глядя перед собой.

— Мам? Всё хорошо?

— Да-да… — беззвучно всхлипнув, она утвердительно трясёт головой. — Просто очень счастлива за тебя… за вас с Леоном. Значит всё было не зря… Надо больше доверять своим детям… Вы оба такие замечательные. Надеюсь, папа всё видит и тоже радуется.