На выходе из кинозала пальцы Леона сплетаются с моими так свободно, словно мы вместе уже очень давно.
— Ну и как тебе фильм? Понравился?
— Лучший из тех, что я посмотрела за последние три года. Прекрасны были и Кристиан Бейл, и попкорн, и массажные кресла. — Я игриво кошусь на него. — Ну и ты, конечно.
— Я собирался поставить четверку, но ты мастерски меня переубедила. Массажные кресла и твоя компания действительно тянут на все пять.
— Хорошо, что мы с тобой не сидим в жюри Каннского кинофестиваля, — со смехом подхватываю я. — Положи нам еды повкуснее и дай места получше, и любой второсортный боевик станет лауреатом.
— Нет, фильм действительно был хорош. Нет очевидных ляпов, — Леон загибает указательный палец, — есть жизнеутверждающая идея, понятная мораль, и линия второстепенных персонажей прописана с душой, а не для декораций. Это, кстати, редкость.
— Мой анализ просмотренного обычно ограничивается словами «нравится» или «не нравится».
— Мне кажется, ты только что назвала меня занудным, — шутит Леон.
— Совсем нет. Наоборот, я восхищаюсь тем, что ты такой умный и мыслишь глобальнее меня. Иногда я чувствую себя страшно недалёкой на твоём фоне. — Я шутливо вздыхаю. — Приходится напоминать себе, что помимо средних мозгов у меня есть другие достоинства.
— Сказала любимица Шанского, — Леон сжимает мою руку и смотрит с почти родительской строгостью. — Я считаю тебя очень умной. Во многих вещах гораздо более умной, чем я. А то, что я порой высокопарно изъясняюсь, не означает, что я гений.
— Не только гениальный, но и скромный, — с придыханием выговариваю я и, потянувшись к его уху, понижаю голос до шёпота. — Сразу начинает хотеться тебе отсосать.
На щеках Леона появляется тот самый румянец, который я так люблю, зрачки расширяются.
— Это был запрещённый приём. — Его ладонь перебирается на мою талию и прокатывается к бедру. — Теперь у меня стоит. Тебе домой срочно нужно ехать или успеем заехать в квартиру?
— Думаю, успеем, — мурлычу я, находясь в приятном шоке от себя самой.
Весь этот откровенный флирт и дерзкая раскрепощённость — не обо мне. Однако вести себя так с Леоном получается непринуждённо и легко, будто за плечами у меня огромный опыт отношений и годы распутного секса. Его присутствие страшно заводит, как и его реакция на меня.
Подстёгиваемые вспыхнувшей страстью, мы, забыв о намерении перекусить, торопливо спускаемся на подземную парковку. Забираясь в салон «Порше», я мысленно прикидываю, сколько у нас есть времени на секс с учётом того, что мне нужно будет помочь маме с уборкой на кухне. Она не просила, но мне и самой неловко, что я много времени провожу с Леоном и практически перестала ей помогать. Видно, что она старается быть терпимой и понимающей, и мне в свою очередь не хочется прослыть неблагодарной.
— Секунду подожди, пожалуйста, — я мягко высвобождаю руку из ладони Леона и прикладываю телефон к уху. — Хочу маму предупредить, что вернусь только через пару часов.
Понимающе кивнув, Леон сосредотачивает взгляд на дороге, позволив мне беспрепятственно вслушиваться в звучащие в трубке гудки.
— Да, Лия, привет, — голос мамы звучит собранно и натянуто. — Сама как раз собиралась тебе звонить.
Мои пальцы машинально находят бахрому на сумке, принимаясь её теребить. Такое начало разговора настораживает.
— Что-то случилось?
— Нужно поговорить. Ты скоро приедешь?
Я беспомощно смотрю на Леона, который, почувствовав смену планов, вопросительно смотрит на меня в ответ.
— Это срочно? — И, решив не искушать судьбу, тут же добавляю: — Буду в течение часа.
— Давай, жду.
Запустив ладонь с зажатым телефоном в карман, я расстроенно смотрю перед собой. Как же тяжело менять планы, когда так настроилась! И в особенности, когда так сильно влюблена!
— Не расстраивайся, — безошибочно считав моё состояние, Леон успокаивающе опускает руку мне на колено. — Завтра наверстаем. Или сегодня даже. — В его голосе появляется улыбка. — Зайду к тебе после десяти посмотреть ещё какой-нибудь фильм.
— Обычно после десяти я сплю без задних ног, но ты всё равно попытайся, — бормочу я, потеребив его мизинец. — Ладно, что уж теперь… Поехали.
На подъезде к дому мне почти удаётся избавиться от тревожного чувства, вызванного маминым «надо поговорить». Всё благодаря Леону, а точнее — фундаментальным надёжности и спокойствию, которые он излучает. Он старше меня всего на три года, но по какой-то причине рядом появляется непоколебимая вера в то, что всё будет хорошо. Может быть, потому Эльвиру так и качает: потому что рядом с ним она тоже ощущала опору, которую утратила с расставанием.
— Иди, если мама ждёт. — Коснувшись губами моей щеки, Леон кивает на крыльцо. — Я пока машину припаркую.
Благодарно улыбнувшись, я выскальзываю из салона и торопливо иду к двери. Окна на первом этаже не горят, что означает, что мама ждёт меня у себя в комнате.
Набросив пальто на вешалку и кое-как примотав сверху шарф, бегу вверх по лестнице. Внутри снова тревожно барабанит: а вдруг? Вдруг маме надоело быть доброй и понимающей и меня вновь ждёт укор в глазах и тонна упрёков? Вдруг семейная идиллия — это не про нас, и мне до конца жизни придётся выгрызать своё право на свободу?
С этими мыслями я стучусь в её комнату и, не дождавшись ответа, распахиваю дверь. Распахиваю и обмираю.
— Привет… — растерянно перевожу взгляд с мамы, сидящей на краю кровати, на стоящие рядом с ней чемоданы. — А… что это?
— Я уволилась, — произносит она тихо, но очень твёрдо. — Сегодня с утра с Виленом Константиновичем поговорила. Он всё понял и отпустил.
Всё ещё ничего не понимая, я смотрю на её сплетённые пальцы, лежащие на подоле серой твидовой юбки, и на плотно сжатые губы, на которых непривычно алеет слой помады.
— А… зачем? — сипло выходит из меня. — Тебе предложили работу лучше?
— Нет. Решила вернуться в наш родной город. — Глаза мамы находят мои. — Вместе с тобой.
Пол под ногами начинает вращаться с бешеной скоростью, и мне даже приходится попятиться к стене, чтобы не упасть.
— Зачем возвращаться? Я не хочу никуда возвращаться… — панически вылетает из меня. — Зачем? У меня здесь всё… Учёба, друзья… Леон.
— Если уж ты в этом гадюшнике завела друзей, то и дома сможешь, — со слабой улыбкой возражает мама. — Ты у меня умница. Тебе всё под силу…
Я мелко трясу головой, глядя перед собой.
— Нет-нет… Зачем ты это делаешь?! У меня здесь только всё наладилось… Я не хочу… Пожалуйста, не поступай так со мной…
— Думаешь, я ради себя? Думаешь, мне так легко всё бросать и снова начинать с нуля? Это всё только для тебя… — Глаза мамы стремительно краснеют. — Я слышала ваш разговор с этой сучкой. Она тебя ненавидит и хочет отомстить… Её брат уже чуть тебя не изнасиловал… Я не переживу, если с тобой что-то случится… Не прощу себе, понимаешь? А они могут… Ты же видишь, какие они, эти люди с деньгами… Не все такие, как Вилен Константинович, увы… Раздавят как муравья и даже под суд не пойдут. Ещё и тебя виноватой сделают…
— Мама, да она же просто от злости… — лепечу я, заламывая руки за спину.
— Ты же сама видела, что её братец-маньяк сделал от злости. Это что, на шутку было похоже?!
— Но что мы делать будем в той глуши? Квартиру снимать и дворы мести за копейки?!
Мама расправляет плечи, становясь выше и строже.
— У меня есть деньги. Завод перечислил после смерти папы. Я всё думала, подкоплю и хоть небольшую квартирку тебе куплю. Пусть и на окраине, но чтобы своя была. Чтобы не пришлось, как нам, по съёмным хибарам мотаться. Но на столицу тяжело мне одной накопить. Туда приедем, купим двухкомнатную в хорошем месте… В университет ты сможешь перевестись, я узнавала.
До крови прикусив губу, я смотрю себе под ноги. Происходящее кажется мне сном. Паршивым неправдоподобным сном, от которого срочно требуется очнуться.
— Я понимаю, что тебе не хочется. Что ты злишься… Что у тебя влюблённость… — продолжает мама. — Но ты должна понимать, что Леон на тебе не женится. Вилен Константинович в этом со мной согласен. Они другие, и жизнь у них другая — такая, что нам не понять. А эти тебе могут жизнь испортить… В тюрьму посадить или инвалидом сделать… — Мама беззвучно всхлипывает. — У меня кроме тебя больше никого нет… Вообще никого… Я может и плохая мать, но я очень тебя люблю. Если с тобой что-то случится, зачем мне жить?