Гордость и Предубеждение

Глава 11

Когда все ушли, Элизабет, словно стремясь как можно сильнее настроить себя против мистера Дарси, стала перечитывать письма, полученные от Джейн за время пребывания в Кенте. В них не было никаких явных жалоб, не было обращения к прошлым событиям или каких-либо намеков на нынешние переживания. Но ни в единой строчке всех этих писем не было той жизнерадостности, которая отличала ее стиль благодаря безмятежности души, неприхотливой по отношению к самой себе и доброжелательно расположенной ко всем, и которая почти никогда не оставляла ее раньше. Элизабет отметила каждое предложение, выдающее тревогу, с особым вниманием, которого она не удостоила его при первом прочтении. Чувство гордости, испытанное мистером Дарси за свои действия, причинившие столько страданий, обострило ее восприятие боли, испытываемой сестрой. Некоторым утешением для нее могло служить напоминание, что его визит в Розингс должен был закончиться на следующий день, и, что еще более важно, менее чем через две недели она сама снова будет с Джейн и сможет поддержать ее и, возможно, способствовать восстановлению ее душевного покоя.

Она думала об отъезде Дарси из Кента, а на ум некстати приходило, что с ним должен уехать и его кузен. Однако полковник Фицуильям ясно дал понять, что у него нет никаких намерений относительно нее, и, каким бы приятным в общении он ни был, она не собиралась огорчаться из-за его отъезда.

Из задумчивости по этому поводу ее внезапно вырвал звук дверного колокольчика, и она даже почувствовала некоторое волнение, предположив, что это может быть сам полковник Фицуильям, который однажды уже заглядывал поздно вечером, и теперь может появиться, чтобы узнать о ее самочувствии. Но почти сразу надежда испарилась, а настроение резко упало, потому что, к своему крайнему изумлению, она увидела вошедшего в комнату мистера Дарси. Он с порога начал расспрашивать о ее здоровье, объяснив свой визит желанием убедиться, что ей стало лучше. Она отвечала ему вежливо, но довольно холодно. Он посидел несколько мгновений, а затем, резко вскочив, прошелся по комнате. Элизабет удивилась, но не вымолвила ни слова. После нескольких минут молчания он, как будто преодолев волнение и нерешительность, приблизился к ней и выпалил:

– Все мои усилия оказались напрасными. Я ничего не могу поделать с собой. С чувствами не справишься. Вы должны позволить мне сказать, как я бесконечно восхищаюсь вами и горячо люблю вас.

Удивлению Элизабет не было предела. Она ошарашено смотрела на него, залилась краской, не могла взять в толк, о чем он говорит, и совершенно лишилась дара речи. Все это он посчитал признаками одобрения и немедленно обрушил на нее признания, описывая, какие чувства он испытывал к ней все это время. Говорил он складно, но не стал скрывать, что были и другие чувства, помимо сердечных, которые нужно было объяснить, и об испытываемой нежности к ней он говорил не более красноречиво, чем о своей уязвленной гордости. О чувстве унижения его достоинства из-за их неравного положения – огромном ущербе его собственной репутации и чести его рода, о связанном с этим сопротивлении со стороны семьи, которая никогда не примет подобных увлечений; все это красочно описывало ужасные раны, наносимые его сердцу и душе, но вряд ли способствовало успеху его объяснений.

Несмотря на свою глубоко укоренившуюся неприязнь, она не могла остаться равнодушной к столь бурному проявлению влюбленности, и поначалу даже стала сожалеть о той боли, которую ему предстояло испытать. Однако последовавшие признания настолько возмутили ее, что она в гневе утратила всякое сострадание. Тем не менее, она попыталась собраться с силами и спокойно ответить ему, когда он закончит свой монолог. В заключение он еще раз облек в слова силу того влечения, которое, несмотря на все его усилия, он не смог победить, и закончил выражением надежды, что теперь его страдания будут вознаграждены принятием его руки. Когда он это сказал, она с уверенностью могла видеть, что он не испытывает сомнений в положительном ответе. Он говорил об опасности и тревоге, а лицо его выражало спокойную самоуверенность. Такое обстоятельство могло только еще больше разгневать, и когда он умолк, ее щеки залились румянцем, и она сказала:

– В таких случаях, я думаю, положено выразить признательность за проявленные чувства, какие бы ответные они ни вызывали. Это так естественно – чувствовать признательность, и если бы я могла испытывать малейшую благодарность за ваши чувства, я бы сейчас поблагодарила вас. Но я не испытываю ничего подобного – я никогда не стремилась заслужить вашего хорошего мнения, а вы, в свою очередь, не были щедры в своих оценках. Меня огорчает, если я даже случайно причиняю кому-либо боль. Однако по отношению к вам это произошло без какого-либо умысла с моей стороны, и я надеюсь, что боль эта продлится недолго. Те же чувства, что долгое время, как вы мне сообщили, препятствовали выражению вашего восхищения, после этого моего объяснения без труда помогут вам ее преодолеть.

Судя по всему, для мистера Дарси, застывшего у камина и не сводившего глаз с ее лица, такие слова оказались неприятным сюрпризом. Лицо его, побледневшее от гнева, выражало полное замешательство и непонимание. Он пытался взять себя в руки и хранил молчание пока не уверился, что справился с эмоциями. Пауза была невыносимой для Элизабет. Наконец голосом ненатурально спокойным он вымолвил:

– Это и весь ваш ответ, на который я имею честь рассчитывать! Могу ли я хотя бы узнать, почему, отвергая мое предложение, вы облекли его в столь нелюбезную форму? Пусть это теперь и не имеет никакого значения.

– Со своей стороны и я могла бы задать вам вопрос, – ответила она, – почему вы решили сообщить мне, со столь явным намерением оскорбить и унизить меня, что я вам нравлюсь вопреки вашей воле, против вашего разума и даже против вашей чести? Не было ли это оправданием неучтивости на тот случай, если вы все-таки почувствовали в моих речах отсутствие надлежащей обходительности? Но у меня есть и другие причины. И, знаете ли, весьма веские. Даже если бы мое чувство неприязни не родилось в первые же минуты нашего знакомства, если бы вы были мне безразличны или даже симпатичны, можете ли вы вообразить, что нашлись бы соображения, которые примирили бы меня с человеком, разрушившим, и быть может навсегда, счастье самой любимой моей сестры?

Когда она произнесла эти слова, цвет лица мистера Дарси заметно изменился, но такое проявление эмоций было недолгим, и он продолжал слушать, не пытаясь перебить ее. А она не могла сдержать себя:

– У меня есть все основания считать ваше поведение недостойным. Никакой мотив не может оправдать бессердечие и неблагородство ваших поступков. Вы не посмеете, вы не сможете отрицать, что были главным, если не единственным организатором действий, разлучивших вашего друга и мою сестру, в результате которых он навлек на себя всеобщее порицание как человек капризный и непостоянный, а она – насмешки из-за обманутых надежд, и оба испытали величайшие страдания.

Она замолчала и к немалому своему негодованию обнаружила, что он слушает ее с таким видом, будто не испытывает ни малейшего раскаяния. Он даже смотрел на нее с улыбкой наигранного скептицизма.

– Вы же не станете отрицать, что сделали это? – повторила она.

С нарочитым спокойствием он ответил:

– У меня нет намерения отрицать, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы разлучить моего друга с вашей сестрой, как и то, что я рад своему успеху. О нем я позаботился лучше, чем о самом себе.

Элизабет с презрением отнеслась к учтивой манере, в которой он изложил свое отношение к произошедшему, но смысл его утверждений, тем не менее, не ускользнул от ее внимания, хотя никак не смог погасить ее гнев.

– Но не только из этого, – продолжала она, – проистекает моя неприязнь. Мое мнение о вас сложилось задолго до этих событий. Ваш истинный характер раскрылся для меня в истории, которую много месяцев назад рассказал мистер Уикхем. Что вы можете сказать по этому поводу? Какими воображаемыми соображениями дружбы вы можете оправдать свои поступки? Или хотя бы какие лицемерные аргументы вы можете придумать, чтобы ввести в заблуждение окружающих?

– Вы принимаете очень близко к сердцу проблемы этого джентльмена, – вместо ответа заметил Дарси уже менее спокойным тоном, и на лице его появился румянец.

– Тот, кто знает, какие несчастья обрушились на него, не может не почувствовать к нему сострадания!

– Его несчастья! – с презрением повторил Дарси. – Да, его несчастья действительно были невообразимы.

– И вы были причиной этих несчастий, – с горячностью воскликнула Элизабет. – Вы довели его до нынешнего состояния нужды, хотя бы и относительной. Вы проигнорировали привилегии, которые, как вы прекрасно знали, были предназначены ему. Вы лишили лучшие годы его жизни той независимости, которую ему даровало бы предназначенное ему место. Все это ваш грех! А между тем вы с презрением и насмешкой относитесь даже к упоминанию о его несчастьях.

– Так вот каково ваше мнение обо мне! – воскликнул Дарси, быстрыми шагами меряя комнату. – Вот каким вы меня представляете! Я благодарю вас за то, что вы так подробно это объяснили. Мои грехи, согласно вашему перечню, действительно тяжки! Но, может быть, – прибавил он, неожиданно остановившись и повернувшись к ней, – эти оскорбления можно было бы и не заметить, если бы ваша гордость не была уязвлена моим откровенным признанием в своих сомнениях, которые долгое время удерживали меня от принятия столь тяжелого для меня решения. Эти горькие обвинения могли бы и не явиться на свет, если бы я с большей деликатностью скрывал свою борьбу и льстил вам, заставляя вас поверить в то, что мной движет безоговорочное, страстное увлечение, затмившее разум, лишившее сомнений и осторожности. Но всякое притворство мне отвратительно. И я не стыжусь тех чувств, которые открыл вам. Они были естественны и искренни. Могли бы вы ожидать, что я буду радоваться неблагородному происхождению ваших родственников? Торжествовать по поводу союза с людьми, чье положение в обществе настолько ниже моего?

Элизабет чувствовала, что с каждой минутой возмущение растет, однако она изо всех сил старалась оставаться спокойной, когда отвечала:

– Вы ошибаетесь, мистер Дарси, если считаете, что то, как вы изложили свои резоны, повлияло на меня хотя бы малейшим образом, ваши слова как раз избавили меня от сомнений, которые я могла бы испытывать, отказав вам, если бы вы изволили вести себя как джентльмен.

Она видела, что он хотел сказать что-то в ответ, но промолчал, и она продолжила:

– Вам никогда не удалось бы найти такой способ сделать предложение своей руки, который побудил бы меня принять его.

И снова его изумление было очевидным, и он смотрел на нее со смешанным чувством недоверия и горькой обиды. Это не остановило ее:

– С самого начала, я могу сказать, с первой минуты моего знакомства с вами, ваши манеры, блестяще продемонстрировавшие ваше высокомерие, ваше самомнение и ваше эгоистичное пренебрежение чувствами других, вызвали у меня категорическое неодобрение, а последующие события превратили его в стойкую неприязнь; и не прошло и месяца, как я уверилась, что вы последний мужчина в мире, за которого меня можно было бы уговорить выйти замуж.

– Вы сказали достаточно, мадам. Я прекрасно понимаю ваши чувства, и мне теперь остается только устыдиться своих собственных. Простите, что отнял у вас так много времени, и примите мои наилучшие пожелания здоровья и счастья.

И с этими словами он без промедления покинул комнату, и Элизабет услышала, как в следующий момент открылась входная дверь и он вышел из дома.

Настоящая буря чувств бушевала в ее сознании. Она не понимала, что могло бы успокоить ее, и испытала такую слабость, что села и плакала полчаса. Ее изумление тем, что произошло, возрастало по мере того, как она вспоминала подробности объяснения. Она получила предложение руки и сердца от мистера Дарси! Он был влюблен в нее все эти месяцы! Влюблен настолько, что пожелал жениться на ней, несмотря на все собственные же соображения, заставившие его препятствовать женитьбе своего друга на ее сестре, и которые должны были повлиять в не меньшей мере в его собственном случае, – это было почти невероятно! И было приятно, конечно, что она смогла вызвать столь сильное влечение. Но его гордость, его ненавистная гордость, его циничное признание в том, что он совершил по отношению к Джейн, его непростительная уверенность в правоте своих поступков, хотя никакого оправдания тому быть не могло, и бесчувственный тон, с которым он упомянул мистера Уикхема, его бессердечие по отношению к Джейн, которое он даже не пытался отрицать, все это постепенно преодолело жалость, которую на мгновение возбудили размышления о его любви. Продолжая пребывать в крайне расстроенных чувствах, она услышала шум подъехавшей кареты леди Кэтрин, но тут же остро осознала, что не в состоянии скрыть свое настроение от Шарлотты, и поторопилась укрыться в своей комнате.