Гордость и Предубеждение

Глава 18

Так прошла первая неделя после их возвращения. Началась вторая. Шли последние дни пребывания полка в Меритоне, и все молодые леди в округе сникли духом. Уныние было всеобщим. Лишь старшие мисс Беннет сохранили способность есть, пить, спать и заниматься своими обычными делами. Китти и Лидия постоянно упрекали их в бесчувствии, а их собственное несчастье было столь безмерно, что они никак не могли понять отсутствие сочувствия со стороны некоторых членов семьи.

– Боже мой! Что с нами будет? Что мы будем делать? – то и дело восклицали они обе в порывах горя. – Как ты вообще можешь улыбаться, Лиззи?

Заботливая мать полностью разделяла их горе – она не могла забыть, что ей самой пришлось пережить в подобном случае двадцать пять лет тому назад.

– Уверена, – вспоминала она, – что я плакала два дня подряд, когда ушел полк полковника Миллера. Я думала, что сердце мое разбито навсегда.

– Нет сомнений, мое тоже будет разбито, – поделилась Лидия.

– Ах! Если бы можно было поехать в Брайтон! – мечтательно заметила миссис Беннет.

– О да! Если бы можно было поехать в Брайтон! Но папа такой непреклонный.

– Небольшое морское купание зарядило бы меня навсегда.

– Тетушка Филлипс уверена, что и мне это принесет пользу, – добавила Китти.

И такие стенания в Лонгборн-хаус не прекращались. Элизабет пыталась как-то отвлечься, но все подавляло чувство стыда. Она вновь осознала всю справедливость нареканий мистера Дарси, и как никогда склонялась к тому, чтобы простить ему вмешательство в судьбу своего друга.

Но мрачные перспективы Лидии вскоре прояснились, ибо она получила приглашение от миссис Форстер, жены полковника, сопровождать ее в Брайтон. Эта столь драгоценная подруга была довольно молодой женщиной, только недавно вышедшей замуж. Сходство в беззаботном характере и не оставляющем их хорошем расположении духа сблизило ее и Лидию, и из трех месяцев их знакомства два месяца они были неразлучны.

Восторг Лидии по этому поводу, ее обожание миссис Форстер, радость миссис Беннет и огорчение Китти, все это не поддается описанию. Совершенно не щадя чувств сестры, Лидия носилась по дому в лихорадочном восторге, напрашиваясь на поздравления, смеясь и болтая без остановки с еще большим возбуждением, чем прежде, в то время как незадачливая Китти все время сидела в гостиной, жалуясь на свою судьбу в выражениях столь же бессмысленных, сколь и раздражающих.

– Я не понимаю, почему миссис Форстер не может пригласить не только Лидию, но и меня? – вопрошала она. – Пусть я и не близкая ее подруга, но я имею такое же право получить приглашение, как и она, и даже большее, потому что я на два года старше.

Тщетно пыталась Элизабет напоминать ей о здравом смысле, а Джейн – уговорить ее отказаться от мысли поехать с Лидией. Что же касается самой Элизабет, то это приглашение вызвало в ней чувства столь далекие от тех, что испытывали мать и Лидия, что она даже сочла его смертельно опасным для последней в силу полного отсутствия у нее здравого смысла; и каким бы неблагородным ни выглядел такой шаг, если бы о нем стало известно, она не могла не попытаться подтолкнуть отца отказаться отпустить младшую дочь. Она говорила о постоянном непристойном поведения Лидии, о той малой пользе, которую она могла извлечь из дружбы с женщиной, подобной миссис Форстер, и о большой вероятности того, что она будет еще более неосмотрительна, оказавшись в такой компании в Брайтоне, где искушения будут много сильнее, чем дома. Он выслушал ее внимательно, а затем сказал:

– Лидия не успокоится, пока не проявит себя так или иначе на публике, и, если она это сделает здесь, причиненный вред и неудобства нашей семье будут неизмеримо выше, чем вдали от дома.

– Если бы вы знали, – возразила Элизабет, – о том неисправимом вреде для всех нас, который может причинить внимание общества к неосторожному, неосмотрительному поведению Лидии – более того, который уже ею нанесен, я уверена, вы бы рассудили по-другому.

– Уже нанесен? – повторил мистер Беннет. – Что, она отпугнула некоторых твоих поклонников? Бедная маленькая Лиззи! Но не унывай. О таких слишком разборчивых молодых джентльменах, которые не могут поддерживать отношений с некоторой долей нелепости, не стоит и сожалеть. Не стесняйся, назови мне тех жалких людей, которые из-за глупости Лидии уклонились от общения.

– Вы глубоко заблуждаетесь. Мне пока не нанесли ран, из-за которых стоило бы страдать. Это не какие-то отдельные ошибки, а общие пороки поведения, которые заставляют меня испытывать глубокое сожаление. Наша репутация, наше положение в обществе страдают от необузданности, самоуверенности и презрения к условностям, которые присущи характеру Лидии. Извините, но я должна сказать прямо. Если вы, мой дорогой отец, не дадите себе труда обуздать ее буйную природу и втолковать ей, что нынешние легкомысленные занятия не должны стать смыслом всей ее жизни, исправить это вскорости станет невозможно. Ее характер будет сформирован, и в шестнадцать лет она превратится в самую неисправимую кокетку из тех, что когда-либо выставляли себя и свою семью на посмешище, демонстрируя кокетство в самой худшей и презренной форме – без всякого влечения, поощряемое только молодостью и внешней привлекательностью человека; и из-за невежества и пустоты ее ума она совершенно неспособна ощутить хоть малую часть того всеобщего презрения, которое возбудит ее погоня за преклонением. И такая же опасность грозит Китти. Она слепо последует за Лидией, куда бы та ни повела ее. Тщеславная, невежественная, праздная и совершенно неконтролируемая! Ах! Дорогой отец мой, можете ли вы вообразить, что их не будут порицать и презирать, где бы они ни появлялись, и что их позор не скажется на репутации их сестер?

Мистер Беннет понял, что она всем сердцем переживает из-за этой проблемы, и, ласково взяв ее за руку, сказал в ответ:

– Не беспокойся, любовь моя. Все, кто вас с Джейн знают, должны уважать вас и ценить, и твои достоинства не станут меньшими, если у тебя окажется пара – или, признаемся, трое – очень глупых сестер. Нам не будет покоя в Лонгборне, если Лидия не уедет в Брайтон. Стало быть, пусть едет. Полковник Форстер – разумный человек, и он убережет ее от любой настоящей глупости; и, к счастью, она слишком бедна, чтобы стать добычей какого-нибудь охотника за приданым. В Брайтоне она не сможет вызвать больший интерес, чем даже обычная кокетка здесь. Офицеры найдут женщин более достойных своего внимания. Поэтому будем надеяться, что ее пребывание там может продемонстрировать ей ее собственную ничтожность. В любом случае, мы не можем запереть ее дома на всю оставшуюся жизнь.

Элизабет пришлось удовлетвориться таким ответом, но ее собственное мнение не изменилось, и ответ этот оставил ее разочарованной и огорченной. Однако не в ее характере было усиливать разочарования, зацикливаясь на них. Она была уверена, что сделала все, что могла, а переживать из-за неизбежных неприятностей или усугублять их беспокойством было не в ее характере.

Если бы Лидия и мать узнали о ее разговоре с отцом, негодованию не нашлось бы достойного выражения, несмотря на всю их болтливость. В воображении Лидии поездка в Брайтон открывала все мыслимые перспективы земного счастья. Изощренная фантазия рисовала ей улицы этого развеселого морского курорта, заполненные офицерами. Она уже видела себя объектом поклонения десятков и десятков из них, пусть еще и незнакомых. Ей виделось все великолепие лагеря: палатки, развернутые в прекрасные строгие линии, толпы молодых и веселых людей, облаченных в ослепительные алые мундиры; и, в довершение всего, она видела себя, восседающей под балдахином и беспечно флиртующей по меньшей мере с шестью офицерами одновременно.

Узнай она, что сестра задумала лишить ее таких перспектив и такой жизни, что бы она почувствовала? Ее могла понять только мать, которая, по-видимому, чувствовала почти то же самое, что и непутевая дочь. Поездка Лидии в Брайтон была единственным утешением ее наводящей уныние убежденности в том, что ее муж туда по своей воле никогда не поедет.

Но они совершенно не знали о том, что уже произошло, и восторги их продолжались то затихая, то разгораясь, до самого дня отъезда Лидии из дома.

Элизабет оставалось в последний раз увидеться с мистером Уикхемом. Поскольку с момента ее возвращения она часто встречалась с ним в обществе, волнение уже почти оставило ее, особенно волнение из-за оказываемого предпочтения. Она даже обнаружила, что та самая его галантность, которая поначалу восхищала ее, теперь вызывает раздражение и даже неприязнь и неприятие. Более того, в его нынешнем поведении по отношению к ней она нашла еще один источник неудовольствия, поскольку высказанная им вскоре склонность возобновить ту доверительность, которая отмечала поначалу их отношения, могла, после того, что случилось с тех пор, вызывать только ее раздражение. Она потеряла всякую симпатию к нему, оказавшись объектом таких пустых и легкомысленных ухаживаний. Упорно подавляя это раздражение, она не могла не упрекать себя за его неизменное убеждение, что как бы долго и по какой бы причине его внимание не было обращено на кого-то, ее тщеславие будет удовлетворено и вернет ему ее расположение.

В самый последний день пребывания полка в Меритоне он обедал с другими офицерами в Лонгборне, и Элизабет настолько мало была озабочена тем, чтобы расстаться с ним по-доброму, что, когда он спросил, как она провела время в Хансфорде, не преминула сообщить, что полковник Фицуильям и мистер Дарси провели три недели в Розингсе, и даже спросила, не знаком ли он с первым.

Он выглядел удивленным, недовольным, даже встревоженным, но, быстро придя в себя и вернув на лицо улыбку, ответил, что прежде часто виделся с ним, и, отметив, что он настоящий джентльмен, поинтересовался, понравился ли он ей. Ее ответ был однозначно в пользу полковника. Вскоре он, как бы между прочим, переспросил:

– Как долго, вы сказали, он пробыл в Розингсе?

– Почти три недели.

– И часто вы его видели?

– Да, почти каждый день.

– Его манеры заметно отличаются от манер его кузена.

– Да, это так. Но я думаю, что мистер Дарси существенно улучшил свои со времени нашей первой встречи.

– Действительно! – воскликнул мистер Уикхем, изменившись в лице, что не ускользнуло от нее. – И позвольте мне спросить… – Но, сдерживая себя, он добавил более веселым тоном, – Неужели его манеры изменились к лучшему? Соизволил ли он добавить хоть сколько-нибудь вежливости к своей обычной манере? Ибо я не смею надеяться, – продолжал он уже более спокойным и серьезным тоном, – что он вообще сможет стать лучше.

– О, нет! – призналась Элизабет. – Я считаю, что по сути своей он во многом остался таким, каким был всегда.

Пока она говорила, вид у Уикхема был такой, словно он не знал, радоваться ли ее словам или не верить тому, что она сообщала. Что-то в ее лице заставило его слушать с опаской и тревогой, а она добавила:

– Когда я сказала, что он стал более приятным, чем показался при первой встрече, я не имела в виду, что его ум или манеры изменились, но хотела этим сказать, что узнав его лучше, я вернее поняла его характер.

Тревога Уикхема теперь читалась в цвете и выражении его лица; несколько минут он молчал, пока, оправившись от замешательства, снова не повернулся к ней и не сказал самым мягким тоном:

– Вы, так хорошо знающая мои чувства к мистеру Дарси, легко поймете, как искренне я должен радоваться тому, что он оказался достаточно благоразумен, чтобы хотя бы напустить на себя видимость порядочного человека. Его гордыня может сослужить добрую службу если и не ему самому, то многим другим, поскольку она должна удержать его от столь низких поступков, жертвой которых стал я. Боюсь только, что та сдержанность, на которую вы, как мне кажется, намекаете, просто появляется только во время визитов к тетке, доброго мнения и суждений которой он очень боится не оправдать. Я знаю, что его страх перед ней жил в нем всегда при их встречах; и во многом это связано с его желанием ускорить брак с мисс де Бург, на который, я уверен, он очень рассчитывает.

Элизабет не смогла сдержать улыбку и ответила лишь легким наклоном головы. Она понимала, что он хочет опять вовлечь ее в обсуждение вечной темы своих обид, и ей было не до того, чтобы потакать ему. Остаток вечера прошел для него, как обычно, весело, но без дальнейших попыток как-то выделить Элизабет; и наконец они расстались со взаимной вежливостью и, возможно, с обоюдным желанием никогда больше не встречаться.

Когда вечеринка закончилась, Лидия направилась с миссис Форстер в Меритон, откуда они должны были отправиться в путь на следующее утро. Расставание ее с семьей была скорее шумным, чем печальным. Китти была единственной, кто плакал, но плакала она от досады и зависти. Миссис Беннет была многословна в своих пожеланиях счастья дочери и на удивление выразительна в своих наставлениях, в том смысле, что дочь не должна упускать ни единой возможности развлечься. И были все основания полагать, что совет этот будет исполнен со всей тщательностью. Самые нежные прощальные слова ее сестер были произнесены, но, конечно же, не были услышаны.