Гордость и Предубеждение

Глава 13

Элизабет, получив письмо от мистера Дарси, вовсе не ожидала, что оно будет содержать повторение его предложений, но и предположить что-либо о его содержании никак не могла. Как бы то ни было, можно легко представить, с каким вниманием она вчитывалась в каждую строчку и какие противоречивые чувства в ней при этом рождались. Чувства эти, менявшиеся по мере чтения, едва ли можно было определить одним словом. С изумлением она поняла прежде всего, что он не сомневался в силе приведенных им аргументов, якобы полностью оправдывающих его действия, но сохраняла непоколебимое убеждение в том, что все его доводы служат лишь для сокрытия постыдности его поступков. С яростным предубеждением против всего, что он мог сказать, она читала его рассказ о том, что произошло в Незерфилде. Читала с негодованием, которое почти сводило на нет ее способность к пониманию, и из-за нетерпения узнать, что может открыть следующее предложение, она была неспособна уловить смысл того, что уже было перед ее глазами. Его мнение о бесчувственности сестры она отвергла сразу же, решив, что оно надуманное, а его рассказ об объективно существующих, самых неприятных возражениях против брака настолько разгневали ее, что она утратила желание отдать должное его наблюдательности. Он не выразил сожаления по поводу того, что совершил, и это не улучшало ее мнение о нем; к тому же его стиль был не покаянным, а надменным. Это были воплощенные гордыня и дерзость.

Но когда затем последовал рассказ о мистере Уикхеме, когда она с большим вниманием и меньшей предвзятостью прочитала рассказ о событиях, которые, если действительно имели место, должны были уничтожить так бережно взращенное мнение о его достоинствах и которые имели столь пугающее сходство с историей ее собственных отношений с ним – ее чувства обострились до боли и уже не поддавались определению. Замешательство, мрачное предчувствие и даже паника одолевали ее. Она хотела полностью отвергнуть все, с упорством повторяя: – Это не может быть правдой! Этого вообще не может быть! Это, наверняка, чудовищная ложь! И когда она прочитала письмо до конца, хотя и не вникнув еще по-настоящему в содержание последних страниц, она резко скомкала его, убеждая себя, что более не прикоснется к нему, что никогда даже не взглянет на него снова.

В полном смятении, с мыслями, которые ни на чем не могли сосредоточиться, она продолжала идти по дорожке; но это никуда не годилось – буквально через полминуты письмо было снова развернуто, и, взяв себя в руки, насколько это было возможно, она с нарастающим упадком духа начала перечитывать часть, которая касалась истории Уикхема, заставляя себя вникнуть в смысл каждого предложения. Рассказ о его отношениях с семьей владельцев Пемберли был именно таким, каким она услышала от него самого; и доброта покойного мистера Дарси, хотя она раньше и не знала о ее мере, так же хорошо согласовывалась с его собственными словами. До этого места каждый факт подтверждал уже известное ей, но когда она дошла до завещания, различие оказалось значительным. То, что сам Уикхем рассказал о приходе, было свежо в ее памяти, и, повторяя его собственные слова, невозможно было не почувствовать, что одна или другая сторона демонстрируют ужасное двуличие, и несколько мгновений она тешила себя надеждой, что в ее выбор стороны не вкралась роковая ошибка. Но когда она с самым пристальным вниманием прочитала и перечитала следующие за этим подробности об отказе Уикхема от всех претензий на приход и о том, что он получил взамен щедрые отступные в три тысячи фунтов, сомнения снова одолели ее. Она оторвалась от чтения и попыталась оценить все обстоятельства с тем беспристрастием, на которое была способна – обдумывая и взвешивая правдоподобность каждого утверждения, – но без особого успеха. С обеих сторон это были только ни на чем не основанные утверждения. Она вновь принялась читать, но каждая строчка все яснее доказывала, что дело, которое, как ей казалось, невозможно было ни коим образом обернуть в пользу мистера Дарси, представить его поведение иным, нежели бесчестным, могло совершить невообразимый поворот, который должен был сделать его совершенно ни в чем не виновным.

Расточительность и распутство, в которых он не постеснялся обвинить мистера Уикхема, чрезвычайно шокировали ее, тем более что она не могла привести никаких доказательств его предвзятости. Она ничего не слышала об Уикхеме до того, как он был принят в ополчение графства, в которое тот вступил по рекомендации некоего молодого человека, случайно встреченного в городе, с которым он был поверхностно знаком. О его прежнем образе жизни им ничего не было известно, только то, что он сам рассказывал о себе. Что касается его истинного характера, то, даже если бы это было возможно, она никогда не испытывала желания узнать о нем больше. Его лицо, голос и манеры сразу сделали его обладателем всех добродетелей. Она попыталась вспомнить какое-нибудь проявление им положительных качеств, какой-нибудь особенный пример честности или доброжелательности, который мог бы защитить его от нападок мистера Дарси или, по крайней мере, был способен искупить ошибки молодости, которыми она пыталась считать то, что мистер Дарси назвал многолетней праздностью и закоренелым пороком. Но ни единое подобное воспоминание не поддержало ее надежд. Она как будто наяву увидела его перед собой, во всей притягательной силе его облика и манер, но не смогла вспомнить никаких достоинств более существенных, чем всеобщее одобрение в местном обществе и симпатии сослуживцев, которые он вызывал своей общительностью. Пробыв в задумчивости долгое время, она снова вернулась к чтению. Увы, последующий рассказ о его планах относительно мисс Дарси получил некоторое подтверждение в том, что говорил ей полковник Фицуильям всего днем ранее. Наконец, ее направили для выяснения всех подробностей именно к полковнику Фицуильяму, от которого она ранее уже услышала о его пристальном интересе ко всем делам кузена и в достойном характере которого у нее не было причин сомневаться. В какой-то момент она даже решила обратиться к нему, но очень быстро намерение было поставлено под сомнение ​​неловкостью обсуждения столь деликатной темы и в конце концов полностью отвергнуто уверенностью, что мистер Дарси никогда не решился бы на такое предложение, если бы он не был совершенно уверен в свидетельстве своего кузена.

Она прекрасно помнила все, что говорилось между ней и Уикхемом в их первый вечер у мистера Филлипса. Многие из его высказываний были еще свежи в ее памяти. Теперь она была поражена неуместностью подобных откровений в разговоре с незнакомым человеком и удивлялась, как это ускользнуло от нее раньше. Она видела бестактность в том, как он выставил себя напоказ, и несоответствие его заявлений его поведению. Она вспомнила, как он хвастался, что не боится встречи с мистером Дарси, что мистер Дарси может покинуть здешние места, а он будет непреклонен в своем праве остаться. Однако уже неделей спустя сделал все, чтобы избежать бала в Незерфилде. Она также помнила, что, пока компания из Незерфилда не покинула их округ, он никому, кроме нее самой, не рассказывал свою историю, но сразу же после их отъезда она обсуждалась повсюду; он уже не останавливался ни перед чем в попытках запятнать репутацию мистера Дарси, хотя и заверял ее раньше, что уважение к отцу всегда удержит его от разоблачения сына.

Насколько иначе представлялось теперь все, что его касалось! Его внимание к мисс Кинг теперь виделось следствием исключительно корыстных и неблаговидных намерений, а скромный размер ее состояния доказывал уже не скромность его желаний, а его стремление урвать хоть что-нибудь. Его поведение по отношению к ней самой теперь не могло иметь никакого благопристойного мотива – он либо был обманут относительно размера ее состояния, либо тешил свое тщеславие, поощряя увлечение, которое, по ее мнению, она имела неосторожность демонстрировать. Стремление найти доводы, говорящие в его пользу, становилось все слабее и слабее, и в качестве еще одного оправдания мистера Дарси она не могла не признать, что мистер Бингли, когда его о том спрашивала Джейн, сразу заявил о невиновности друга в этом деле. Какими бы гордыми и отталкивающими ни были его манеры, она ни разу за все время их знакомства – знакомства, которое в последнее время их очень сблизило и дало ей своего рода ключ к пониманию его поступков, – не увидела ничего, что выдавало бы в нем предвзятость или бесчестность – всего, что указывало бы на его нечестивую или безнравственную натуру. И в то же время все близкие его уважали и ценили, даже Уикхем считал его братом; и она часто слышала, с какой нежностью он говорил о своей сестре, что свидетельствовало о его способности испытывать определенное сердечное чувство. Если бы его действия были такими, какими их представлял мистер Уикхем, столь грубое нарушение всех традиций вряд ли могло бы ускользнуть от внимания общества. И, в конце концов, дружба между человеком, способным на такую низость, и столь благожелательным человеком, как мистер Бингли, была совершенно непостижима.

И ей стало бесконечно стыдно за себя. Ни о Дарси, ни об Уикхеме она не могла более думать, не чувствуя себя слепой, пристрастной, предвзятой, нелепой.

– Как низко я поступила! – воскликнула она. – Я, гордившаяся своей проницательностью! Я, столь высоко оценивавшая свою рассудительность! Я, так часто смотревшая свысока на благодушную искренность моей сестры, тешившая свое тщеславие бесполезным или заслуживающим порицания недоверием! Как унизительно такое открытие! Какой же это позор! Даже если бы любовь ослепляла меня, я не могла бы быть более незрячей! Но это тщеславие, а вовсе не любовь, породило мое недомыслие. Польщенная предпочтением одного и оскорбленная пренебрежением другого, в самом начале нашего знакомства я впала в предубеждение и заблуждение и отказалась от доводов разума, когда дело касалось одного и другого. Оказывается, раньше я совершенно не знала себя.

Так от себя к Джейн, от Джейн к Бингли, мысли ее соединялись в связную цепочку, и вскоре она вспомнила, что объяснения мистера Дарси показались ей весьма надуманными, и она перечитала их еще раз. Совсем иным оказалось впечатление при втором прочтении. Как ей могло прийти в голову отрицать достоверность его утверждений в одном случае при том, что ей пришлось признать такие же в другом? Он заявил, что совершенно не подозревал о чувствах ее сестры, и она не могла не вспомнить, что именно таким всегда было и мнение Шарлотты. Она также не могла отрицать справедливости его описания поведения Джейн. И вынуждена признать, что чувства Джейн, хотя и пылкие, никак не проявлялись в ее поступках и что в ее облике и манерах была постоянная безмятежность, которая, как правило, не сочетается с большим душевным подъемом.

Когда она дошла до той части письма, где ее семье адресовались такие унизительные, но вполне заслуженные упреки, ее опять охватило острое чувство стыда. Справедливость обвинения поразила ее слишком сильно, чтобы его можно было отрицать, а события на балу в Незерфилде, упомянутые им особо, подтверждали обоснованность его неодобрения и не могли произвести на него более сильного впечатления, чем на нее.

Комплимент в адрес нее и ее сестры не остался незамеченным. Он был приятен, но не мог утешить ее при наличии столь справедливого осуждения, которое навлекли на себя остальные члены ее семьи; и поскольку она считала теперь, что несчастье Джейн на самом деле случилось из-за действий ее ближайших родственников, и показывало, насколько серьезно пострадала репутация обеих из-за их непристойного поведения, она почувствовала такой ​​упадок духа, какого никогда раньше не испытывала.

Побродив два часа по дорожкам, предаваясь всевозможным размышлениям и переосмысливая события, воображая последствия и восстанавливая душевный покой, насколько это было возможно при перемене столь внезапной и столь серьезной, ощутив усталость и вспомнив, как долго отсутствовала, она решила, наконец, вернуться домой. В дом она вошла уже с желанием казаться веселой, как всегда, и с решимостью отбросить любые размышления, которые могли бы помешать ей участвовать в беседах.

Ей сразу же сообщили, что оба джентльмена из Розингса побывали здесь в ее отсутствие – мистер Дарси зашел всего на несколько минут, чтобы попрощаться, а вот полковник Фицуильям провел с ними по меньшей мере час, надеясь на ее возвращение и даже порываясь отправиться на поиски. Элизабет могла лишь изобразить сожаление из-за того, что не увиделась с ним, в действительности она обрадовалась этому. Мысли о полковнике Фицуильяме больше не посещали ее голову, она могла думать только о полученном письме.