И время остановилось

18

Аурелия, 1940 г.

В середине апреля Париж был холоден и сонлив. Аурелия, которой недавно исполнилось девятнадцать, куталась в синее пальто с латунными пуговицами и зябла. Температура не поднималась выше шести градусов, а в последние дни постоянно лил дождь – и хорошо еще, если не валил снег. «Настоящая зимняя погодка», – подумала она, выбираясь из такси. Франсуаза Монтиньяк, мать Мадлен, вызвала его для девушек после катания на лодке в Булонском лесу – грех было не воспользоваться редким просветом в небе. Аурелия умирала от скуки во время этой прогулки. Мадлен с матерью трещали без умолку, и все разговоры крутились вокруг каких-то светских пустяков, будто в эту самую минуту миллионы мужчин не были на фронте. Ей стоило немалых усилий делать вид, что она веселится. Подумать только, всего несколько месяцев назад она с радостью поддержала бы эту болтовню!

А ведь ее визит начался не так уж плохо: за десять дней до этого, когда отец предложил ей поехать с ним в Париж, где он собирался дать несколько концертов для поднятия духа публики, Аурелия чуть не запрыгала от радости. Зима в Берри выдалась унылой – лишь послания Готье, который писал Мари из своего расположения в Лотарингии, приносили немного света в бесконечную череду заснеженных дней. Сам он страдал от чудовищных погодных условий, но очень надеялся, что эта «странная война» со дня на день закончится, тем более что французы до сих пор не видели и тени бошей. На Рождество он прислал малышу Луи пряничного святого Николая, а Мари написал, что им выдали огромную банку вишен в бренди. До грозных сражений, которых все так боялись, было еще ой как далеко!

Да и вообще, по обе стороны фронта мало что происходило. Аурелия пыталась справиться с пустотой в своей жизни. Сестра снабжала ее книгами Пруста и Мориса Леблана, но и этого было уже недостаточно. Лишь безмятежная красота полей и реки дарила покой ее истосковавшейся по живым впечатлениям душе. Впрочем, стоило спуститься на берег Эндра, и меланхолия брала свое – девушка вспоминала мгновения, проведенные здесь с Антуаном. В Париже отец сводил ее в музей, они побывали на ревю Жозефины Бейкер, но ничто уже не было прежним. В качестве дани уважения британским экспедиционным силам, пришедшим на помощь Франции, артистка включила в репертуар песню «Ô mon Tommy!»[27] – а в программке указывалось ближайшее бомбоубежище на случай тревоги. Отравляющих газов боялись настолько, что всему населению выдали противогазы, а в ночи не дозволялось зажигать ни единого огонька. Даже фары автомобилей и велосипедов замазали синей краской. Столица, казалось, утратила былую очаровательную беззаботность.

Мать Мадлен остановилась перед входом в свой дом.

– Может, отправитесь перекусить в «Ритц»? – предложила она девушкам. – Сегодня ограничение на мясо, зато с выпечкой все в порядке.

Разрумянившаяся от холодного ветра Мадлен одобрительно захлопала в ладоши:

– Чудесная мысль, хоть согреемся! Да и поболтаем напоследок перед твоим отъездом, Аурелия. Подумать только, ты уже завтра уезжаешь…

Франсуаза как-то странно улыбнулась дочери. Аурелия не поняла этой улыбки.

– Развлекайтесь и не засиживайся допоздна, Мадлен! – крикнула мадам Монтиньяк напоследок и скрылась в парадной роскошного дома.

Аурелия взглянула на часы. Она собиралась встретиться с Ариэль в Тюильри, но еще оставалось немного времени. От улицы Шоссе д’Антен до «Ритца» подруги дошли всего за десять минут. В ресторане было на удивление малолюдно для этого времени суток, когда обычно дамы и барышни неспешно пьют чай в изысканном зале, украшенном изящной деревянной резьбой в стиле ар-деко и комнатными растениями. Девушек усадили в уютные кресла, и официант принес им по чашке густого горячего шоколада и печенье, которое они с удовольствием ели, обмакивая в ароматный дымящийся напиток. Мадлен задумчиво разглядывала Аурелию, одетую в элегантную твидовую юбку и ярко-алый шерстяной кардиган. Та хранила молчание.

– Что-то ты неразговорчива. Я почти ничего не знаю о твоей жизни со времен последних писем, – рискнула начать Мадлен.

Аурелия машинально поправила берет и потупилась, не отрывая глаз от чашки.

– Знаешь, в моей жизни нет ничего увлекательного. Дни напролет слоняюсь без дела, чего-то жду.

– Бедняжка ты моя, – посочувствовала Мадлен. – Ты ведь больше всего на свете мечтала танцевать, а теперь… Эх, как обидно!

Аурелия бросила на подругу колючий, жесткий взгляд, которого та, увлеченно уплетая третье печенье кряду, даже не заметила. Неужели так обязательно бередить едва поджившую рану?

– Война ведь не вечна, – вздохнула Аурелия. – Вот вернусь насовсем в Париж, и ничто не помешает мне попытать счастья. Люди захотят развлечений после всех этих ужасов.

Мадлен поставила фарфоровую чашечку на блюдце и склонила голову, стараясь поймать взгляд подруги.

– Ты все еще думаешь о том парне? Ну, с которым вы прошлым летом… Антуан, кажется?

– Нет, конечно, – солгала Аурелия, хотя лишь одно упоминание о нем мигом всколыхнуло в душе бурю эмоций. – Да и вообще, он ни разу о себе не напомнил.

После потрясения первых дней, последовавших за спешным отъездом цирка, девушка решила, что сможет превозмочь тоску, беря пример с сильной духом Мари: та и не думала раскисать в разлуке с Готье. Горечь утраты понемногу сменилась надеждой – надеждой, что Антуан все же объявится: ведь он знал, где ее искать. Каждый Божий день она ждала почтальона, но тщетно. Минуло восемь месяцев, а она по-прежнему понятия не имела, что сталось с пленившим ее сердце красавцем брюнетом.

И все же Аурелия отказывалась верить, что он просто посмеялся над ней. Стал бы он оставлять записку под орешником – их орешником, – если бы ровным счетом ничего к ней не чувствовал? Хотя к чему теперь об этом… Они, наверное, уже никогда не увидятся.

– Вижу, тебя это гложет, – не унималась Мадлен. – Давай рассуждать здраво. Наверное, его тоже призвали. Если ему двадцать один и он здоров…

Аурелия нетерпеливо перебила подругу:

– Прошу тебя, хватит о нем. – И уже мягче добавила: – Лучше расскажи о том своем дальнем родственнике, которого ты так расхваливала в последнем письме.

Мадлен разом подобралась и заулыбалась. Аурелия поняла: та как раз ждала этого вопроса.

– Пьер-Ив попросил у папы моей руки. Мы поженимся! – возвестила она, сияя от счастья.

– Боже, как чудесно! – восхитилась Аурелия, стараясь подавить горькую зависть.

– Еще бы! Мама потому и отправила нас в «Ритц» – хотела, чтоб я сообщила тебе эту новость до твоего отъезда. Ох, надеюсь, я не очень тебя расстроила?

Аурелия сглотнула подступивший ком и выдавила ответную улыбку.

– Вовсе нет. Я безумно за тебя рада! И когда свадьба?

Мадлен чуть помрачнела.

– В принципе, не раньше чем через месяц, когда ему в следующий раз дадут увольнительную. Но в наше время ни в чем нельзя быть уверенной…

– Ну-ну, не вешай нос! Скоро станешь настоящей мадам. А где он сейчас служит?

– В Нормандии. Пишет, на фронте затишье. Но по тому, о чем он умалчивает, я догадываюсь, что у них там полнейшая неопределенность. Папа прав: нам лучше примкнуть к Гитлеру. Это было бы выгоднее.

Аурелия изумленно округлила глаза.

– Твой отец всерьез так считает? По-моему, не слишком патриотично.

– Гитлер сумел возродить экономику своей страны, и его армия невероятно сильна. Нам незачем с ним воевать.

Аурелия не верила своим ушам. Как подруга может повторять подобное?!

– А как же Польша? – вспыхнула она. – И что он творит с евреями?

– Евреи! – презрительно бросила Мадлен. – Это из-за них мы дошли до такой жизни! Если бы они не развратили Европу, я бы, может, давно была замужем. Они ничем не лучше испанских беженцев, которые, говорят, только и делают, что грабят да женщин насилуют.

– Мадлен! – воскликнула потрясенная Аурелия. – Я знаю одну испанскую семью, которую приютили в Шатийоне. Уверяю тебя, это чудеснейшие люди!

Хосефа, школьная уборщица, частенько забегала к Мари, стряпала что-нибудь вкусненькое, чтобы той было полегче. А ее муж Пабло – сама доброта. Он охотно чинил сломанную мебель, не требуя ничего взамен, или сам развозил дрова одиноким старикам. Аурелия понятия не имела, откуда у семейства Мадлен такие предрассудки, но выслушивать подобные гадости было невыносимо.

– Ну, если ты так говоришь… – хмыкнула не слишком убежденная Мадлен. – Ладно, глядишь, скоро вся эта канитель закончится. Ты хоть в кино сходила, раз уж выбралась в Париж?

Аурелия молча покачала головой. После откровений подруги трещать о пустяках не было никакого желания. Одетая в шерстяное розовое платье, Мадлен демонстрировала самодовольство и тщеславность, которых Аурелия раньше в ней не замечала. Куда только подевалась та застенчивая девочка, которая и шагу боялась ступить без оглядки на родителей?

– Мама водила меня на новый фильм с Даниэль Дарьё, – продолжала Мадлен, явно не замечая, в какое смятение повергла Аурелию. – Недурно, вот только в какой-то момент она появляется в купальнике! Нет, ты представляешь? Какое бесстыдство!

– Да ну? – механически обронила Аурелия, взглянув на часы. – Ох, мне пора бежать. Совсем про время забыла.

– Как, уже?! Но нам столько всего нужно обсудить с июля!

– Как-нибудь в другой раз, – торопливо пообещала Аурелия. – Мне нужно еще кое-куда заскочить, а вечером отец ведет меня в ресторан.

Мадлен кивнула.

– Ну да, последний день всегда суматошный. Надо, наверное, еще горничной помочь чемоданы собрать.

На самом деле Жермен упаковала багаж еще с утра, но Аурелия не стала разубеждать подругу. После разговора с ней во рту стоял горький привкус желчи. Мадлен неспешно двинулась в сторону дома, а Аурелия вышла на улицу Кастильоне и направилась к Тюильри. Ходьба помогала обдумать чудовищные речи подруги. И давно ли Мадлен так люто ненавидит евреев? Наверняка просто повторяет за отцом… Но неужели нечто подобное говорит почтенный судья, который не раз захаживал на вечера к Леандру, где непременно бывали Ариэль с мужем? Какая жуть!

Погрузившись в невеселые мысли, Аурелия нырнула в парк. Тротуары почти обезлюдели, однако по аллеям все же прогуливались парижане, решившие насладиться погожим деньком. Мальчишки с визгом и гиканьем носились вокруг, а их матери и няньки, снисходительно поглядывая на проказников, прогуливались вдоль статуй и фонтанов, чтобы согреться. Ариэль сидела на скамейке – в элегантном красном пальто с поясом и черной шляпке с большим бантом, лихо сдвинутой набок. Густые каштановые локоны рассыпались по плечам. Ее дочь Дина мирно спала в коляске под толстым одеяльцем.

– Куда подевалась твоя лучезарная улыбка? – поинтересовалась Ариэль, расцеловав Аурелию. – Я-то думала, ты обрадуешься встрече.

Девушка смущенно прикусила губу. Не хотелось тревожить подругу, посвящая ее в причины своего уныния.

– Что ты, я безумно рада с тобой пересечься! – заверила она. – Просто эта бесконечная зима, эта непонятная война… Порой так тяжело на душе!

Ариэль печально кивнула.

– Да уж, времена нынче нелегкие. К счастью, есть и хорошие новости. Нам удалось вывезти отца из Польши как раз перед тем, как немцы начали облавы в Варшаве. Теперь он в безопасности, в Швейцарии.

– Слава Богу. Представляю, каково ему было все бросить и бежать.

– Лучше так, чем попасть в лапы нацистов. Дорогая, это же немыслимо – что они творят с евреями!

Аурелия сглотнула. Страшно было даже думать о подробностях, но жажда узнать правду пересилила.

– Например?

– Отец видел, как солдаты до смерти забили старика за то, что он не желал уступать им квартиру. Измывались над ним до последнего вздоха, а когда умер – расхохотались. И все лишь потому, что он еврей.

– Какой кошмар! Неужели никто не может их остановить?

В политике Аурелия мало смыслила, но одно знала точно: поддерживать Гитлера – все равно что рукоплескать злу. Рано или поздно Мадлен тоже это осознает.

– Сама постоянно об этом думаю, – призналась Ариэль. – Как в наши дни возможно такое варварство? Почему никто не разделается с этим проклятым Гитлером? Не знаю, что и сказать… Да что я о грустном – тебе хоть нравится в Берри?

Умолчав про Антуана, Аурелия сказала, что освоилась в тех краях куда быстрее, чем ожидала, хотя развлечений явно маловато.

– Ну надо же! – всплеснула руками Ариэль. – Хорошо, что я не вышла замуж за твоего отца – со скуки бы умерла!

– По-моему, это было бы чудесно, – возразила Аурелия. – Стала бы мне как мама. Почему вы с папой даже не думали…

Ариэль, посмеиваясь, оборвала ее на полуслове:

– Мы с твоим отцом всего лишь хорошие друзья, вот почему. Правда, поначалу я надеялась, что… А, да что теперь! Единственной его любовью была Зели, твоя мама. Что ж, и прекрасно – иначе я бы не встретила Жакоба и не родила мою чудесную Дину, – подытожила она, вынимая из коляски малышку, которая как раз проснулась.

Аурелия смотрела на них, тронутая до глубины души. Они были так безмятежно счастливы, что девушка невольно взмолилась: хоть бы безумие нацистов не разрушило эту идиллию.

– Ты будто не в духе, Аурелия, – заметил отец несколько часов спустя, налегая на налима. – Совсем ничего не ешь.

Они ужинали в «Полидоре», до отказа забитом посетителями. Пусть Леандр и разъезжал на «Бугатти» и носил костюмы от лучших портных, душой он тянулся к простым радостям вроде этого непритязательного кабачка. И уж точно предпочитал его шикарным заведениям, таким как «Максим», где частенько бывали его собратья по цеху. Сегодня, за неимением мяса, они заказали копченого лосося и налима с шалотом в белом вине. Ароматное блюдо не помогало Аурелии забыть мерзкие речи подруги.

– Я встречалась с Мадлен, – призналась она, ковыряя вилкой рыбу. – Она очень… изменилась.

– Вы поссорились? Мне казалось, прогулка на лодке прошла мирно.

Аурелия с удовольствием пригубила бархатистое вино и отставила бокал.

– Да нет, не в этом дело. После лодки мы зашли перекусить в «Ритц», и я увидела ее с такой стороны, которая мне совсем не нравится. Ее отец поддерживает Гитлера – и она туда же.

Она вкратце пересказала отцу жуткие речи, которые произносила Мадлен, поедая печенье. Леандр нахмурился – скорее встревоженно, чем удивленно.

– Да-да, я тоже слышал, что он антисемит, – негромко подтвердил он. – Кажется, его бывший партнер присвоил крупную сумму и скрылся. Так вышло, что этот прохиндей оказался евреем.

Позабыв о манерах, Аурелия откинулась на спинку диванчика и скрестила руки на груди.

– Но это же не оправдание!

– Аурелия, потише, умоляю! – шепнул отец, взволнованно оглядываясь. – Конечно, это не оправдание. Но что поделаешь? Увы, слишком многие рассуждают как он, и таких людей больше, чем ты думаешь.

– Они так спокойно общались с Ариэль и Жакобом! Разве не бред? Боюсь, мне будет трудно дружить с Мадлен, зная, что у нее на уме.

Леандр одарил дочь нежнейшей улыбкой.

– Ты такая же непримиримая, как твоя мама, милая. Не забивай себе голову мерзкими убеждениями Мадлен. Мы все равно не скоро вернемся в Париж.

– Это еще почему? – встрепенулась Аурелия. – Немцы же притихли. Выходит, войне скоро конец?

Леандр сделал знак официанту, чтобы тот убрал со стола. На десерт они заказали профитроли с шоколадом.

– Все не так просто, – начал отец, когда официант отошел. – Ждем наступления со дня на день.

Аурелия покосилась на отца поверх бокала.

– Откуда ты знаешь?

– Утром заходил в военное министерство, была встреча. Помнишь, у меня друг там работает?

Аурелия с трудом удержалась от нетерпеливого жеста. Когда же папа перестанет считать ее неразумным ребенком? Неужели он не понимает, что она прекрасно догадывается о его связях со шпионскими кругами?

– Папа! – прошептала она. – Я уже не ребенок, и я хотела бы, чтобы…

Тут официант принес профитроли. Леандр поблагодарил и в предвкушении потер руки.

– Чудесно! – одобрил он, поворачиваясь к дочери. – Со всей этой кутерьмой я же не сообщил тебе главную новость.

– Какую еще новость? – безучастно переспросила Аурелия, уязвленная тем, что отец пытается увести разговор в сторону, лишь бы не отвечать на ее вопросы.

Леандр плеснул себе еще вина.

– Как ты знаешь, Жюльен, сын Карлье, не попал под мобилизацию из-за возраста. Был бы на два месяца постарше – и все!

– Я помню, папа. И что?

– Поскольку общежитие пока закрыто, учебу ему пришлось отложить. А твоя сестра после отъезда директора в Лотарингию совсем с ног сбилась. Вот мы и решили: пусть Жюльен поработает в школе, возьмет малышей.

Аурелия удивилась:

– Разве так можно?

– Ну конечно. Он учится в «Эколь нормаль»[28], к тому же сейчас особые обстоятельства. Все улажено – заберем его завтра утром.

Позабыв о дурном настроении, Аурелия с радостным визгом повисла у отца на шее.

– Чудесно, папа! Не терпится показать ему наши края!

С приездом Жюльена жизнь предстала перед Аурелией в более светлых красках. По вечерам после ужина они вместе любили прогуляться до края городка. Там они всякий раз останавливались полюбоваться далекими крышами домов и возвышающимся над ними донжоном. Аурелия вдруг поняла, что совсем не тоскует по Парижу – особенно после разочарования в Мадлен. Здесь ей нравилось все: и умиротворяющая тишина сельских просторов, и свежесть влажного весеннего воздуха. Как-то раз она привела Жюльена на берег за домом и рассказала об Антуане. Друг искренне посочувствовал ее первой любовной драме.

– Может, он даст о себе знать, когда война кончится, – предположил он. – Судя по твоим словам, между тем, как цирк уехал, и всеобщей мобилизацией прошло всего две недели. Все случилось очень быстро.

Аурелия, конечно, в это не слишком верила, но оптимизм Жюльена действовал на нее успокаивающе, будто целебный бальзам. Впрочем, природное обаяние и чувство юмора парня очаровывали решительно всех. Мари не уставала осыпать его похвалами, восхищаясь самозабвенной преданностью профессии. Хосефа мигом прикипела к нему всей душой, как к родному сыну, – она только и мечтала, как бы накормить его повкуснее и посытнее. Даже Марселина, жена арендатора, всякий раз улыбалась, когда Жюльен сопровождал Леандра на ферму. Малыш Луи и прочие ученики души не чаяли в своем забавном юном учителе, таком чутком и терпеливом. Чтобы привить детям любовь к чтению, он подолгу читал им вслух целые отрывки из «Буффало Билла» или «Тома Сойера». А уж сколько девчонок строило ему глазки на переменах, мечтая попасть к нему в класс! Неудивительно, что Мари быстро уверилась: вот он, идеальный жених для Аурелии. Та только покатывалась со смеху:

– Мы с Жюльеном? Боже, ну и шуточки у тебя!