И время остановилось

32

Март 1944 г.

– У тебя все еще жар, – заметила Аурелия, войдя в спальню отца.

Леандр с досадой отмахнулся. Он, обычно никогда не болевший, вот уже пять дней маялся гриппом, прикованный к постели, хотя должен был ехать в Париж. Февральские морозы и дувший вторую неделю северный ветер вперемешку со снегом все же взяли свое и подкосили его крепкое здоровье.

– Ничего, еще дашь свои концерты, – попыталась утешить Аурелия. – Публика войдет в положение.

– Да я не о концертах печалюсь, – прохрипел Леандр. – Обещал же передать конверт для… сама знаешь для чего. Не поймут они.

Аурелия понимающе кивнула. Ей было прекрасно известно, что отец продолжает помогать парижскому подполью, когда наведывался в столицу. Сама она не была там с тех пор, как забрала Дину из квартиры на улице Ренн. Подумать только, прошло почти три года! Как же она скучала по довоенному Парижу – с шумными компаниями на террасах кафе, с танцами до упаду в монпарнасских кабаре, с беззаботным весельем и верой в завтрашний день! И вдруг, неожиданно для самой себя, она предложила:

– Давай я съезжу вместо тебя? Что-то потянуло на город посмотреть, развеяться.

С тех пор как директор школы урезал ей часы, она коротала дни за чтением и шитьем, но вскоре ей наскучило безделье. Снег и лютый холод отрезали дорогу к макизарам, и ей больше не удавалось наведываться к ним раз в две недели. Душа просила приключений и встряски.

Леандр только горестно вздохнул:

– Так и знал, что ты это предложишь. Лучше бы помалкивал.

– Ну что ты, папа. Буду предельно осторожна, только туда и обратно, чтобы ты не волновался.

Скрепя сердце отец согласился. Антуана тоже пришлось изрядно поуговаривать, но Аурелия твердо вознамерилась ехать и отступать не собиралась. Спрятав в подкладку чемодана пачку бланков удостоверений, 5 марта она тронулась в путь. Добравшись до вокзала Аустерлиц, протиснулась в забитый рабочими и солдатами вагон метро и направилась в сторону Оперы. До чего же странно было вновь очутиться в своей парижской квартире на Шоссе д’Антен! Будто зашла в гости в незнакомый дом. В отцовское жилье, где он бывал от силы раз в квартал, Аурелия вступила как в склеп: мебель укутана белыми саванами, всюду гулкая тишь. Обессилев с дороги, затянувшейся из-за угрозы вражеских бомбежек на лишних два часа, она едва доплелась до своей бывшей спальни, в одежде повалилась на кровать и тотчас уснула.

Впрочем, наутро, в субботу, было уже солнечно, и Аурелия бодро шагала по Люксембургскому саду. Царившее вокруг радостное оживление застало ее врасплох. Под деревьями и вдоль пруда, где дети пускали кораблики, прогуливались люди. Здание сената – за колючей проволокой – стерегли нацистские церберы, а карусели были забиты. Придав походке показную беспечность, Аурелия устремилась к хозяйке запряженных осликами тележек, выстроившихся вереницей вдоль берега. В последний раз мысленно повторив текст, который велел заучить отец, она поздоровалась, отдала семьдесят пять сантимов и непринужденно обронила:

– Похоже, прояснилось.

Собеседница Аурелии, закутанная в старенькое пальтишко, в шляпке клош, низко надвинутой на седую голову, прищурилась, пристально разглядывая гостью, и только потом ответила:

– Вряд ли, обещают грозу.

– Ничего, у меня добротный зонтик.

Торопливо обведя взглядом округу, женщина поманила Аурелию за собой, за самую высокую повозку. Аурелия, в свою очередь, достала конверт, который был спрятан между страницами купленной накануне за два с полтиной франка коллаборационистской газетенки Je suis partout, и передала хозяйке осликов.

– Спасибо, – прошептала та. – Это нам очень поможет. А теперь бегите скорее, пока нас не заметили.

Аурелия торопливо зашагала прочь и, едва завернув в безлюдную аллею, налетела на щеголеватого немецкого офицера, который прогуливался под ручку с разодетой в пух и прах блондинкой в роскошной меховой накидке. Сердце бешено заколотилось, и Аурелия принялась сбивчиво извиняться, но офицер одарил ее обворожительной улыбкой и заверил, что есть вещи и похуже, чем оказаться в объятиях столь очаровательной фройляйн.

Выбравшись из сада, Аурелия швырнула газету в урну и заставила себя сбавить шаг, решив напоследок как следует надышаться парижским воздухом перед возвращением в Берри. Она миновала улицу Турнон, улицу Сены, прогулялась по набережной Малаке и не спеша двинулась к Лувру и Опере. Сердце щемило от вида изуродованного войной города: повсюду вражеские солдаты, нацистские флаги, транспорта почти не видно, а прохожие понуро бредут мимо, опустив глаза, лишь бы не привлекать к себе внимания.

Вернувшись домой, Аурелия с удивлением обнаружила под дверью конверт без адреса. Странно… Может быть, это ошибка? Снедаемая любопытством, девушка вскрыла его – и похолодела. Внутри лежал снимок, на котором ее сестра Мари в роскошном вечернем туалете, улыбаясь, позировала рядом с рослым светловолосым офицером. Тот обнимал ее за талию и смотрел ясным, лучистым взглядом. На обороте фотографии красовалась надпись на немецком: Meine wunderschöne Marie.

С глухим стоном Аурелия выронила карточку. Мари – и бош? Немыслимо! И тут в памяти всплыл подслушанный год назад негромкий разговор сестры с отцом. Дрожащий голос Мари, ее страх перед переводом во Францию некоего… Как там его? Вольфа? Нет, Рольфа. Аурелия наклонилась, подняла фото, вгляделась пристальнее. До чего же юной и беспечной выглядит сестра! Что же с ней произошло… Нет, определенно им давно пора поговорить.

Часы пробили полдень. Спохватившись, что рискует опоздать на поезд, Аурелия спрятала снимок в чемодан. От внезапной догадки ее пробрал озноб: видимо, тот, кто оставил фото, долго поджидал подходящего момента. Вполне вероятно, что в преддверии концерта Леандра, об отмене которого объявили в последний миг, дом взяли под наблюдение. Потрясенная, испуганная Аурелия выскочила за дверь не оглядываясь.

Лишь на третий вечер после возвращения Аурелия решилась заговорить с Мари. Дождавшись, когда Готье с Леандром улягутся спать, она остановила сестру, сославшись на неотложные школьные дела.

– Хотелось бы посоветоваться насчет парочки стихотворений, – настаивала Аурелия, а Мари недоуменно на нее смотрела.

– Ладно уж, как скажешь. Готье, милый, я поднимусь через пять минут! – крикнула она мужу.

Сестры уединились в зимнем саду. Аурелия зажгла лампу и, достав из кармана злополучный снимок, протянула его Мари. Та побледнела. У нее задрожали руки, когда она взяла фотографию и прочла надпись на обороте.

– Господи… Выходит, он все-таки во Франции, – пролепетала Мари и разрыдалась.

Аурелия опешила. Такой бурной реакции она не ожидала. Обняв сестру за плечи, она подвела ее к дивану и мягко усадила рядом.

– Расскажи мне все, – попросила она. – Кто этот человек?

Мари молча поднялась, откупорила графин с виски, который отец всегда держал у себя в кабинете, налила себе стакан и сделала большой глоток. И лишь потом, вновь сев рядом с Аурелией, начала рассказ.

Речь шла о тех памятных гастролях по Германии в ноябре 1930 года, когда она сопровождала Леандра. Восемнадцатилетняя Мари рвалась повидать мир, и отец рассудил, что дочь уже достаточно взрослая, чтобы взять ее с собой. На одном из званых вечеров, куда их пригласил важный сановник, она и повстречала Рольфа – обаятельного тридцатилетнего офицера, грезившего о головокружительной карьере. Остроумный, начитанный, он мигом покорил сердце юной Мари. Отец, однако, не одобрял этот роман, и не без причины: Рольф был женат.

– Я была молода, наивна и свято верила, что он бросит жену, – призналась Мари, допивая виски. – Мы встречались украдкой, по вечерам, пока отец выступал. Обычно виделись в Берлине, но Рольф навещал меня и в Мюнхене, и в других городах, куда мы приезжали.

Случилось то, что должно было случиться: Мари забеременела. Леандр, узнав об этом, пришел в ярость, но было уже поздно: Мари удавалось скрывать беременность семь месяцев.

– Отец назначил Рольфу встречу в кафе, потребовал, чтобы тот взял на себя ответственность. А Рольф поселил меня в маленькой квартирке в Штутгарте, неподалеку от своего дома в долине Неккара. Обещал перебраться к нам насовсем, как только малыш появится на свет.

Мари родила в сентябре тридцать первого. Она решила дать ребенку французское имя – Доминик: Рольф так и не признал ребенка. Из-за этого они серьезно повздорили, и Рольф, хлопнув дверью, ушел прочь – и не появлялся с неделю.

– А потом заявился как ни в чем не бывало – с цветами, шампанским и конфетами. Я-то, дура, решила, что он приехал делать предложение! Мы выпили, а дальше – провал. Наверное, подсыпал мне снотворного. Когда я проснулась, ребенка уже не было.

В полном отчаянии Мари кинулась звонить отцу, и он тут же примчался.

– Тогда папа и признался, что уже давно внедрился в нацистские круги по заданию разведки. Он тут же составил план по спасению ребенка, хотя действовать нужно было тонко и осторожно. Рольф с супругой были довольно известной парой, обожали Гитлера до потери сознания и надеялись, что он скоро придет к власти. Отец узнал, что своих детей у них нет, и это стало навязчивой идеей фрау Рольф.

Именно жена убедила Рольфа соблазнить юную красавицу с арийской внешностью и добиться, чтобы она забеременела.

– Они с самого начала задумали похитить моего ребенка.

– Откуда ты знаешь?

Мари смахнула слезу, готовую сорваться с ресниц.

– Отец с коллегами пробрались к ним вечером и нейтрализовали прислугу. Горничная во всем призналась. Они скрутили Рольфа с женой – оказалось, что Доминик с ними, – и вызволили ребенка. Но растить его самой было опасно – Рольф бы нас из-под земли достал. При одной мысли сердце кровью обливалось, но выбора не было. Пришлось отдать надежным людям, а самой – начать жизнь с чистого листа…

Аурелия примолкла, потрясенная. Она догадывалась, что сестре пришлось несладко, но лишь теперь осознала весь ужас случившегося. Бедная Мари! Расстаться с родным ребенком, которому сейчас, наверное, уже двенадцать… Страшно вообразить, что творилось все эти годы в ее истерзанном материнском сердце – и что творится до сих пор. И все же, несмотря на эту глубокую рану, она сумела вновь найти любовь.

– Ты же встретила Готье уже после всего? – мягко спросила Аурелия.

При упоминании о муже лицо Мари просветлело.

– Где-то через десять месяцев, – кивнула она. – Хотя я была убеждена, что никогда больше не смогу довериться мужчине. Готье поклялся, что переубедит меня… и сумел!

– Он знает о твоем прошлом?

– Лишь в общих чертах. О том, где сейчас Доминик, – нет, не знает. Так безопаснее.

– Почему? Разве он не в Париже?

Мари взглянула на свои руки – они еще дрожали. Она прошептала:

– Нет. Доминик совсем рядом, под другим именем. И… это девочка. Она даже не подозревает, что я ее мать.

Ошеломленная, Аурелия пообещала себе не доверять дневнику эту тайну. Если она выплывет наружу, сколько судеб будет разбито!

Наутро Леандр обзвонил нужных людей, и худшие опасения Мари подтвердились: Рольф Карлингер получил погоны полковника абвера, переведен в Париж и поселился в отеле «Лютеция». Теперь нужно соблюдать невероятную осторожность, чтобы их имена не попались на глаза грозному эсэсовцу.

– А что, если он возьмется за поиски сам? – встревожилась Мари.

– Вряд ли, у него и без того полно забот с маки в Лимузене и Веркоре. Но даже если возьмется, мы сумеем защититься.

Три месяца спустя Аурелия лихо крутила педали, направляясь к кладбищу, где ей предстояло проверить дупло старого дерева – не оставлено ли новое послание. Придерживая руль одной рукой, она смахнула пот со лба. Июньский зной сводил с ума. На кладбище ее ждали Антуан с Жюльеном – нужно было передать последние новости из Лондона, – и на душе было тревожно. Зашифрованное сообщение разослали всем группам Сопротивления: союзники скоро высадятся на французском побережье. Сумеют ли парни сдержать ликование? Хорошо, что сегодня никого хоронить не будут, но если кто-нибудь их услышит… Аурелия уже подъезжала к перекрестку и готовилась свернуть на кладбищенскую дорогу, когда кто-то бросился ей наперерез. Миг – и она кубарем полетела с велосипеда в пыль на обочине. Заднее колесо еще вертелось, когда нападавший зажал ей рот ладонью, умоляя не кричать.

– Это я, Жюльен, – прошептал он, хотя Аурелия и так узнала его по голосу.

Она кивнула, и парень ослабил хватку. Вдвоем они поползли к кукурузному полю за кладбищем, откуда доносились крики.

– Что стряслось? – выдохнула Аурелия, чувствуя, как сердце готово разорваться. – Где Антуан?

– Не смог вырваться, он был нужен товарищам. Вместо него приехал Мимиль, да только мы угодили в ловушку. Гестаповцы на машине подъехали одновременно с нами. Я шел метрах в пятнадцати позади и успел смыться, а Мимиль – нет.

– Что?! Надо его вытащить! – запаниковала Аурелия, услышав доносящийся с кладбища вопль.

– Поздно, ему уже не помочь. Он окружен.

Внезапно грянул выстрел. У Аурелии перехватило горло. Нет! Сын Чик-Чирика слишком молод, чтобы умирать! А с той стороны уже неслись яростные крики – кто-то отдавал приказ прочесать местность:

– Тут наверняка прячутся другие ублюдки!

– Живо, нам нельзя тут оставаться! – поторопил Жюльен.

Аурелия лихорадочно размышляла. Друг рисковал куда больше, чем она. Если его схватят – тут же арестуют, а она всегда сможет притвориться случайной прохожей.

– Бери мой велосипед и уноси ноги! – скомандовала она.

– А как же ты? – засомневался Жюльен. – Антуан с меня голову снимет, если с тобой что случится.

– Это твой единственный шанс, – отрезала Аурелия. – Меня никто не ищет. Давай, гони!

Жюльен без лишних слов повиновался: схватил велосипед и стремглав умчался прочь. Убитая горем Аурелия со всех ног бросилась вверх по тропинке, прочь от кладбища. Слезы застилали глаза, она не видела и не слышала, гонятся за ней или нет. Пусть гестаповцы хоть в спину ей стреляют – она бы даже не заметила. Грудь сдавило от тоски. Как они узнали? Кто выдал место сегодняшней встречи? Задыхаясь, она выбежала на дорогу Сен-Сиран, ведущую к Блуа. Агенты сюда не сунутся, но до дома еще добрых пять километров.

Внезапно рядом притормозила машина. За рулем сидела Изабель Тардье и встревоженно глядела на Аурелию.

– Садитесь, – предложила она. – Поедем к вашему отцу.

Аурелия сверкнула полными слез и гнева глазами и скорее выплюнула, чем ответила:

– Чтобы вы привезли меня прямиком в лапы вашего сыночка? Нет уж, спасибо!

Только Шарль мог быть виноват в случившемся. Наверняка увязался за ней к Чик-Чирику и подслушал разговор.

– Шарль до конца недели в Шатору, – возразила Изабель. – Уверяю, вам ничто не грозит. Не упрямьтесь, будет вам.

Она распахнула дверцу. Обессиленная Аурелия рухнула на сиденье и разрыдалась пуще прежнего.

– Они только что убили сына Чик-Чирика, – всхлипнула она.

– Знаю, – прошептала Изабель каким-то чужим, сдавленным голосом. – Я была у парикмахерши напротив, мы все видели, как машина затормозила у кладбища. Бедный мальчик, их было четверо против него одного!

– Немыслимо… Если ваш сын ни при чем, кто же мог нас выдать? Полиция не могла знать, что мы…

Аурелия осеклась, осознав, что сболтнула лишнего.

– Не бойтесь, – мягко проговорила Изабель. – Я знаю, что по мне не скажешь, но душой я с вами.

Нельзя попасться на удочку! Пусть Изабель Тардье и помогала Сопротивлению, но вела дела с немцами, а ее сын – жестокий гестаповец. О подвигах Шарля им рассказывал Фернан – тот волей-неволей присутствовал на допросах с участием этого мерзавца.

– Понятия не имею, о чем вы. – Аурелия не сдавалась.

Изабель горестно вздохнула:

– Поймите, я не одобряю того, чем занимается мой сын. Для матери нет ничего страшнее, чем видеть, как ее ребенок скатывается во тьму.

Аурелия не удержалась от шпильки:

– Ваш второй сын помогает вам с кожевенным заводом. Это вас утешит?

– Умоляю, не будьте так язвительны.

Аурелия упрямо скрестила руки на груди. Раз Мимиль поплатился жизнью, остальным подпольщикам нужно было срочно сменить укрытие. Не стоило рисковать, откровенничая с Изабель, даже если казалось, что она говорит правду. Остаток пути прошел в гробовом молчании. Притормозив у дома Леандра, мадам Тардье бросила на Аурелию прощальный взгляд.

– И вот еще что: не болтайте лишнего при племяннике, – предостерегла она. – Луи влюблен в мою дочь и возомнил, что сможет ее впечатлить, выболтав ваши секреты. Например, о визитах некоего Антуана или о детях, которых вы якобы прячете.

Аурелия ахнула в ужасе. Изабель продолжала:

– Радуйтесь еще, что она разболтала мне, а не Шарлю. Но вы не волнуйтесь, я никому ничего не скажу.

Ее холодные глаза оставались непроницаемыми. Как понять, искренни ее слова или таят угрозу?

В тот вечер, пока Чик-Чирик с женой оплакивали сына, Аурелия в последний раз перечитала свой дневник. Как же она повзрослела с лета тридцать девятого, эта юная мечтательница, грезившая мишурой мюзик-холла и большой любовью! Осунувшаяся, исполненная решимости раз и навсегда покончить с войной, которая слишком долго калечила их жизни, Аурелия спрятала толстую тетрадь в шкатулку – подарок Ариэль на десятилетие. Все эти годы она хранила там самые драгоценные воспоминания: фотографии, пуанты. Добавила и снимок Мари с Рольфом – рвать не стала, чтоб запомнить лицо этого немца на случай, если их пути пересекутся. Но шкатулку следовало надежно спрятать, чтобы никто не обнаружил дневник, если Тардье или кто-нибудь другой придут ее арестовать. Записи могли скомпрометировать ее близких, но уничтожить их у нее не поднималась рука. Аурелия не сомневалась, что однажды они с Антуаном в кругу детей и внуков перечитают эту летопись своей любви, тех приключений, что выпали на их долю в смутные времена. И, тронутые до глубины души, улыбнутся друг другу, вспоминая, что любовь всегда торжествовала.