И время остановилось

21

Октябрь 1940 г.

Аурелия встала на рассвете и бесшумно скользнула в ванную комнату, чтобы почистить зубы и одеться. Ее передернуло при виде июльского номера журнала Signal[33], который там оставил Луи. Впечатленный обложкой с надписью «Париж сдается» и изображением двух нацистских самолетов над Эйфелевой башней, мальчик частенько листал его со смесью ужаса и восторга, не понимая, что эта картинка – фотомонтаж, созданный в пропагандистских целях.

Давно пора выбросить эту дрянь! Аурелия нагнулась, подняла журнал и продолжила собираться. Вняв совету Мари одеться поскромнее, она выбрала бежевую блузку, юбку в мелкую черную клетку и темно-синий кардиган, дополнив наряд ботинками на небольшом каблуке. Соорудила на голове пучок, но поняла, что эта прическа придает ей слишком строгий вид. Снова распустив волосы, она взяла несколько заколок, чтобы закрепить непослушные пряди и оставить открытым лицо. Руки дрожали так, что ей пришлось несколько раз все переделывать, прежде чем она добилась желаемого результата.

– Ты уже встала? Экая ранняя пташка.

Аурелия обернулась, услышав голос Мари. Сестра с нежностью смотрела на нее, стоя на пороге ванной в домашнем халате.

– Не могла больше спать. Скажи, я нормально выгляжу?

– Ты изумительна.

Аурелия скорчила недоверчивую гримасу.

– Нет, это ты изумительна. А я рядом с тобой выгляжу неуклюжим подростком. Разве я смогу завоевать хоть какой-то авторитет?

– Не говори глупостей. Если бы я сомневалась в твоих способностях, то не предложила бы тебе это место. Идем выпьем цикория, папа раздобыл свежего хлеба и масла, надо ловить момент!

Расправив плечи, чтобы выглядеть увереннее, Аурелия прошла за сестрой на кухню. Она не знала, что ждет ее в первый рабочий день, и потому нервничала. Тем не менее, когда два месяца назад Мари спросила, не хочет ли сестра два раза в неделю вести уроки пения и поэзии, Аурелия согласилась не раздумывая. Лето прошло в тягостном оцепенении, округу накрыла удушающая жара, принесшая с собой дурные новости: в конце июля, когда ученики сдавали выпускные экзамены, перенесенные из-за июньских боев, Мари получила наконец открытку от Готье. Он сообщал, что попал в плен в середине мая, когда вел военную колонну в Уазу. Его отправили в Германию, и с тех пор он находился в лагере в Луккенвальде, к югу от Берлина, где вместе с другими пленными работал на лесопилке. Готье ничего не писал о том, в каких условиях их содержат, но просил Мари прислать посылку, поскольку ему нужны одеяла и теплая одежда на зиму. Хотя все были рады узнать, что он жив, для Мари это известие стало серьезным ударом – она поняла, что еще не скоро увидит мужа. Марселина на ферме получила похожее письмо: ее Нестор был ранен и задержан в Лотарингии, а затем, едва нога зажила, его отправили батрачить на баварских землевладельцев.

– Даже не знаю, как мы справимся без наших мужчин! – жаловалась арендаторша. – Урожай этого года, считай, пропал, собирать его некому. И Маршал, конечно же, ничем нам не поможет, чтоб его!

Пытаясь хоть как-то приободрить обеих женщин, Аурелия заверила их, что они смогут быть такими же сильными, как мужчины.

– Вспомните женщин во время войны 1914 года! Они никогда не сдавались!

Марселина тщательно утерла слезы и пробормотала извиняющимся тоном:

– Вы правы, мадемуазель Аурелия. Нет у нас права жаловаться, когда многие страдают куда больше нашего. Как хорошо, что вы такая мужественная!

Вот тогда-то Мари и пришла в голову мысль привлечь младшую сестру к преподаванию художественных дисциплин в школе, что позволило бы им с Жюльеном сосредоточиться на основных предметах. В стране катастрофически не хватало учителей, так что окружная инспекция по вопросам образования не стала возражать.

Аурелия, найдя себе достойное занятие, не скрывала радости. Однако теперь, перед самым началом учебного года, она испытывала серьезные опасения, и тот факт, что Изабель Тардье с детьми вернулись в городок после многомесячного пребывания в Виши, лишь усугубляло эти страхи. Частных преподавателей больше не было, поэтому семейство оказалось вынуждено записать свою дочь Элизабет в начальную школу. И от этого явно не приходилось ждать ничего хорошего! По просьбе Леандра Аристид Тардье нашел на своем кожевенном заводе работу для Томаса, который после рождения в августе ребенка – прелестной девочки, названной Викторией, – решил остаться в Шатийоне, пока Соледад не наберется сил и малышка не окрепнет. Тардье слыл хорошим хозяином, но не было сомнений, что его жена с ее великосветскими замашками при случае заставит их почувствовать себя обязанными. Но если Аурелии не придется каждый вечер беседовать с мамашей Тардье, а ее старший сын Шарль больше не будет пытаться с ней флиртовать, как летом 1938 года, ситуация останется вполне сносной…

– О чем задумалась? – спросила ее Мари, ставя на стол две дымящиеся кружки.

Аурелия положила ломоть хлеба поджариваться на старой дровяной плите, предвкушая, как будет медленно таять намазанное на него масло.

– О сыне Тардье… Я на днях столкнулась с ним у канала. Он с двумя другими парнями разглагольствовал – хорошо, мол, что Петен взял всю власть в свои руки. Вот идиот!

– Хм, неудивительно, – заметила Мари, с удовольствием уплетая свой кусок хлеба. – Родители мамаши Тардье считаются в Виши влиятельными людьми. А сейчас, когда там обосновалось правительство, для них настали золотые деньки. Надеюсь, он хоть не приставал к тебе?

Вытерев масло, которое потекло у нее по подбородку, Аурелия ответила:

– Нет, он меня даже не заметил. Я проскочила в тот момент, когда он рассказывал приятелям, что предпочел бы зваться Филиппом, а не Шарлем[34]. Представляешь уровень кретинизма…

– Ясное дело, одно из двух имен сейчас звучит лучше другого, – бросил Леандр, заходя на кухню. – Ладно, пусть этот дурак тешится своей глупостью. Как ты, Аурелия? Готова к первому рабочему дню?

Девушка поднялась, чтобы налить ему кружку цикория.

– Уже не уверена, что была права, когда согласилась… Чему я смогу научить этих детей?

– Моим песням, – пошутил он. – У меня в репертуаре была парочка, где я высмеиваю фрицев, сегодня они прозвучали бы вполне в духе времени. Вот, например: «Что за крысы эти боши! Травишь, травишь – их все больше!»

Его насмешливый голос, который он обычно приберегал только для публики, заставил рассмеяться обеих дочерей. Аурелия чуть было не пролила цикорий себе на блузку.

– О, папа! – захохотала она. – Твой зычный голос, наверное, был слышен до самой демаркационной линии!

Мари, снова хихикнув, убрала опустевшую кружку.

– Жюльен еще не спускался? – поинтересовалась она, собираясь подняться и разбудить Луи.

– Он бреется, – сообщил Леандр. – Бедный парень, он совсем нос повесил с тех пор, как его родителям пришлось разместить у себя немецкого капитана. Они ведь собирались присоединиться к де Голлю, а теперь связаны по рукам и ногам.

– У нас он по крайней мере свободен в своих передвижениях, – заметила Аурелия. – И все же ему будет приятно вернуться домой на Рождество. Надеюсь, он не наделает там глупостей… Ты смог раздобыть ему аусвайс?

Леандр кивнул.

– Я сделал для каждого из нас. Едва ли не единственный плюс в том, чтобы быть мэром.

Ноздри Аурелии дернулись от возмущения.

– Мне он не понадобится, – клятвенно заверила она. – Я ни за что не вернусь в Париж, пока там хозяйничают нацисты.

Ее отец и сестра обменялись веселыми взглядами. Вот это перемена!

– Ты – и отказываешься ехать в Париж? Кто похитил мою младшую сестричку? – поддразнила ее Мари. – А я-то надеялась полюбоваться на твою шикарную свадьбу в Нотр-Дам…

Аурелия показала ей язык – как в детстве, когда она была озорной, задиристой девчонкой.

– Ну нет, старушка, не родился еще тот, кто на мне женится!

– Очень надеюсь! – состроил возмущенную мину Леандр, закатив глаза.

Они снова расхохотались – тем милым раскрепощающим смехом, который вернул им немного беззаботности, утраченной после стольких тревог и потрясений.

Учебный год начался в особой атмосфере. В школе появились новенькие – три ученика из Парижа, чьи родители предпочли покинуть столицу и перебраться в свободную зону. Каждый класс теперь украшал портрет Петена, которому надлежало поклоняться, а учителя были обязаны включать в программу нравственного воспитания «долг перед Господом» и внушать ученикам новый девиз страны: «Труд, Семья, Отечество». Эти директивы ужасно расстроили Мари, которая, не имея возможности их ослушаться, включила в свои уроки обсуждение понятия «уважение к другому».

– Оно начинается с вежливости и учтивости по отношению к каждому, – объясняла она детям однажды днем, когда Аурелия ждала за дверью начала урока поэзии.

– Даже к евреям? – встревожился сын парикмахера с улицы де Пон.

После принятия закона от 3 октября, запрещавшего евреям занимать любые административные должности, служить в армии и заниматься профессиями, влияющими на общественное мнение, они стали настоящей мишенью для населения, чей антисемитизм открыто поощрялся правительством. Хотя в Шатийоне проживала всего одна еврейская семья – пожилая чета Леви, – Аурелию просто тошнило от того, как с ними обращались.

– Разумеется, Дом… Доминик. Евреи – такие же человеческие существа, как и все остальные. Вежливость по отношению к ним, как и к любому другому, – это минимум воспитанности, который мы обязаны проявлять.

Аурелия насторожилась, заметив, что сестра запнулась на имени мальчика, которому отвечала. Она вспомнила встревоженный голос Мари, произносящий это имя, Доминик, в разговоре с отцом в тот день, когда объявили всеобщую мобилизацию. Почему оно, судя по всему, так ее волновало? Девушка нахмурилась, задумавшись, как бы ненавязчиво затронуть эту тему и разговорить Мари. Сестра явно что-то скрывала от нее. Может, у нее до Готье был другой мужчина? Аурелия вздохнула, понимая, что какие-то детали от нее ускользнули. Но на этом ее размышления прервались – дверь класса отворилась. Настал ее черед вести урок, на котором она собиралась прочесть детям «Ворону и Лисицу».

Разумеется, Изабель Тардье вскоре узнала, что именно обсуждается на этих уроках нравственного воспитания. Однажды вечером, когда обе сестры наводили порядок в классе, они увидели мадам Тардье, с разгневанным видом идущую через школьный двор.

– Я не потерплю, чтобы моей дочери забивали голову всякими голлистскими поучениями! – бросилась она в атаку, бесцеремонно ворвавшись в классную комнату. – Не такой должна быть школа во Франции!

Не теряя самообладания, Мари повернулась и ответила:

– Добрый вечер, мадам Тардье. Не могли бы вы объяснить, что привело вас в такое состояние? Не припомню, чтобы я заставляла учеников слушать Radio Londres[35].

Аурелия, собиравшая рисунки, которыми дети проиллюстрировали стихотворение, с трудом сдержала улыбку. Стоящая в дверном проеме Изабель Тардье так тряслась от ярости, что ее нелепая шляпка-таблетка с вуалью, казалось, вот-вот слетит с головы.

– Эти ваши разговоры о евреях! – прошипела она. – Вы недолго продержитесь на должности учительницы, если я расскажу о них отцу. Он близок к Маршалу, если вы не в курсе.

– Вообще-то здесь уже сложно найти кого-то, кто был бы не в курсе, – иронично заметила Мари. – Так вот, могу вас заверить, что не собираюсь «забивать голову» никому из учеников. Моя задача заключается не в том, чтобы заниматься политикой, а в том, чтобы напомнить им о фундаментальных ценностях нашей страны.

Взгляд Изабель Тардье выразил все презрение, на какое только она была способна. Какое-то мгновение обе женщины смотрели друг на друга в упор, а затем Мари продолжила, указывая на дверь:

– Если вам нечего добавить, мадам Тардье, я вас не задерживаю.

– Не играйте с огнем, – процедила та сквозь зубы.

Бросив эту скрытую угрозу, она развернулась на каблуках и удалилась, окутанная облаком Shalimar[36].

– Вот же сволочь! – ругнулась Аурелия. – Если ее что-то не устраивает, пусть отдает свою доченьку в частную школу.

– Она этого не сделает. Монахини принимают в свои классы детей из сиротских приютов, сама понимаешь, это недостойная компания для ее отпрыска.

– С ней надо поосторожнее, – мрачно заметила девушка. – Эта тетка уже донесла бы на нас, если бы мы не были в свободной зоне.

Мари, вытиравшая разрисованную мелом доску, не стала спорить.

– Папа сказал, что с этого времени мы не должны никому говорить о своих симпатиях к генералу де Голлю. Это может стать очень опасно, учитывая, что он заочно приговорен к смерти.

Аурелия встала и подошла к окну, глядя на осенний дождь, омывающий школьный двор.

– А ведь их драгоценный Петен должен был разгрести все это дерьмо… – вздохнула она с угрюмым видом.

Три недели спустя ноябрь накрыл окрестности своим ледяным покровом, приведя за собой волну холода с резкими порывами ветра. Склонившись над плитой, где варился суп из ячменя и капусты, Аурелия помахивала руками над кастрюлей, пытаясь их согреть. Топлива для обогрева не хватало, да и нормально питаться становилось все сложнее. Сколько еще времени это продлится?

Правительство без зазрения совести перекладывало ответственность на англичан, хотя в действительности, как рассказал Леандру один железнодорожник, целые вагоны мяса, овощей и дров ежедневно уходили в Германию. Благодаря продуктам с фермы у Леандра и его дочерей было достаточно овощей, молока и яиц, в отличие от кофе, сахара, масла и муки, которые Леандр, когда в магазинах ничего не оставалось, покупал понемножку на черном рынке. Чтобы Марселина тоже могла прокормить себя и Аннетт, было решено есть мясо только раз в неделю. К счастью, в реке хватало рыбы, но теперь, с приходом ранней суровой зимы, им придется искать другие решения.

Немного отогрев пальцы, Аурелия поставила в деревянный ледник крем-брюле, которое только что достала из духовки, – его они съедят на десерт после супа. После полудня Аурелия не работала, и у нее вошло в привычку готовить еду на всех. Еще год назад она и курицу была не способна отварить, а теперь с удовольствием возилась на кухне. Ей нравились эти моменты покоя, после которых оставалось еще достаточно времени, чтобы почитать на диване в зимнем саду, укутавшись в плед.

Она думала о романе Агаты Кристи, за который собиралась приняться, как только суп будет готов, когда раздался громкий стук в кухонное окно, заставивший ее вздрогнуть. Схватившись за сердце, она обернулась и вскрикнула при виде косматой головы с густой черной бородой, уставившейся на нее через застекленную дверь. Господи, откуда взялся этот оборванец?

– Кто вы? Что вам нужно? – испуганно спросила она.

Стекло было довольно тонким, и незнакомец заулыбался, услышав девушку.

– Аурелия, это я! – проговорил он сиплым голосом.

Этот голос… Не может быть! Ее сердце понеслось вскачь; голова закружилась, и она изо всех сил вцепилась в край стола, чтобы не упасть.

– Аурелия, – повторил мужчина, – прошу, впусти меня. Я замерз.

Это был он! Обезумев от радости, девушка бросилась открывать дверь.

– Антуан! – воскликнула она в смятении, кидаясь ему на шею. – Это ты, ты здесь! Но… как же ты воняешь!

Высвободившись из ее объятий, молодой человек издал смешок и отступил на шаг, чтобы получше ее разглядеть.

– Я так и думал, что ты не сразу меня узнаешь. Прости за мой вид, пришлось брать что подвернулось.

Девушка внимательно его оглядела. Всклоченные волосы, жуткая борода, закрывающая пол-лица, черная от грязи одежда, в том числе подвязанные какой-то веревкой штаны, явно вытащенные из помойки, – она и впрямь вряд ли признала бы его, если бы они столкнулись на улице.

– Заходи и расскажи мне все, – велела она.

Усадив его на стул, она налила ему миску супа, который он тут же проглотил, не говоря ни слова. Аурелия не могла отвести от него глаз: он так отличался от того Антуана, в которого она влюбилась без памяти пятнадцать месяцев назад.

– Спасибо, – сказал он, когда кружка опустела. – Уже и не помню, когда я в последний раз нормально ел…

Ужасный приступ кашля прервал его слова. Аурелия встала и принесла ему стакан воды, немного сыра и ломоть серого плотного хлеба, который они привыкли есть с тех пор, как возник дефицит продуктов.

– Что с тобой случилось? Полагаю, тебя отправили на фронт, но потом?

Антуан медленно прожевал клейкий хлеб, прежде чем ответить:

– Я возвращаюсь из ада, Аурелия. Мой полк и я вместе с ним в мае попали в ловушку в Вогезах. Командование нас бросило, и мы решили сдаться, чтобы спасти свои шкуры. Это может показаться трусостью, но выбора у нас не было.

Аурелия покачала головой.

– Если кого и следует винить в недостатке мужества, так это ваше командование, – успокоила его она. – И что же было дальше?

Антуан снова закашлялся, после чего продолжил:

– Около месяца нас продержали, как коров, на поле, обнесенном колючей проволокой, с пулеметами по четырем углам. В животах пусто, ни водопровода, ни канализации, боши заставляли нас спать прямо на земле. А потом однажды утром нас запихнули в вагоны для скота и отвезли в трудовой лагерь в Германии.

Потрясенная Аурелия слушала рассказ Антуана о том, как его отправили на металлургический завод, где условия работы мало чем отличались от рабских.

– За нами постоянно следили охранники. Приходилось вкалывать по десять часов в день и довольствоваться мерзкой похлебкой из брюквы в качестве еды. К этому еще можно привыкнуть, самое страшное – это побои, которыми тебя осыпают по любому поводу. Одному из пленных как-то в кровь разбили лицо только за то, что у него разболелась голова и он посмел на минуту присесть.

Он сглотнул. Аурелия сжала его руку и встала, чтобы приготовить горячий чай.

– Но ты сумел сбежать! – с комом в горле проговорила она.

Антуан медленно кивнул, словно теперь, оглядываясь назад, сам не мог поверить в этот подвиг.

– Да. Это просто чудо.

– Как тебе это удалось?

– Грузовик, привозивший хлеб на неделю, всегда парковался в одном и том же месте, позади кухонных построек. Однажды утром, воспользовавшись тем, что охранники были заняты – избивали бедолагу, укравшего сигареты, – я решил рискнуть и прошмыгнул за барак. Это заняло всего десять секунд, но мне они показались десятью минутами. Я был весь в поту, сердце колотилось как никогда в жизни, настолько я был уверен, что меня сейчас прикончат, расстреляют в спину. Но нет, они меня не заметили.

Потом Антуан забрался под брезент в кузове грузовика, который выехал из лагеря без всякого досмотра. Аурелия побледнела при мысли о том, чем мог закончиться этот побег.

– Ох, Антуан! Тебя бы убили, если бы обнаружили!

– Вне всяких сомнений. Но этого не случилось, – улыбнулся он. – Я спрыгнул с грузовика где-то в полях, прямо на ходу. При падении только локоть оцарапал. Мне повезло, очень повезло.

После этого молодой человек проходил по двадцать километров в день вдоль железнодорожных путей, убивал мелкую дичь, чтобы прокормиться, пил из ручейков, через которые ему иногда приходилось перебираться, и спал в сараях.

– Спустя неделю я наконец добрался до границы и думал, что тут-то меня и сцапают, но шел проливной дождь, так что мне не встретился ни один патруль.

Дождавшись серого рассвета с клочьями тумана, он направился к какой-то ферме. Там жила семья, люто ненавидящая немцев, которая приютила его и накормила.

– Ты не представляешь, какое это было счастье – выпить кофе с молоком и надеть чистую рубашку! Одежда этого славного фермера оказалась мне слишком велика, но это было уже неважно.

Аурелия никак не могла прийти в себя. Антуана могли сто раз поймать, но он сейчас здесь, с ней. Просто невероятно!

– Как тебе удалось добраться до свободной зоны? Говорят, там очень строгий контроль.

– Сначала я доехал на поезде до Парижа, потому что этот маршрут боши не прочесывают. Потом сел на другой поезд на вокзале Аустерлиц, но во Вьерзоне пришлось спрыгнуть на пути, потому что началась проверка. В последний момент я смог заскочить в поезд, идущий в другую сторону, в Турень, и доехал до Шенонсо. Ты в курсе, что демаркационная линия проходит прямо через тамошний замок?

– Нет, я не знала.

– Владельцы этим пользуются, чтобы переправлять людей на нужную сторону, благодаря им мне это и удалось. А дальше я пошел пешком, снова ночуя то в сарае, то в хлеву.

Антуан замолчал, а затем робко ей улыбнулся.

– У меня была единственная цель: отыскать тебя.

Он взял ее руку и осторожно поцеловал. Аурелия хотела расспросить его еще, узнать, почему он уехал с цирком без нее, но не могла отвести взгляд от глаз молодого человека, с трудом сдерживая желание прижаться к нему, несмотря на грязь и жалкий вид. Как же она по нему скучала! Новый приступ кашля скрутил его пополам.

– Господи, да у тебя жар! – воскликнула она, прикоснувшись к его лбу. – Надо позвать врача…

В этот момент дверь распахнулась и вошел Леандр, вернувшийся из мэрии. Он остолбенел, увидев, как его дочь склонилась над мужчиной, похожим на бродягу.

– Аурелия? Кто это?

Девушка выпрямилась. С неожиданной для себя твердостью она выдержала взгляд отца и не дрогнув ответила:

– Папа, это Антуан.

Леандр стойко принял удар. Антуан?.. Внезапно он вспомнил, как Аурелия выкрикивала это имя несколько месяцев назад, когда ей приснился страшный сон. Найдя в себе силы подняться, молодой человек протянул ему руку:

– Антуан Гибер, месье, рад с вами познакомиться.

Больше он ничего сказать не успел. Жар вкупе с головокружением сделали свое дело, и он повалился на Леандра, который едва успел подхватить его, чтобы тот не рухнул на плиту.