Как бы то ни было, но Турецкий Александр Борисович, при всем своем опыте и высоких регалиях «важняка», оставался нормальным человеком, а нормальные люди в морги ходить не любят.
И хотя за жизнь свою, за годы выдающейся своей карьеры, похожей, если изобразить ее на графике в виде диаграммы, на замысловатый зигзаг, в этих не самых веселых учреждениях ему довелось побывать, наверное, сотни раз, перед каждым таким очередным визитом он испытывал внутреннее напряжение. Когда-нибудь, если все-таки доживет до
лет преклонных, несмотря на бандитские пули, гнусную экологию и самолеты отечественной гражданской авиации, и засядет от нечего делать за мемуары или очерки из жизни следователей по особо важным делам, он немало страниц, наверное, посвятит разнообразнейшим психологическим нюансам людей своей специальности. И в частности, тем переживаниям, какие испытывают они в прозекторских и моргах при судебно-медицинских исследованиях и вскрытиях трупов.
Ну да ладно. Надо было ехать, и они поехали.
Состояние этого мрачного медицинского заведения поразило Турецкого и его помощников. Понятно, что в связи с прорехами в городском и областном бюджете денег на содержание отпускали преступно мало, понимал, что, вероятно, как и положено у нас, тут навели кое-какой марафет по случаю прибытия именитых столичных деятелей, но все равно то, что открылось глазам и прочим рецепторам, могло вызвать только возмущение. О том же, что тут творилось весной, летом и осенью, не хотелось и думать.
В связи с особой серьезностью события, повлекшего человеческие жертвы, следственную группу Турецкого встретили заведующий бюро судмедэкспертизы и лучшие судмедэксперты. На его выразительный взгляд и соответствующее выражение лица эти медики не то с железными, не то вовсе атрофировавшимися нервами только мрачно развели руками: что вы хотите? Приходится трястись над каждым литром формалина, над каждым литром спирта, бывают перебои с подачей энергии. А холодильники, как вы догадываетесь, пока еще от электричества работают. Вот так и приходится кувыркаться. Если почувствуете головокружение и дурноту, скажите, не стесняйтесь — дело обычное.
Он оглянулся на своих — и Рыжков, и Данилов топтались за спиной у Турецкого, оба зеленые, с несчастными, затравленными глазами.
— Вот так, — сказал заведующий областным бюро судмедэкспертизы. — В знойные дни работаем в специальных масках.
— Вот-вот, — подтвердил Турецкий, это хорошо бы... Вот им двоим.
— А вам самому?
— Знаете, пожалуй, не откажусь.
— Ну, идемте.
И они вошли в небольшой зал с окнами, доверху закрашенными белой краской. Вдоль стен и посередине на трех столах лежали тела. Всего пятеро.
— У этих потерпевших аналогичные повреждения: переломы, множественные ушибы, черепно- мозговые травмы, обильные кровотечения. Вот у этого, этого и этого обнаружены разрывы внутренних органов, переломы ребер и размозжение тканей лица, — пояснил высокий мужчина, один из судмедэкспертов.
— У меня вопрос, — глухо сказал Турецкий. — Характерны ли эти телесные повреждения для тех, что наносятся в толпе и давке?
— Разумеется, — ответил другой эксперт. — И хотя у большинства смерть наступила в результате множественных повреждений, мы можем с высокой степенью вероятности утверждать, что вот эти, номер четвертый и пятый, погибли вследствие ударов по голове твердыми тупыми предметами, вероятно все-таки дубинками, и в результате падений.
— Все потерпевшие опознаны? — спросил Данилов.
— К настоящему моменту почти все. У четверых в одежде обнаружены личные документы. А вот этот, номер второй, сотрудник ОМОНа Иванчук, семьдесят седьмого года рождения, скончался в больнице вследствие проникающего ранения в плевральную область грудной клетки колющего орудия, видимо заточки. Так что, как понимаете, схватка была нешуточная.
— Ну а это, — они подошли к столу, на котором лежало тело светловолосого мужчины лет тридцати, — ну а это как раз труп Русакова Владимира
Михайловича, лидера общественно-политического движения «Гражданское действие». Поступил без документов, но его тут все знали.
— Так, — кивнул Турецкий, — обстоятельства и причины его гибели меня интересуют в первую очередь. Вы же знаете, что поднялось в городе в связи с его смертью на площади. Все газеты только об этом и пишут. Прошу описать все, что вам удалось установить, максимально подробно. И еще попросил бы господ экспертов в актах судебно-медицинских исследований трупов изложить все детали точно и подробно.
— Мы исходили из тех же посылок, — сказал заведующий бюро судмедэкспертизы области. — И здесь мы действительно столкнулись с медицинскими фактами, позволяющими утверждать, что имело место целенаправленное физическое устранение с намерением дальнейшего сокрытия убийства посредством создания впечатления, что убитый получил множественные несовместимые с жизнью повреждения в результате давки. Я могу твердо заявить, что налицо признаки убийства, исполненного достаточно грубо, но... надежно.
— Все это в высшей степени важно, — заметил Турецкий. — Это может пролить свет на множество прочих обстоятельств, связанных с этими событиями. Насколько мне известно, Русаков был одним из ведущих деятелей оппозиции регионального масштаба.
— Если не просто ведущим, — добавил высокий эксперт. — Он пользовался в городе огромной популярностью, и авторитет его, в отличие от большинства других демократов, неуклонно повышался. Так что...
— Итак, — прервал его другой эксперт, низенький толстячок, — Русакову был нанесен смертельный удар сзади тонким, остро заточенным, колющим предметом. В результате этого проникающего ранения были повреждены: левое легкое, крупные сосуды сердечной сорочки и собственно сердце. Смерть наступила мгновенно.
— Что это могло быть за орудие?
— Нечто наподобие длинного шила, остро заточенной вязальной или велосипедной спицы. Надо сказать, что в городе и области за последние несколько лет отмечено несколько случаев убийств, произведенных именно таким способом и таким же орудием. Кроме того, обнаружена черепно-мозговая травма левой затылочной кости, также смертельного характера, причем, судя по рисунку раны и осколкам костей, удар был нанесен не дубинкой, а кастетом. Как тот, так и другой удары были нанесены в момент, когда Русаков еще стоял, удары, скорее всего, были нанесены очень сильным физически человеком на десять — пятнадцать сантиметров ниже Русакова, а рост Русакова — сто восемьдесят семь сантиметров. Второе повреждение, вероятно, было нанесено с контрольной целью, но это не компетенция медиков, это суждение имеет право вынести лишь следствие, а не экспертиза...
— Чтобы добить жертву наверняка... — понимающе кивнул Турецкий.
— Совершенно точно. Первое ранение — шилом или спицей, помимо поражений жизненно важных органов, повлекло обширное внутреннее кровоизлияние с очень малым наружным кровотечением, что сопряжено с чрезвычайно узким раневым отверстием. Все остальные повреждения должны рассматриваться как посмертные, хотя как те, так и другие вряд ли разнесены во времени более чем на несколько минут.
— То есть убийство, никаких сомнений?
— Вероятнее всего, — подтвердил завбюро. — Но, повторяю, подробные выводы — компетенция следствия, а не врачей.
— Ну что, можно закрывать? — Один из экспертов взялся за край белой простыни.
— Подождите минутку, — сказал Турецкий, и, сделав шаг к столу, вгляделся в бледное, осунувшееся лицо лежащего. Его невольно поразила тонкость черт этого как будто погруженного в какую-то важнейшую мысль прекрасного русского лица — столько было в нем внутренней одухотворенности и глубины.
И он представил, каким было оно еще два дня назад, при жизни, и невольно подумалось о том, куда попала Россия и что ждет ее завтра, если сегодня убивают последних людей вот с такими лицами
— Закрывайте! — сказал он и резко повернулся.
И кажется, все, кто был здесь, живые среди мертвых, отлично поняли и внутренне разделили эти его невысказанные мысли. Вышли на улицу через узкую служебную дверь, и все дружно закурили.
— Это был действительно замечательный человек, — сказал завбюро. — Он ведь тут воевал действительно не на жизнь, а на смерть, и не только за студентов, понимаете? За всех, кто угодил под очередное колесо нашей истории. И за нас, за врачей, в том числе.
— И за рабочих, — сказал высокий эксперт.
— Как вы думаете, — спросил Турецкий, — он действительно мог рассчитывать и претендовать на крупную и серьезную роль в регионе?
— Даже вопросов нет, — ответил тот же эксперт. — Собственно, он и был уже таким лидером. Люди пошли за ним, понимаете? Поверили. Все знали: это человек без пятна.
— А как вы думаете, — продолжил свою мысль Турецкий, — вот приближаются здешние выборы. В разгаре предвыборная кампания, так? Ведь он мог, вероятно, принять в них участие? И мог всерьез потягаться с нынешними кандидатами?
— Этот вопрос волновал весь город, — сказал завбюро. — И у него еще оставалось время, чтобы включиться в гонку. Формально я имею в виду.
— Однако, как я мог заключить, он не воспользовался этим правом?
— Либо не воспользовался, либо не успел.
— То есть логично было бы предположить, — вдруг приостановился Турецкий, — что кому-то как раз было бы на руку, чтобы Русаков не успел?
— Логически — да, — сказал высокий эксперт. — Русаков хоть и слыл романтиком, насколько я могу судить, был трезвым политиком, а значит, должен был понимать, что соответственно этим самым нынешним так называемым избирательным технологиям у него должно было быть маловато шансов...
— Вы имеете в виду, — сказал Миша Данилов, — что его высокие избирательные потенции ограничивались скромными возможностями финансовыми?
— Это во-первых, — кивнул высокий эксперт. — Ведь его электорат — бедные люди, неимущие люди, люди униженные и выдавленные на обочину жизни. Те же заводские рабочие без зарплат, те же врачи, те же учителя, бюджетники с их постыдными грошовыми зарплатами, даже, наконец, люди из сферы мелкого и среднего бизнеса, обложенные безумными налогами и поборами всех этих «крыш» и рэкетиров.
— В таком регионе, как наш, — сказал завбюро, — чтобы обеспечить даже не победу, а только вероятность победы, нужны были бы даже не сотни тысяч, а миллионы долларов. А у Русакова — и это все знали — не сложились отношения с крупным бизнесом.
— Да и не могли сложиться, — сказал высокий эксперт, — иначе он просто не был бы Русаковым. Он был человеком в высшей степени честным, не мог и не хотел вести двойную игру, обличать этих самых местных и московских олигархов и в то же время идти к ним на поклон и просить денег, имея одним из главных пунктов программы действия своего движения именно ограничение амбиций этих олигархов, обуздание их аппетитов.
— О, тут все завязалось очень, очень круто, поверьте, господин Турецкий! — подтвердил еще один.
— Ну да, — кивнул Александр Борисович, — плох тот политик, который не умеет жить по двойной морали. Его выбрасывают за круг.
— Все могло быть иначе, — заметил третий эксперт. — И политик он был, как мне думается, одаренный. Но он не сумел заручиться ни поддержкой Москвы, что опять же, как вы понимаете, претило его убеждениям, ни тем более содействием заинтересованных сил за рубежом. Он отлично видел, понимал, писал об этом и говорил, что там, на Западе, слишком многие только и мечтали бы до конца разрушить основной сектор нашей региональной экономики.
— То есть оборонную отрасль, — сказал Рыжков.
— Понимаете, да? — кивнул завбюро. — Тот, кто получил бы под свою избирательную кампанию необходимые деньги на Западе, тем самым в дальнейшем был бы связан по рукам и ногам и был бы принужден окончательно скрутить шею этой самой «оборонке». А Русаков этого не хотел. Потому что это сделало бы безработным весь город.
— Да, — заметил Турецкий. — Послушать наш разговор, какими мы все политиками заделались.
Все невесело усмехнулись. Ему нравились эти люди. Он вообще с глубоким почтением относился к этой трудовой провинциальной интеллигенции, сумевшей сохранить в себе нечто стержневое, подлинное, с чем все реже и реже доводилось встречаться у себя в Москве.
— Так что когда говорят, знаете эти клише, в некрологах и на похоронах, «мы понесли тяжелую утрату», так вот действительно понесли... Утрату невосполнимую, — сказал заведующий областным бюро судмедэкспертизы. — Он был в каком-то смысле символом надежды. А теперь... теперь все будет уже совсем иначе. И добром все это, поверьте мне, как врачу, уже не кончится. Врач отслеживает динамику состояния, развитие болезни, тенденции, скрытые защитные возможности организма. И если верен диагноз, при должном опыте легко может предугадать, каков будет финал. То же самое и с социальным организмом.
— Рад был познакомиться с вами, — сказал Турецкий. — От души рад. Жаль только, повод... — он замолчал, потому что не нашел слов.
Они вошли обратно в здание морга и двигались по коридору, когда в проеме одной из дверей им открылась на миг часть еще одного схожего помещения, где лежали рядом на столах еще два тела, прикрытых белым.
Турецкий мог бы пройти мимо, но, сам не ведая почему, приостановился и заглянул туда:
— А это что?
— Да это вряд ли вам будет интересно, — сказал один из экспертов. — Обычная наша городская рутина. Так сказать, хроника текущих событий. Два трупа без документов. Оба не опознаны. Оба кавказцы. Оба — огнестрел. Честное слово, Александр Борисович, такое у нас чуть не каждый день...
— А когда они доставлены? — поинтересовался Данилов.
— Да тоже вчера, ближе к полудню.
— А ну погодите, — сказал Турецкий. — Дайте- ка глянуть на них.
— Они только что доставлены из холодильной камеры, — объяснил один из судмедэкспертов. — Где-то через час-полтора мы займемся ими. Хотите посмотреть? Сделайте милость.
Нельзя сказать, чтобы Турецкий рвался любоваться еще и этими покойниками. И все же он подошел и сам осторожно снял с лиц белую ткань. Да, кавказцы. Оба довольно молодые, лет двадцати пяти, массивные, скорее всего, из бывших спортсменов, метатели или борцы, — как правило, основной состав уголовного миманса, шестерки, «черные бычки».
— По характерным признакам, — говорил один из медэкспертов, — оба мусульманского вероисповедания, хотя этнический тип и того и другого заставляет предположить их принадлежность к одной из народностей Северного Кавказа...
— То есть скорее чеченцы, нежели азербайджанцы?
— Совершенно верно. Возможно, ингуши, возможно, осетины из мусульман. Но все же, скорее всего, чеченцы... Их довольно много у нас. В основном мигранты. Диаспора — около пяти тысяч человек, а это немало для такого города.
— Да-да, — Турецкий задернул белым оба лица. — Скажите, у вас есть милицейская сводка насильственных преступлений по городу и области за то воскресенье? И еще: зафиксированы ли лица схожей внешности в сводке по пропавшим и разыскиваемым? Если есть, давайте ее сюда. Мне нужны точные сведения по обоим этим трупам: где обнаружены, время наступления смерти, орудие убийства, в общем, все, что положено.
— Да зачем это вам? — удивился один из экспертов. — Это же действительно повседневность, рядовое явление...
— Надо проверить все факты. Все связано в этом мире, — ответил Турецкий и взглянул на часы. — Значит, так, сейчас мы едем в областную прокуратуру, а часа через два-три я либо позвоню, либо заскочу к вам. Как думаете, будут ли готовы к этому времени акты вскрытия?
— Только в самом первом приближении, то есть в черновиках.
— Ну, хорошо. А теперь давайте все-таки посмотрим милицейскую сводку.
Через десять минут Турецкий уже держал в руках информацию облуправления внутренних дел за предыдущий день.
— Улица Юности, это где? — спросил он.
— Это в центре, — ответил высокий судмедэксперт, — что называется, в сердце города. Кстати, выходит как раз на главную площадь. Смерть наступила между десятью и двенадцатью часами утра.
— Занятно, — вскинул голову Турецкий. — О чем-то говорить, конечно, рано, и все же почему бы не рискнуть, не перекинуть мостик... В общем, жду, с нетерпением жду, что вам удастся установить, пусть и в первом приближении.
Наконец он вышел из этого мрачного приземистого строения с доверху замазанными белыми большими оконными стеклами. Хотелось наглотаться свежего воздуха, но тягостный запах, казалось, навеки впитался во все поры, в каждую ворсинку одежды и преследовал его. И чтоб как-то отогнать и заглушить этот запах, чтобы вырваться из поля смерти, он сунул в рот еще одну сигарету и закурил. Данилов и Рыжков ушли вперед, и он смотрел им вслед.
«Непременно надо будет как можно скорее связаться со следователем, выезжавшим на место убийства этих кавказцев, — думал Турецкий, — выяснить все детали этого происшествия... »
Машина стояла неподалеку, и, немного постояв, он направился к ней. По асфальтовой дорожке навстречу ему быстро шла высокая молодая женщина с непокрытой головой, на лице которой без труда можно было прочесть целую бурю чувств — и надежду, и волнение, и страх, и готовность ко всему, и ожидание чуда. Он знал это выражение лиц, повидал на своем веку... И, поймав ее ищущий, вопросительный взгляд, сказал негромко:
— Это — вон там.
«Хороша, — подумал он про себя, — несмотря ни на что, на бессонную ночь, на смертельную тревогу, на эту особенную синеву под глазами на неправдоподобно бледном, словно выбеленном лице, какие бывают всегда там, где рядом смерть, — в реанимациях больниц, у тех, кто ждет последнего часа своих близких, на похоронах».
Конечно, по роду службы он должен был осведомиться, кто она и кого ищет. Но ее серые глаза, переполненные безмерной холодной мукой, не допустили никаких расспросов. Сейчас это было бы
кощунством: порой случались мгновения, когда задачи профессии должны были отступить.
«Ну вот и все, — с каким-то сожалением подумал он, — встретились и разлетелись, скорее всего, навсегда... »
Как там, у Визбора?
Незнакомец, незнакомка,
Здравствуй и прощай!
Можно только фарами мигнуть...