Миша Данилов, невысокий, худенький, с небольшой темной бородкой, в которой уже посверкивала не по возрасту ранняя седина, записав в дежурной части областной милиции адреса больниц, куда были развезены потерпевшие, отправился на автобусе в Зареченскую больницу, где имелось самое большое и лучше всех оснащенное травматологическое отделение, где и пребывали теперь раненые в тот страшный день.
В юные годы Михаил Антонович Данилов думать не думал выходить на тропу войны с преступным миром, а мечтал быть актером. Однако попытки «затыриться» и в школы-студии, и в ГИТИС оказались безуспешными — то ли внешностью не вышел, то ли дикцией. И забросила его нелегкая на юридический, благо, в те годы туда еще не было чудовищных конкурсов и о престиже профессии и не помышляли. А он поступил, увлекся и понял, что это и было его призванием.
Что же до актерских способностей, в которых сам он лично никогда не сомневался, то и эти дары небес не остались втуне, и он пускал их в дело где только мог и ни разу не пожалел об этом. Вот и в больнице, работая во всю широту артистического диапазона — то вкрадчивый, то обворожительно любезный, то угрюмый и грубоватый, — он, как слаломист-горнолыжник, обходил одно препятствие за другим, пока в конце концов не добрался- таки до отделения, где лежали избитые и помятые в толпе. Уже одно то, что доступ к ним был частью запрещен, а частью ограничен, и то, что для них выделили несколько специальных дальних палат, свидетельствовало о том, что тут позаботились городские власти, стремящиеся предельно локализовать зону опасной информации. Но для него и в самом этом стремлении имелась кое-какая многозначительная информация.
Первым, с кем завел беседу Данилов, оказался щуплый паренек, студент Политехнической академии, отличник-третьекурсник по фамилии Иванцов. У него были множественные ушибы рук, плеч, спины, но главное — головы, что повлекло весьма чувствительное сотрясение мозга. Однако, хотя речь его была еще несколько замедлена, голова и память уже вполне прояснились, он уже мог давать показания, чем и не замедлил воспользоваться Данилов.
Парень оказался ужасно приятным, и Данилов начал опрос:
— Послушайте, Иванцов... Сережа... Вы у меня первый свидетель, первый очевидец. Объясните мне, чем была вызвана вторая демонстрация? Вы же, кажется, уже митинговали накануне? Или мало показалось?
— А как бы вам показалось, — усмехнулся паренек с перевязанной головой и со множеством ссадин на лице, частью замазанных йодом и зеленкой, частью — под пластырными наклейками, — если бы вы спокойно, организованно вышли на демонстрацию, а на вас кинулись бы менты и начали бы лупить почем зря — и ребят, и девчонок? Мы же с законными требованиями вышли!
— Подождите, — сказал Данилов и сделал большие глаза, как бы узнавая все это впервые и не веря собственным ушам, — подождите, Сережа... Давайте-ка по порядку. Вы о каком дне говорите?
— О субботе, конечно! Мы готовились, мы хотели, чтобы все прошло без всяких там... У нас же самоуправление студенческое. Я как раз член комитета самоуправления у нас в техноложке. Сделали транспаранты, сделали плакаты, получили разрешение и от городской управы, и от муниципалитета. То есть никто и думать не думал, что эти набросятся дубасить!
— Вы хотите сказать, — уточнил Михаил, — что первыми нарушили условия проведения разрешенного митинга представители правоохранительных органов?
— Ага, — мрачно кивнул парень, — правоохранители, блин! Нас и было-то с гулькин нос. Чуть больше тысячи, наверное. Ну, может, полторы, я же не считал.
— Хорошо, а дальше?
— А чего дальше? Вылетели архаровцы, отметелили ребят, порвали плакаты, затоптали транспаранты... Ну, мы и разбежались кто куда, по общагам.
— Может быть, у вас лозунги были слишком воинственными? — предположил Данилов.
— Это с какой стороны посмотреть. Если с нашей точки зрения, так, по-моему, ничего особенного. А вы как считаете? «Отдайте нашу стипендию!», «Образование молодежи — это будущее страны» — это как, вызывающе?
— По-моему, нет, — сказал Данилов. — А еще?
— Ну вот, — смущенно улыбнулся раненый, — я даже один сочинил, сам писал...
— Ну-ка, ну-ка, — Данилов приблизил диктофон к его запекшимся губам.
— «Бандюгам «мерседес», а нам — учебный процесс!»
— Хиловатые стихи, — сказал Данилов. — Однако жизненные... Ну а потом что?
— Здесь, в городе, есть человек, вы еще узнаете о нем, а может, и встретитесь. Он создал общество «Гражданское действие», такой Русаков Владимир. Он доцент университета. Вот вы с ним поговорите, он каждое слово подтвердит... Конечно, после этой мочиловки с ментами народ кинулся по общагам, начали обсуждать, решили в газеты обратиться, в Москву писать. Русаков, говорят, всю субботу по общагам мотался, старался утихомирить, чтоб не подставился кто-нибудь невзначай. Он вообще умница. Я говорю, вы с ним встретьтесь...
— Вы продолжайте, Сережа, продолжайте...
— Он и к нам приезжал со своими ребятами из движения. А только уехал — ОМОН подвалил. Как в фильме ужасов. Ломились в комнаты, вышибали двери и опять дубинками... девчонок за волосы хватали, ребят сапогами во все места... Представляете?
— С трудом, но представляю, — сказал Данилов. — Чего они хотели?
— Мы и сами не поняли. Только орудовали хуже чем фашисты. Мат, ор... «Всем на пол, лицом вниз!» Чуть кто шевельнулся — каблуком под ребра.
— Может быть, наркотики искали? Получили сигнал, ну и... раздухарились?
— Какие наркотики? — махнул перевязанной рукой Иванцов. — Об этом и слова не было. Видеозаписи им были нужны. То есть понимаете, свидетельства против них, как они там на площади, перед университетом, погуляли. Скорее это они накуренные были. Или обколотые.
— Ну а еще, еще?.. Детали какие-нибудь?..
— Какие детали, когда носом в пол лежишь и руки на затылке! Хотя, если припомнить, какого-то человека искали.
— Так, минуточку! — остановил его Данилов. — Сережа, вспомните, Русаков был тогда еще у вас?
— Да нет, уже уехал. Минут десять — пятнадцать, как уехал.
— Так, может быть, его и искали? — спросил Михаил.
— Его? Да ну, чего его искать-то? Он всегда на виду, не прячется. И потом, он ведь всегда горой стоял за мирные, так сказать, законные выступления. Он же для того и приехал, чтоб пацаны какой- нибудь дури не выкинули.
— Но вы же тоже вышли на самую мирную демонстрацию, так?
— Та-ак, — протянул, как бы что-то начиная понимать и о чем-то догадываться, раненый студент. — А вы думаете, все-таки его искали?
— Я пока ни о чем не думаю. Я пока только факты и фактики собираю.
— Да я же говорю вам, самого Русакова спросите, встретьтесь с ним. Он расскажет и подтвердит.
— Так вы что, Иванцов, еще не знаете ничего?
— Чего?
— Что Русаков, о котором вы говорите, на следующее утро там, на площади, где и вас эти гаврики разукрасили...
И словно что-то почувствовав особенное в его голосе, Сергей Иванцов чуть привстал и подался навстречу Данилову.
— Подождите... А... что? Что с ним?!.
— Русаков погиб.
— То есть как погиб?
— Кто-то воспользовался всей этой заварухой и в давке, в толпе, пырнул прямо в сердце. Да еще в придачу для верности голову проломили.
— Это что, точно?
— Абсолютно точно.
— Понимаете, — Иванцов беспокойно задвигался, схватился за голову и тотчас отдернул руку от повязки, — там, конечно, все могло быть. И само место подходящее, ну и... сама обстановка.
— Знаете что, Сережа, — сказал Данилов, — я, кажется, малость переусердствовал, утомил вас. Давайте так: я внесу в протокол ваши показания, вы ознакомитесь и подпишете, так?
Оформление протокола допроса свидетеля заняло около получаса. Иванцов расписался в нужных местах, и лицо его передернулось от боли.
— Давайте лапу! — Следователь крепко сжал слабую влажную руку молодого человека. — Пойду к другим. Но вы оказали мне неоценимую помощь, знайте.
И они улыбнулись друг другу.
До конца дня с перерывом на обед и «мертвый час» Миша Данилов успел побеседовать еще с шестью потерпевшими. Их рассказы, расходясь в деталях, в основном повторяли и дублировали друг друга. И к концу этих допросов, когда у него у самого уже голова шла кругом, в портфеле находилось шесть протоколов и две целиком записанные полуторачасовые кассеты, он смог перевести дух и сделать кое-какие выводы.
В число демонстрантов-студентов, явно намеренно распаленных ночными облавами и диким разгулом, неведомо откуда влилось множество совсем другого народа. Именно от них по рядам митингующих пошли бутылки с водкой, именно у них оказались припасенные заточки, трубы, разводные ключи и монтировки, именно они, причем с явно провокационным умыслом, полезли на рожон и принялись теснить и задирать омоновцев.
Но главное — это у них, а вовсе не у студентов оказались с собой и вдруг, как по команде, были подняты вверх плакаты с требованием отставки губернатора Платова и суда над ним.
Ну а дальше, как говорится, все смешалось в доме Облонских. Откуда-то вылезли со своими хоругвями монархисты, как всегда, не остались в стороне местные «младокомсомольцы», активно пытались использовать происходящее в своих расчетливо-корыстных партийно-политических целях большевики новейшего разлива. Не упустили своего часа и Жириновские соколята, и чернорубашечники с пресловутыми «коловоротами» на красных нашивках.
До этого момента цепи ОМОНа сдерживали толпу угрюмо, но спокойно. Когда же на них налетела озверевшая пьяная орава, им пришлось занять жесткую оборону и контратаковать, по сути, чтобы удержать натиск и самим не остаться с проломленными головами. Все утверждали, что именно среди омоновцев оказались первые раненые, причем некоторые сотрудники, несмотря на спецэкипировку, довольно тяжело. Ну а после произошло то, что и должно было, а по сути, уже и не могло не произойти.
Это был материал, настоящий следственный материал, с которым не стыдно было вернуться из этой «этнографической» экспедиции и предстать пред строгие очи глубокопочитаемого начальника.
С этими мыслями Данилов и покинул больницу и поспешил обратно в их «пятизвездочный отель», как окрестил их временное обиталище Турецкий, выразительно постучав ногтем по этикетке опустевшей коньячной фляжечки, «раздавленной» ими накануне вечером на троих за успех безнадежного дела.