История евреев в России и Польше: с древнейших времен до наших дней.Том I-III

1. ВОЕННАЯ СЛУЖБА КАК СРЕДСТВО ДЕЮДИЗАЦИИ

Эпоха Николая I была типично открыта кровавым подавлением декабристов и их конституционных требований, доказав, как и впоследствии, непрерывный триумф военного деспотизма над либеральными движениями эпохи. Что касается эмансипации евреев, то она была совершенно немыслима в империи, ставшей оплотом Европы против нашествий революционных или даже умеренно либеральных тенденций. Новый деспотический режим, переполненный агрессивной энергией, должен был создать по своему подобию новый метод решения еврейского вопроса. Такой способ был придуман железной волей русского самодержца.

Николай I, изначально предназначенный для военной карьеры, по прихоти судьбы был поставлен на российский престол. До своего воцарения Николай не проявлял никакого интереса к еврейской проблеме. Еврейские массы мелькали перед его взором лишь однажды — в 1816 году, — когда он, еще молодой человек, путешествовал по России для получения образования. Впечатление, произведенное на него этим странным народом, запечатлено тогдашним великим князем в его дневнике в манере, полностью совпадающей с официальными взглядами правительства. После смерти Александра I русская корона перешла к его старшему брату Константину, военачальнику Польши.

Соответственно, Константин был провозглашен императором и признан таковым Николаем. Однако Константин, тайно отрекшийся некоторое время назад, настоял на отставке, и Николай стал царем.

Разорением крестьян этих губерний[78] являются жиды.

Как собственники они здесь второстепенны после дворян-землевладельцев. Своими торговыми занятиями они высасывают силы из несчастного белого русского народа... Они здесь все: купцы, подрядчики, трактирщики, фабриканты, паромщики, ремесленники... Они настоящие пиявки и сосут эти несчастные правительства до изнеможения. Удивительно, что в 1812 году они проявили к нам примерную верность и помогали нам везде, где могли, с риском для жизни.

Характеристика купцов, ремесленников, фабрикантов и перевозчиков как «пиявок» могла проистекать только из концепции, согласно которой евреи рассматривались как временные иностранцы, которые, занимаясь какой-либо деятельностью, могли делать это только за счет туземцев и, таким образом, злоупотребляли оказанным им гостеприимством. Неудивительно поэтому, что будущий царь был озадачен проявлением патриотических настроений со стороны еврейского населения в роковой момент в истории России.

Этот враждебный взгляд на еврейский народ сохранил Николай, когда стал хозяином русско-еврейских судеб. Он считал евреев «вредным элементом», которому не было места в славянской греко-православной монархии, и с которым, следовательно, следует бороться. Евреев нужно обезвредить, их нужно «исправить» и обуздать такими энергичными военными методами, которые соответствуют форме правления, основанной на принципах суровой опеки и дисциплины. В результате этих соображений в уме царя постепенно вызревал необычный план: оторвать евреев от иудаизма, заставив их отправиться на военную службу совершенно исключительного характера.

План введения личной воинской повинности взамен прежней льготной подати привлек внимание русского правительства к концу царствования Александра I и вызвал большую тревогу среди еврейских общин. Николай I решил претворить этот план в жизнь. Не довольствуясь возложением гражданской повинности на бесправный народ, царь пожелал использовать русскую военную службу, службу, отмеченную самыми необычными чертами, в качестве воспитательного и дисциплинарного учреждения для своих еврейских подданных: казарма должна была служить школой, вернее, фабрикой по выпуску нового поколения деиудаизированных евреев, полностью обрусевших, а по возможности и христианизированных.

Продление срока военной службы, отмеченное свирепой дисциплиной того возраста, до двадцати пяти лет, зачисление незрелых парней или практически мальчиков, их длительное отделение от еврейской среды и, наконец, использование таких методы, которые могли произвести немедленное воздействие на рекрутов в желаемом направлении, — все это считалось безошибочным средством растворения русского еврейства в господствующей нации, более того, в господствующей церкви. Это была прямая и упрощенная схема, которая, казалось, по прямой линии вела к цели. Но если бы правящие круги Петербурга знали историю еврейского народа, они могли бы понять, что уничтожение иудаизма в прошлые века не раз предпринималось другими, не менее насильственными средствами и что эта попытка всегда оказывалась неудачной.

В первый же год нового царствования план преобразования евреев «военными» методами прочно утвердился в сознании императора.

В 1826 г. Николай поручил своим министрам разработать особый устав о воинской повинности для евреев, отступающий в некоторых отношениях от общего закона. Ввиду того, что новая военная реформа предполагала охватить Западную область[79], находившуюся под военным командованием брата царя. великого князя Константина[80], проект был послан ему в Варшаву для дальнейших предложений и одобрения, а в свою очередь передан великим князем сенатору Николаю Новосильцеву, своему соправителю, для исследования и доклада. Как опытный государственный деятель, познакомившийся за время своей административной деятельности с положением евреев в Западном регионе, Новосильцев осознавал серьезные риски, связанные с имперской схемой. В докладной записке, представленной им великому князю, он убедительно доказывал, что внезапное наложение воинской повинности на евреев должно вызвать среди них нежелательное волнение и что их следует, напротив, медленно «готовить к такому радикальное преобразование».

Новосильцев, очевидно, был хорошо осведомлен о настроении еврейских масс. Как только молва о предлагаемом указе достигла черты оседлости, евреи охватило огромное волнение.

Следует иметь в виду, что еврейское население Западной России совсем недавно было включено в состав Российской империи. С патриархальной преданностью цепляясь за свою религию, отчужденные от русского народа и к тому же содержащиеся в состоянии гражданского бесправия, нельзя было разумно ожидать, что евреи этого края не будут противится перспективе двадцатипятилетней военной службы, длительности, которая должна была оттолкнуть их сыновей от их родовой веры, оторвать их от родного языка, их привычек и обычаев жизни и бросить их в чуждую и часто враждебную среду. Конечная цель проекта, заложенная в сознании его инициаторов и казавшаяся надежно скрытой от глаз гласности, быстро учуялась тонким народным чутьем, и душа народа взволновалась до глубины души. Общественно настроенные евреи напрягали все силы, чтобы предотвратить бедствие. Еврейские представители отправились в Санкт-Петербург и Варшаву, чтобы отстаивать интересы своих братьев. Велись переговоры с сановниками высокого ранга и с влиятельными людьми в официальном мире. Ходили слухи, что Новосильцеву и нескольким высокопоставленным чиновникам в Петербурге были предложены огромные взятки за их сотрудничество. Но даже заступничество высших сановников не могло изменить волю царя. Его раздражали бюрократические формальности, препятствовавшие реализации его любимого плана. Не дожидаясь передачи меморандума Новосильцева, царь поручил министру внутренних дел и начальнику Генерального штаба представить ему на подпись указ о повиновении евреев в воинскую повинность. Роковое постановление было подписано 26 августа 1827 года.

2. Рекрутский указ 1827 г. и призыв несовершеннолетних.

Указ объявляет о желании правительства «уравнять военную повинность для всех сословий», не уравнивая, заметим, их в правах. Далее в нем выражается убеждение, что «обучение и достижения, приобретенные евреями во время военной службы, будут сообщены по возвращении их домой по истечении установленного законом числа лет (целых четверть века!) к их семьям и сделают их более полезными и более эффективными в их экономической жизни и в управлении своими делами».

Однако «Положение о воинской обязанности и военной службе», приложенное к указу, явилось яркой иллюстрацией тенденции, в корне расходившейся со стремлением «уравнять воинскую повинность». Если бы русское правительство действительно желало сделать воинскую повинность униформой для всех сословий, то не было бы надобности издавать отдельно для евреев громадный указ из девяноста пяти статей с дополнительными «инструкциями», состоящими из шестидесяти двух статей, для руководства гражданскими и военными властями. Все, что нужно было, это объявить, что общий военный устав распространяется и на евреев. Вместо этого делается обратная оговорка: «Общие законы и учреждения недействительны в отношении евреев», когда они противоречат специальному закону (статья 3).

Дискриминационный характер еврейской воинской повинности особенно ярко проявляется в центральной части статута. Еврейские семьи были охвачены ужасом, прочитав восьмой пункт устава, предписывающий, что «еврейские призывники, представленные общинами, должны быть в возрасте от двенадцати до двадцати пяти лет». Это положение было дополнено статьей 74: «Несовершеннолетние евреи, т. е. моложе восемнадцати лет, помещаются в подготовительные заведения для военного обучения».

Правда, институт младших рекрутов, называемых кантонистами[81], существовал и для христиан. Но в их случае речь шла только о детях солдат, находящихся на действительной службе, в силу изложенного Аракчеевым принципа, согласно которому дети, рожденные солдатами, являются собственностью Военного ведомства, тогда как призыв несовершеннолетних евреев должен быть абсолютным и распространяться на все еврейские семьи без какой-либо дискриминации.

Что еще хуже, закон требовал, чтобы годы подготовительного обучения не включались в срок действительной службы, а начинались только с восемнадцатилетнего возраста (статья 90); другими словами, еврейские кантонисты были вынуждены отбыть дополнительный срок в шесть лет сверх обязательных двадцати пяти лет.

Более того, при экзамене евреев-призывников для зачисления на военную службу требовалось лишь, «чтобы они были свободны от какой-либо болезни или дефекта, несовместимого с военной службой, но другие качества, требуемые общими правилами, не учитывались».

Обязанность вербовки рекрутов возлагалась на еврейские общины, или кагалы, которые должны были избирать для этой цели от трех до шести должностных лиц, или «попечителей», в каждом городе. Община как таковая несла ответственность за поставку определенного количества новобранцев из своей среды. Было разрешено призывать на военную службу любого еврея, виновного «в несоблюдении правил уплаты налогов, бродяжничестве и других проступках». В случае, если необходимое количество рекрутов не поступало в установленный срок, власти имели право получить их от общины «в порядке расстрела».

Любое нарушение со стороны рекрутирующих «попечителей» должно было наказываться наложением штрафов или даже отправкой в армию.

Следующие категории евреев были освобождены от воинской повинности: купцы, состоящие в гильдиях, ремесленники, связанные с профсоюзами, механики на фабриках, земледельцы-колонисты, раввины и евреи, немногочисленные в то время, окончившие гимназию или другое Российское учебное заведение. Освобожденные от воинской повинности были обязаны платить «рекрутские деньги» по тысяче рублей за каждого рекрута. Общий закон, предусматривавший, что обычный рекрут может предложить в качестве замены «добровольца», был распространен на евреев с оговоркой, что добровольцем также должен быть еврей.

«Инструкции» для гражданских властей, приложенные к статуту, определяют формальности, которые надлежит соблюдать как на призывных пунктах, так и при приведении призывников к присяге в синагогах. Последняя церемония должна была быть отмечена мрачной торжественностью.

Новобранец должен был быть облачен в свою молитвенную шаль (таллит) и саван (киттель). С его филактериями, обмотанными вокруг его руки, его следует поместить перед Ковчегом и среди горящих свечей и под аккомпанемент шофара заставить произнести длинную, внушающую благоговение клятву. «Инструкции» военным властям, сопровождающие статут, предписывают, чтобы каждая партия призывников-евреев «поручалась особому офицеру для надзора до их отправления в места назначения и содержалась отдельно от других рекрутов». Как в местах призыва, так и в пути новобранцы-евреи должны были размещаться исключительно в домах жителей-христиан.

Обнародованная «военная конституция» превзошла самые худшие опасения евреев. Все были поражены этим внезапным ударом, который сокрушительно обрушился на образ жизни, освященные веками традиции и религиозные идеалы еврейского народа. Еврейские семейные гнезда зашевелились, дрожа за своих птенцов. Не прошло и месяца после издания военного устава, как центральное правительство в Петербурге встревожили сообщение о том, что волынский городок Старо-Константин был ареной «бунта и беспорядков среди евреев» по случаю издания указа. Бенкендорф, начальник жандармерии[82], передал эту информацию царю, который вслед за этим приказал, чтобы «во всех подобных случаях виновные предавались военно-полевому суду». По-видимому, петербургские власти предчувствовали целый ряд еврейских мятежей, вызванных страшным указом, и были готовы к чрезвычайным мерам.

Однако их опасения не оправдались. Кроме упомянутого инцидента, случаев открытого бунта против власти не было. Собственно говоря, даже в «Старом Константине» «мятеж» имел характер, мало рассчитанный на то, чтобы его рассматривал военный трибунал.

По местному преданию, еврейские жители, почти поголовно хасиды, были так глубоко взволнованы императорским указом, что собрались в синагогах, постились и молились и, наконец, решили принять «решительные» меры. Петиция с изложением их обид на царя была оформлена в установленном порядке и передана в руки только что умершему члену общины с просьбой представить ее Всевышнему, Богу Израилеву. Это детское обращение к Небесному Царю на действия земного государя и сопутствующие ему эмоциональные сцены были истолкованы русскими властями как «мятеж». В царивших в то время патриархальных условиях еврейской жизни политический протест был невозможен. Единственным средством, через которое евреи могли излить свою горячую национальную печаль, была религиозная демонстрация в стенах синагоги.

3. ВОИНСКОЕ МУЧЕНИЧЕСТВО

О путях и средствах, которыми в царствование Николая I осуществлялись положения воинского устава, мы не узнаем из официальных документов, которые как бы натягивали вуаль на эту мрачную полосу прошлого. Наша информация получена из источников, гораздо более коммуникативных и более близких к истине, — традиций, распространенных среди людей. В связи с тем, что каждая еврейская община под круговую ответственность всех ее членов была обязана по закону предоставить определенное число рекрутов и что никто не желал становиться солдатом по своей воле, администрация Кагала и вербовочные «попечители», которые должны были отвечать перед властями за нехватку рекрутов, были практически вынуждены стать чем-то вроде полицейских агентов, в функции которых входило «захват» необходимой квоты рекрутов.

Перед каждым призывом на военную службу отмеченные жертвы, юноши и мальчики из мещанского сословия, очень часто обращались в бегство, скрываясь в дальних городах, вне зоны своих кагалов, или в лесах и оврагах. В популярной песне на идиш эти состояния упоминаются в следующих словах: выслеживали беглецов, повсюду выслеживая их и захватывая в целях восполнения недостачи. За неимением достаточного количества взрослых, маленьких детей, которых было легче «поймать», изымали, достаточно часто в нарушение положений закона. Даже мальчики моложе двенадцати лет, иногда не старше восьми лет, отлавливались и предлагались в качестве призывников на призывных пунктах, при этом их возраст неверно указывался.[83] Агенты совершали невероятные жестокости. Ночью в дома совершали набеги, детей вырывали из рук матерей или заманивали и похищали.

После захвата призывников-евреев отправляли в призывную тюрьму, где они содержались под стражей до экзамена на призывном пункте. Призванных несовершеннолетних передавали особому офицеру для отправки в места назначения, в основном в восточные губернии, включая Сибирь. Ибо надо заметить, что кантонисты были размещены почти поголовно в окраинных русских губерниях, где их можно было воспитывать на безопасном расстоянии от всех еврейских влияний. Несчастных жертв, призванных в армию и депортированных в эти далекие края, родственники оплакивали как погибших. В осенний сезон, когда рекрутов призывали и депортировали, улицы еврейских городов оглашались стонами. Малолетних кантонистов запихнули в фургоны, как овец, и партиями увезли под военным конвоем. Когда они прощались со своими близкими, это было на четверть века; в случае детей это было на более длительный срок, слишком часто это было прощание на всю жизнь.

О том, как везли этих несчастных юношей к местам назначения, мы узнаем из описания Александра Герцена, случайно встретившего в своем вынужденном путешествии по Вятке в 1835 г. партию еврейских кантонистов. На одной из почтовых станций в каком-то богом забытом селе Вятской губернии его встретил конвойный офицер. Между ними завязался следующий диалог:

«Кого вы несете и в какое место?»

— Ну-с, видите ли, собрали кучку этих проклятых еврейских мальчишек лет восьми-девяти. Наверное, они для флота, но откуда мне знать? Гнали в Пермь. Теперь перемена. Нам велят гнать их в Казань. Они у меня были на руках верст сто или около того. Офицер,который мне их сдал, сказал мне, что они ужасно неприятны. Третья часть их остались в пути (при этом офицер указал пальцем на землю). Половина из них не доедет до места назначения», — добавил он.

— Эпидемии, что ли? — спросил я, взволнованный до глубины души.

— Нет, не то чтобы эпидемии, а просто мрут, как мухи. Ну, знаете, эти еврейские мальчики такие тщедушные и нежные. Они не могут десять часов мешать грязь, с сухарями на жизнь. Опять везде чужие люди, ни отца, ни матери, ни ласки. Ну что ж, только кашель слышишь, и мальчишка мертв. Здравствуй, капрал, вылезай, мелюзга!

Малышей собрали и выстроили в военный строй. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я когда-либо видел.

Бедные, бедные дети! Мальчишки лет двенадцати-тринадцати умудрялись как-то встать, а малыши восьми и десяти лет... Никакая кисть, какой бы черной она ни была, не могла передать на холсте ужас этой сцены.

Бледные, измученные, с испуганными взглядами, так стояли они в своих неудобных, грубых солдатских мундирах, с накрахмаленными, поднятыми воротничками, устремляя невыразимо беспомощный и жалостливый взор на гарнизонных солдат, грубо обращавшихся с ними. Белые губы, синие морщинки под глазами предвещали лихорадку или простуду. И эти бедные дети, без заботы, без ласки, под ветром, который беспрепятственно дует с Северного Ледовитого океана, шли на смерть. Я схватил офицера за руку и со словами: «Береги их!» бросился в свою карету. Мне хотелось всхлипнуть, и я знал, что не могу совладать с собой...

Великий русский писатель видел еврейских кантонистов на дороге, но ничего не знал о том, что случилось с ними потом, в нишах бараков, куда их загнали. Эта страшная тайна была раскрыта миру позднее немногими выжившими среди этих замученных еврейских детей.

Прибыв к месту назначения, малолетних призывников поместили в кантонистские батальоны. «Подготовка к военной службе» началась с их религиозного перевоспитания в руках сержантов и унтер-офицеров. Ни о каких средствах не забывали до тех пор, пока считалось справедливым привести детей к купели для крещения. Власти воздерживались от дачи формальных указаний, предоставив все усердию офицеров, знавших пожелания начальства. Сначала детей отправляли для духовного наставления к местным греко-православным священникам, чьи усилия, однако, почти во всех случаях оказывались безрезультатными. Затем их взяли в свои руки сержанты и капралы, принявшие военные методы убеждения.

Эти жестокие солдаты изобрели всевозможные пытки. Излюбленным приемом было заставить кантонистов опуститься на колени вечером, после того как все легли спать, и держать в таком положении сонных детей часами. Согласившихся крестить отправляли в постель, отказавшихся продержали всю ночь, пока они не падали от изнеможения. Продолжавших держаться детей пороли и под видом гимнастических упражнений подвергли всевозможным пыткам. Тех, кто отказывался есть свинину или обычные щи, приготовленные на сале, избивали и оставляли голодать.

Других кормили соленой рыбой, а потом запрещали пить, пока малыши, мучимые жаждой, не согласились принять христианство.

Большинство этих детей, не выдержав причиняемых им мук, спасались крещением. Но многие кантонисты, особенно в более зрелом возрасте (от пятнадцати до восемнадцати лет), переносили свою мученическую смерть с героическим терпением. Избитые почти до беспамятства, с исполосованными плетями телами, измученные до изнеможения голодом, жаждой и бессонницей, отроки снова и снова заявляли, что не изменят вере своих отцов. Большинство этих строптивых юношей были вывезены из казарм в военные госпитали, чтобы их освободила добрая смерть. Лишь немногие остались живы.

Наряду с этим пассивным героизмом были случаи показательного мученичества. Один такой случай сохранился в народной памяти. Рассказывают, что во время военного парада в городе Казани начальник батальона выстроил всех еврейских кантонистов на берегу реки, где стояли греко-православные священники в своих облачениях, и все было готово к бою, к обряду крещения. На команду прыгнуть в воду мальчишки отвечали по-военному: «Есть, есть!» После чего они нырнули и исчезли. Когда их вытащили, они были мертвы. Однако в большинстве случаев эти маленькие мученики страдали и умирали бесшумно, во мраке гауптвахт, казарм и военных госпиталей. Они усыпали своими крохотными телами дороги, ведущие в окраины Империи, а те, кому удалось туда добраться, медленно угасали в казармах, превращенных в инквизиционные подземелья. Это мученичество детей, происходящее в военной среде, представляет собой уникальное явление даже в обширных анналах еврейского мартирологии.

Таков был удел малолетних кантонистов. Что же касается взрослых рекрутов, призванных в армию в обычном призывном возрасте (18-25 лет), то их обращение в христианство не проводилось такими же прямыми методами, но судьба их была ничуть не менее трагичной с момента призыва, их пленения до конца их тяжкой двадцатипятилетней службы. Юношей, не знавших русского языка, отрывали от хедер или ешибы, часто от жены и детей.

Из-за модных тогда ранних браков большинство молодых людей в возрасте восемнадцати лет женились. Грядущая разлука на четверть века, к которой добавлялась опасность солдатского отступничества или гибели в дальних краях, часто нарушали родственные связи. Многие рекруты, прежде чем начать военную карьеру, разводились с женами, чтобы не обрекать их на вечное вдовство.

В конце 1834 г. среди еврейских масс стали распространяться слухи о готовящемся к изданию законе, запрещающем ранние браки, но освобождающем от воинской повинности тех, кто вступил в брак до обнародования закона. Возникла паника. Повсюду проявлялась лихорадочная поспешность при женитьбе мальчиков от десяти до пятнадцати лет на девочках столь же нежного возраста. В течение нескольких месяцев в каждом городе появились сотни и тысячи таких пар, брачные отношения которых часто сводились к игре с орехами или костями. Недоразумение, вызвавшее эту бессмысленную матримониальную панику или бехолох[84], как ее потом называли в народе, было устранено изданием 13 апреля 1835 г. нового «Положения о евреях». Правда, в новом законе содержался пункт, запрещавший браки до восемнадцатилетнего возраста, но он не давал никаких привилегий тем, кто уже вступал в брак, так что единственным результатом «бехолох» было увеличение числа семей, ограбленных путем призыва на военную службу.

Годы военной службы прошли среди необыкновенных лишений взрослых солдат-евреев. Их били и высмеивали за неумение изъясняться по-русски, за отказ есть трефу, за общую неприспособленность к чужой среде и к военному быту. И даже когда этот процесс адаптации был, наконец, завершен, еврейский солдат никогда не продвигался дальше должности унтер-офицера, поскольку крещение было неизбежным шагом к более высокому званию. Правда, Положение о военной службе обещало солдатам-евреям, отслужившим свой срок в армии, с отличием поступить на гражданскую службу, но это обещание оставалось на бумаге до тех пор, пока кандидаты были верны иудаизму. Напротив, евреям, отслужившим военную службу и ставшим в большинстве случаев ограниченными в правах, не разрешалось даже провести остаток жизни в местностях вне черты оседлости, в которых они находились в качестве солдат. Лишь в более поздний период, при Александре II, это право было предоставлено «николаевским солдатам» и их потомкам.

Вся тяжесть призыва легла на беднейшие классы еврейского населения, так называемое бюргерское сословие, состоявшее из мелких ремесленников и тех обедневших торговцев, которые не могли позволить себе записаться в торговые гильдии, хотя известны случаи где бедные евреи просили от двери к двери собрать достаточную сумму денег для цехового аттестата, чтобы спасти своих детей от военной службы.

Более или менее обеспеченные люди освобождались от призыва либо в силу их торгового статуса, либо из-за их связей с лидерами кагалов, которые имели право выбирать жертв.

4. ПОЛИТИКА ВЫСЫЛКИ

Во всех странах Западной Европы введение личной воинской повинности для евреев либо сопровождалось, либо предшествовало их эмансипации. Во всяком случае, за этим последовало некоторое смягчение их ограничений в правах, послужившее, так сказать, залогом предоставления равноправия. Даже в клерикальной Австрии возложению на евреев воинской повинности предшествовал «Патент толерантности», этот предполагаемый Акт об освобождении.[85]

В России произошло как раз обратное. За введением воинской повинности самого отягчающего рода и невыразимыми жестокостями, сопровождавшими ее практическое исполнение, в случае с евреями последовало беспрецедентное обострение законодательной дискриминации и чудовищный рост их ограничений в правах. Евреев стегали двойным кнутом, военным и гражданским. В тот самый злосчастный год, когда был издан закон о воинской повинности, всего через три месяца после того, как он получил императорскую санкцию, когда еще раздавались стоны евреев, постящихся и молящих Бога избавить их от бедствия, в синагогах были изданы два новых указа, оба подписанные 2 декабря 1827 г.: один предписывал перевод евреев из всех деревень и деревенских постоялых дворов Гродненской губернии в города и местечки, другой предписывал изгнание все еврейские жители города Киева.

Изгнание из гродненских деревень было продолжением политики сельской ликвидации еврейства, начатой в 1823 г. в Белоруссии. Гродненская губерния должна была служить лишь отправной точкой. Великому князю Константину, поднявшему этот вопрос, было приказано «сначала произвести изгнание в одном гродненском правительстве» и отложить на потом применение той же меры к другим «правительствам», время которого было доверено его командованию».

В то же время была проявлена большая предусмотрительность, поручившая великому князю подождать с изгнанием евреев «до окончания действующей в настоящее время воинской повинности». Видимо, был некоторый страх перед расстройствами и осложнениями. Было сочтено более разумным сначала забрать детей для армии, а затем выгнать родителей, завладеть молодыми птицами, а затем разорить гнездо.

Изгнание из Киева было другого порядка. Это положило начало новой системе, сужению городской территории, отведенной евреям в черте оседлости. С 1794 года евреям было разрешено свободно селиться в Киеве. Они образовали там с официального разрешения важную общину и широко развили торговлю и промышленность. Внезапно, однако, правительство обнаружило, что «их присутствие вредно для промышленности этого города и для казны вообще и, кроме того, противоречит правам и привилегиям, дарованным в разные периоды городу Киеву». За открытием последовал мрачный рескрипт из Петербурга, запрещавший не только дальнейшее поселение евреев в Киеве, но и предписывавший, чтобы даже поселившиеся там давно покинули город в течение одного года, а владеющие недвижимым имуществом — в течение двух лет.

Отныне должно было разрешаться только временное пребывание евреев, на срок не более шести месяцев, и ограничиваться, кроме того, купцами первых двух гильдий, прибывающими «в связи с договорами и ярмарками» или для присутствия на публичных торгах. и доставки.

В 1829 г. бич изгнания хлестнул по спинам евреев, живших на берегах Балтийского и Черного морей. В Курляндии и Ливонии были приняты меры «для уменьшения числа евреев», значительно пополнившегося за счет притока «пришельцев» — евреев, не родившихся в этих провинциях и потому не имевших права там селиться. Царь одобрил предложение «Еврейского комитета» переселить из Курляндии всех евреев, не родившихся там, в города, в которых зарегистрировано их рождение. Тем, кто еще не зарегистрирован в муниципалитете за пределами провинции, для этой цели предоставляется полугодовая отсрочка. Если в установленный срок они не явились на учет, то подлежали отправке в армию, а в случае непригодности к военной службе — высылке в Сибирь.

В том же году Высочайшим указом объявлено, что «проживание мирных евреев в городах Севастополе и Николаеве неудобно и вредно», ввиду военного и морского значения этих мест, и поэтому постановлено изгнание их еврейских жителей: те, кто владеет недвижимостью, в течение двух лет, остальные в течение одного года. По новому указу 1830 г. евреи были изгнаны из сел и хуторов Киевской губернии.

Таким образом, людей перебрасывали из деревни в город, из города в город, из провинции в провинцию с не большим беспокойством, чем при перевозке скота.

Этот процесс «мобилизации» достиг своего апогея, когда вспыхнуло польское восстание 1830–1831 гг., охватившее весь Западный регион. Опасаясь, что преследуемые евреи могут быть загнаны в объятия поляков, правительство приняло решение о стратегическом отступлении. В феврале 1831 г., вследствие представлений местного военачальника, призывавшего правительство «принять во внимание нынешние политические обстоятельства, в которых они (евреи) могут иногда оказаться полезными», окончательное изгнание евреев из Киев отложили на три года. По истечении трех лет киевский воевода делал аналогичные представления в Петербург, подчеркивая желательность разрешения евреям оставаться в городе, хотя может возникнуть необходимость выделения их в особый квартал, «это (т. е. их пребывание в городе) оказывается полезным еще и в том отношении, что, благодаря их умеренному и простому образу жизни, они в состоянии продавать свои товары значительно дешевле, тогда как в случае их изгнания многие предметы и продукция подорожает». Николай I отклонил эту просьбу и согласился отсрочить изгнание только до февраля 1835 г. по той причине, что ожидалось готовившееся в то время новое «Положение о евреях», которое должно было определить общий правовой статус русского еврейства, которое ожидалось быть готовым к тому времени. Такие же короткие отсрочки давались евреям, которых собирались выслать из Николаева, из сел Киевской губернии и из других мест.

5. КОДИФИКАЦИЯ ОГРАНИЧЕНИЯ ПРАВ ЕВРЕЕВ

Едва только был издан указ о воинской повинности, как петербургские бюрократы начали в тайных уголках своих канцелярий заниматься новым гражданским кодексом для евреев, который должен был заменить устаревший Устав 1804 года. Проект постановления был разработан «Еврейским комитетом», который был создан в 1823 году с целью добиться «сокращения числа евреев в монархии» и состоял из министров кабинета и глав департаментов.

Первоначально начальники отделов разработали проект, включающий 1230 статей, гигантский кодекс ограничения прав; основаный, очевидно, на том принципе, что в отношении евреев запрещено все, что не разрешено специальным законодательством. Размеры проекта были таковы, что даже правительство было потрясено и решило передать его министерским членам Комитета.

Измененный по форме и уменьшенный в размерах кодекс был представлен в 1834 г. в Юридический департамент, входивший в состав Государственного совета, и после тщательного обсуждения Юридическим департаментом был вынесен на пленарные заседания Совета. «Министерский» проект, хотя и меньший по объему, отличался такой строгостью, что Юридический департамент счел необходимым смягчить его. Министры, за исключением министра финансов, предложили в течение трех лет перевести всех евреев из деревень в города и местечки. Юридическое ведомство считало эту меру слишком рискованной, указывая на изгнание белорусских евреев в 1823 г., которое не дало ожидаемых результатов, и, «если оно разорило евреев, то, по-видимому, нисколько не улучшило положение жителей деревни». Пленум Собора согласился с Законодательным департаментом, что «предлагаемое изгнание евреев (из деревень), чрезвычайно трудное в исполнении и сомнительное для пользы, должно быть исключено из Статута и должно быть прекращено даже там, где это было издано, но не приведено в действие».

Отчет был представлен царю, который приложил к нему следующую «резолюцию»: «Где сия мера (изгнания) начата, то отменять ее неудобно, но отложить на время в правительствах, в которых еще не было сделано никаких шагов к этому». В течение ряда лет эта «резолюция» висела, как дамоклов меч, над головами сельского еврейства.

Менее уступчивой была позиция царя в вопросе о частичном расширении черты оседлости. Департамент законов предлагал предоставить купцам первой гильдии право проживания во внутренних районах России в интересах казны и крупного бизнеса. На общем собрании Государственного совета только меньшинство (тринадцать) проголосовало за предложение. Большинство (двадцать два) утверждали, что не имеют права нарушать освященную веками традицию, «восходящую еще с петровских времен», запрещающую евреям проникать внутрь России; что допущение их «произведет очень неприятное впечатление на наш народ, который из-за своих религиозных представлений и общей оценки нравственных особенностей евреев привык держаться от них в стороне и презирать их»; что страны Западной Европы, предоставившие евреям подданство, «не могут служить примером для России, отчасти из-за несравненно большего числа живущих здесь евреев, отчасти потому, что наше правительство и народ, со всей их известной терпимостью, все же далеки от того безразличия, с которым некоторые другие народы относятся к религиозным вопросам». Обозначив свое одобрение последних слов восклицанием на полях «Слава Богу!», Государь разрешил все дело в следующей краткой резолюции: «Этот вопрос определен Петром Великим. Разделяю мнение двадцати двух членов».

Хотя в этом случае царь поддерживал мнение Совета, представленное его большинством, в тех случаях, когда оно оказывалось благоприятным для евреев, он без колебаний отклонял его. Таким образом, Юридический департамент в составе Государственного совета, а вслед за ним и сам Совет робко предложили Николаю частично удовлетворить просьбу евреев о смягчении суровости воинской повинности[86], но императорский приговор гласил: «Оставить, как прежде». Столь же тверд был Николай и в вопросе об изгнании из Киева.

Департамент законов, руководствуясь ранее упомянутыми представлениями местного губернатора, высказался за отсрочку высылки, а четырнадцать членов пленума Совета согласились с предложением Департамента и постановили рекомендовать его на «благожелательное рассмотрение Его Величества», то есть просить Государя отменить губительный указ. Но пятнадцать членов отвергли все подобные предложения на том основании, что в том, что касалось этого вопроса, царская воля была безошибочной, так как царь решил дело в неблагоприятном для евреев смысле. Подобным же образом и многие другие решения Государственного совета были продиктованы не столько внутренним убеждением, сколько страхом перед ясно проявившейся имперской волей, переступить которую никто не решался.

В этих условиях весь проект статута прошел через Государственный совет. На заседании 28 марта 1835 г. Совет проголосовал за представление его на подпись императору. По этому поводу раздался одинокий и запоздалый голос в защиту евреев, не вызвавший отклика. Член Совета, адмирал Грейг, имевший смелость плыть против течения, представил «особое мнение» по предложенному статуту, в котором отстаивал ряд послаблений в невыносимом правовом положении евреев. Грейг сформулировал весь вопрос в двух словах: «Должны ли евреи страдать в стране или нет?»

Если да, то мы должны отказаться от системы «препятствования им в их действиях и в их религиозных обычаях» и предоставить им, по крайней мере, «равную свободу торговли с другими», ибо в этом случае «мы можем ожидать большего добра от их благодарности, чем от их ненависти».

Если, однако, сделать вывод, что евреев нельзя терпеть в России, то остается только «изгнать их всех без исключения из страны в чужие земли». Это может быть «полезнее, чем позволить этому сословию остаться в стране и удерживать его в положении, которое неизбежно будет вызывать у них постоянное недовольство и обиду». Едва ли нужно добавлять, что голос «странного» адмирала не был услышан.

Еврейскому народу также не удалось добиться того, чтобы его услышали. Ошеломленное непрерывной чередой ударов и движимое духом мученичества, русское еврейство сохраняло спокойствие в те мрачные годы. Тем не менее, когда стали просачиваться новости о готовящемся всеобщем регулировании правового статуса евреев, часть российского еврейства заволновалась. Ибо предвидеть удар мучительнее, чем принять его, и вполне естественно было попытаться остановить руку, поднявшуюся для удара. В конце 1833 г. Государственный совет получил в составе материалов по еврейскому вопросу две записки: одну от виленского кагала, подписанную шестью старейшинами, и другую от литмана Фейгина из Чернигова, известного в административных кругах. в качестве коммерсанта и государственного подрядчика.

Виленский кагал заявил, что репрессивная политика, проводимая в последние годы «Еврейским комитетом», привела большую часть еврейского народа «в крайний беспорядок» и заставила евреев «содрогаться и содрогаться при мысли о том, что общий еврейский статут был составлен тем же комитетом и теперь представлен в Государственный совет для пересмотра». Далее заявители говорят, что под тяжестью череды жестоких дискриминаций, затрагивающих не только их права, но и способ несения военной службы, евреи впали бы в полное отчаяние, если бы они не возлагали свои надежды на благосклонность правительства. Царь, который во время своего недавнего путешествия по западным провинциям выразил депутатам еврейских общин свое имперское удовлетворение верностью престолу, проявленной евреями во время польского восстания 1831 года. Поэтому виленский кагал умолял Государственный совет «обратить внимание на этот несчастный и оклеветанный народ» и прекратить все дальнейшие преследования.

Более решительная нота протеста звучит в меморандуме Фейгина.

Цепочкой ссылок на последние меры правительства он демонстрирует тот факт, что «еврейский народ преследуется не из-за его моральных качеств, а из-за его веры».

Евреи, столкнувшись с новым статутом, потеряли всякую надежду на лучшую долю, поскольку правительство приступило к этой мере, не спросив объяснений или оправданий этого народа, тогда как, согласно обычной правовой процедуре, даже отдельный человек может не быть осужденным, не будучи призванным оправдаться.

Упрек не подействовал. Правительство предпочло вынести свой приговор заочно, не прислушиваясь к мнению защиты и без каких-либо гарантий честной игры. В соответствии с этой позицией оно также отклонило ходатайство Виленского кагала о разрешении «направить в столицу не менее четырех депутатов в качестве представителей всего еврейского народа с целью представить правительству свои разъяснения и предложения относительно реорганизации иудеев, после того как им представили проект статута». Окончательный приговор был вынесен весной 1835 г., а в апреле новое «Положение о евреях» получил подпись царя.

Этот «Устав ограничения прав», которому суждено было действовать многие десятилетия, представляет собой соединение русских «земельных законов» о евреях и ограничительных подзаконных актов, изданных после 1804 года.

Черта оседлости теперь была точно определена: в нее входили Литва и Юго-Западные губернии, без каких-либо территориальных ограничений, Беларуссия без деревень, Малороссия без удельных хуторов, Новороссия без Николаева и Севастополя, киевская губерния без города Киева, прибалтийские губернии только для старожилов, а сельские поселения на всей пятидесятиверстной полосе вдоль западной границы должны были быть закрыты для приезжих. Что касается внутренних губерний, то только временные «отпуска», ограниченные шестью неделями и удостоверяемые губернаторскими паспортами, должны были быть предоставлены для исполнения судебных и торговых дел с условием, что проезжающие должны носить русскую одежду вместо еврейской. Купцам первой и второй гильдии разрешалось, кроме того, посещать две столицы, морские порты, а также ярмарки Нижегородской, Харьковской и другие крупные ярмарки для оптовой купли-продажи.[87]

Кроме того, евреям было запрещено нанимать прислугу-христиан на постоянную работу. Они могли нанимать христиан только для разовых служб, при условии, что последние живут в отдельных помещениях.

Браки в возрасте до восемнадцати лет для жениха и шестнадцати лет для невесты были запрещены под страхом тюремного заключения — запрет, который несовершенная регистрация рождений и браков позволяла легко обойти. Языком, который евреи должны были использовать в своих официальных документах, должен был быть русский или любой другой местный диалект, но «ни при каких обстоятельствах не еврейский язык».

Функция кагала, согласно Уставу, состоит в том, чтобы следить за точным исполнением «указания властей» и за «правильным перечислением» государственных налогов и коммунальных сборов.

Кагальские старейшины избираются общиной каждые три года из числа лиц, умеющих читать и писать по-русски, при условии их утверждения администрацией губернатора. В то же время евреи имеют право на участие в муниципальных выборах; те, кто может читать и писать по-русски, имеют право быть членами городских советов и магистратов — дополнительный закон 1836 г. установил долю в одну треть, за исключением города Вильно, где евреи были полностью исключены из муниципального самоуправления.

Синагоги нельзя строить вблизи церквей. Русские школы всех ступеней должны быть открыты для еврейских детей, которые «не принуждаются к перемене вероисповедания» (ст. 106) — желательное положение, ввиду вошедших тогда в привычку принудительных методов. Принудительное крещение еврейских детей было предусмотрено в отдельном акте, Положении о воинской повинности, которое объявлено «остающимся в силе». Таким образом, Статут 1835 г. сводится к кодификации всего предшествующего антиеврейского законодательства. Единственная ее положительная черта заключалась в том, что она остановила изгнание из деревень, разорявшее еврейское население в 1804-1830 годах.

6. РОССИЙСКАЯ ЦЕНЗУРА И КОНВЕРСИОНИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Обнародование этого общего статута, при всех его различиях, далеко не остановило лихорадочную деятельность правительства. С неутомимым усердием его руки продолжали крутить законодательный руль и все крепче сжимать и без того невыносимые тиски еврейской жизни.

Малейшая попытка вырваться из-под его давления жестоко каралась.

В 1838 г. петербургская полиция обнаружила в столице группу евреев «с просроченными паспортами», причем эти евреи продлили свое пребывание там несколько сверх срока, установленного для еврейских путников, и царь коротко постановил: «отправить в служить в штрафных ротах Кронштадта». В 1840 г. на землевладельцев в великороссийских правительствах были наложены большие штрафы за «удержание» евреев в своих поместьях.

Большое внимание правительство уделяло постановке духовной жизни евреев под полицейский надзор. В 1836 г. была начата кампания цензуры литературы на иврите. Книги на иврите, носившие в то время почти исключительно религиозный характер, такие как молитвенники, издания Библии и Талмуда, раввинистические, каббалистические и хасидские сочинения, выходили тогда из типографий Вильно, Славуты и других мест, и подвергались строгой цензуре со стороны христиан или новообращенных евреев. Практически каждая еврейская домашняя библиотека состояла из религиозных произведений этого типа. Подозрения правительства вызвали некоторые новообращенные евреи, намекавшие на то, что иностранные издания этих произведений и те, что появились в самой России до введения цензуры, носили «вредный» характер. В результате обыску подверглись все еврейские домашние библиотеки. Было дано указание сдать в руки местной полиции в течение этого года все иностранные издания на иврите, а также неподцензурные издания, когда-либо изданные в России, и поручить их редактирование «надежным» раввинам.

Этим раввинам было приказано ставить свою печать на одобренных ими книгах и возвращать неутвержденные ими книги в полицию для передачи в Министерство внутренних дел. Постановление распространялось на всю древнееврейскую литературу, напечатанную в шестнадцатом, семнадцатом и восемнадцатом веках, до установления русской цензуры. Для «облегчения надзора» за новыми изданиями или перепечатками из старых изданий было приказано закрыть все еврейские типографии, существовавшие в то время в разных городах и местечках, и только тем виленским и киевским, к которым были прикреплены специальные цензоры, разрешили остаться.

Поскольку еврейские авторы древности или средневековья не вполне предвидели требования русских цензоров, во многих классических произведениях были обнаружены отрывки, которые считались «несовместимыми с имперскими постановлениями». По указу 1836 года все книги такого рода, тиражируемые десятками тысяч экземпляров, должны были быть перевезены в Петербург под конвоем полиции, чтобы дождаться окончательного приговора. Процедура, однако, оказалась слишком громоздкой, и в 1837 г. император, уступая ходатайствам губернаторов, милостиво повелел, чтобы все эти книги были «сожжены на месте».

Исполнителями этого аутодафе должны были быть член губернаторской администрации и специальный «надежный» чиновник, посланный губернатором с единственной целью — докладывать центральному правительству о каждом литературном пожаре такого рода и препровождать Министерству внутренних дел по одному экземпляру каждой «уничтоженной» книги.

Но и этого было недостаточно, чтобы удовлетворить похоть российской цензуры. Теперь подозревали, что даже «надежные» раввины могут принять многие книги за «безобидные», хотя их содержание подрывает общественное благо. В результате в 1841 г. был издан новый указ, поставивший самих раввинских цензоров под контроль правительства. Все неподцензурные книги, в том числе и уже признанные «безобидными», было приказано изъять из частных библиотек и передать в цензурные комитеты в Вильно и Киеве. Последним предписывалось приложить свои печати к одобренным книгам и «предать костру» осужденные ими книги. Бесчисленные вагоны этих конфискованных книг двигались в сторону Вильно и Киева, и много лет спустя литература «Народа Книги», охватывающая период в три тысячелетия, все еще томилась в цензурной тюрьме, ожидая своей очереди. спасен или приговорен к огненной смерти русским чиновником.

Почти нет необходимости добавлять, что примитивный метод решения еврейской проблемы путем обращения в другую веру по-прежнему оставался руководящим принципом правительства. Российское законодательство того периода изобилует положениями о вероотступничестве. Сдача синагоги церкви казалась просто вопросом времени. В действительности, однако, само правительство лишь половинчато верило в искренность обращенных евреев. В 1827 г. царь собственноручно начертал следующее постановление: «Обязательно соблюдать строго, чтобы крещение совершалось безоговорочно в воскресенье и со всей возможной оглаской, чтобы отвести всякое подозрение в мнимом принятием христианства.» Впоследствии эту бдительность пришлось ослабить в отношении тех, «кто избегает огласки при принятии христианства», особенно в отношении кантонистов, «заявивших о своей готовности принять православную веру» можно добавить, о пытках в казармах. Об искренности при таких обстоятельствах не могло быть и речи, и в 1831 году батальонным капелланам было разрешено крестить этих беспомощных созданий, даже «не испрашивая разрешения у церковных властей».

Казарменные миссионеры часто добивались успеха среди этих несчастных военнопленных. В имперских рескриптах того периода характерное выражение «рядовые из числа евреев остающиеся в вышеуказанной вере» фигурирует как устойчивое обозначение той группы строптивых и неисправимых воинов, которые нарушали официально установленную гармонию эпидемических обращений, оставаясь верными иудаизму. Но среди «гражданских» евреев, не оторвавшихся от своего еврейского окружения, отступничество было необычайно редким явлением, и напрасно издавался закон за законом, предлагая привилегии новообращенным или снисходительность преступникам, готовым принять ортодоксальное вероучение.[88]