История евреев в России и Польше: с древнейших времен до наших дней.Том I-III

1. Погром в Гомеле и еврейская самооборона

Не успел сионистский конгресс, на котором жаркие дискуссии о спасении иудаизма перемешались с рыданиями, оплакивающими кишиневских мучеников, завершить свои заседания, как в царских владениях разразилась новая катастрофа — погром в Гомеле, в Правительство Могилева. В этом оживленном белорусском городе, в котором двадцать тысяч евреев составляли вполне половину населения, общественная еврейская жизнь отличалась большой силой. В городе существовали важные общества сионистов и социалистов. Обе эти партии организовали несколько отрядов самообороны, и следовало ожидать, что позор Кишинева не повторится в Гомеле и что в случае нападения евреи дадут о себе хороший отчет.

29 августа 1903 года на рыночной площади произошла драка между толпой евреев и христиан. Причиной ссоры стал банальный инцидент, когда один крестьянин пытался унести из еврейского магазина бочонок селедки по более низкой цене, чем та, которую требовал кладовщик. Буйного покупателя вытолкнули из лавки, но крестьяне на базаре встали на его сторону, и в завязавшейся драке между ними и евреем один крестьянин был случайно убит. Крестьяне испугались и бросились наутек, а полиция стала производить аресты среди евреев. Евреи могли бы удовлетвориться тем фактом, что благодаря их энергичным действиям удалось предотвратить погром, если бы они не предвидели возмездия, которое непременно обрушится на них.

Два дня прошли в состоянии напряженного волнения. На третий день, 1 сентября, толпа русских рабочих, насчитывавшая около двухсот человек, вышла из железнодорожных мастерских и начала сносить еврейские дома и молитвенные дома. К бунтовщикам присоединилась толпа каменотесов, поденщиков и оборванцев. Кое-где толпу возбуждали несколько «интеллигентов»: купец, студент и учитель. На Конной площади толпу остановил крупный отряд еврейской самообороны, состоявший из нескольких сотен человек. Мятежники были на грани того, чтобы сдаться перед храброй атакой самообороны; но в этот момент на месте происшествия появились войска и дали залп в сторону евреев, в результате чего трое были убиты и несколько ранены. Помощь, оказанная войсками, придала бунтовщикам новое мужество, и они с новой силой продолжили свою разрушительную работу. По всему городу цепи солдат прикрывали атакующие полчища от отрядов еврейской самообороны, которые тщетно пытались прорвать цепь. Защитников отгоняли прикладами и штыками, а мятежникам позволяли беспрепятственно разрушать и убивать. К вечеру погром был остановлен; в результате двенадцать убитых или опасно раненых евреев, восемь убитых или опасно раненых христиан, большое количество жестоко обращавшихся и легко раненых евреев и более двухсот пятидесяти опустошенных еврейских жилых домов и магазинов. Среди арестованных полицией было значительно больше защищавшихся евреев, чем нападавших на христиан.

Через два дня в Гомель приехал могилевский губернатор и, созвав евреев в городскую думу, угостил их следующей речью:

Казалось бы, сам Плеве говорил устами губернатора. Русский чиновник с наивной и неуклюжей откровенностью выразил затаенную мысль начальника политической инквизиции — мысль о наказании отцов за революционные наклонности детей, подлежащих сдаче в руки полиции, и о дискредитации всей русской свободы движению за «еврейское дело». В правительственном сообщении, появившемся после погрома, события в Гомеле были изложены таким образом, что можно предположить, что они были вызваны нападением евреев на христианское население и войска, вследствие чего последние были вынуждены стрелять в целях «самообороны». Окончательный вывод был сформулирован так: «Причина беспорядков заключается в крайне враждебном и вызывающем отношении местных евреев к христианам». Таким образом, в официальном документе искажались действительные факты, а мучителями выдавались истязаемые.

Гомельский погром не достиг размеров кишиневской резни и не был столь болезненным для нравственного сознания евреев. Ибо в Гомеле евреи не дали себя бить и зарезать, как овец, а доблестно оборонялись. Если бы войска не повернулись против самообороны, погрома не было бы, и трусливая чернь обратилась бы в бегство от доблестных защитников своей национальной чести. Еще весной Плеве предвидел, что евреи попытаются организовать собственную самооборону, и в упомянутом выше циркуляре заранее заявил, что это фундаментальнейшее право человека на защиту своей жизни «недопустимо». Соответственно, несколько еврейских героев заплатили своими жизнями за нарушение этого министерского циркуляра. Их смерть была предвестием нового еврейского мученичества. Все это естественным образом чрезвычайно обострило революционные настроения еврейской молодежи и внушило ей ненависть к режиму, который позволял одним своим гражданам совершать убийства и запрещал другим защищать свою жизнь.

2. Кишинёвская резня в суде российского правосудия

Осенью 1903 года судебное следствие по делу о весеннем погроме в Кишиневе подходило к концу. Следствие велось с целью уничтожения следов преднамеренной организации погрома. Представители государственной власти и высших сословий, чье соучастие в кишиневской резне было ясно установлено, были тщательно устранены от суда, и только наемные убийцы и грабители из низших сословий, насчитывавшие около четырехсот человек, предстали перед судом. Боясь, как бы страшная правда не просочилась в суд, Министерство юстиции распорядилось, чтобы дело рассматривалось в закрытом режиме. Этим актом окровавленное русское правительство заранее отказалось реабилитироваться перед цивилизованным миром, видевшим в нем зачинщика катастрофы.

В судебном процессе, эхо которого проникало за стены закрытого зала суда, выступали защитники из числа лучших представителей российской адвокатуры (Карабчевский, Соколов и др. христиане, и евреи Грузенберг, Калманович и др.) удалось доказать, что заключенные в тюрьме были лишь слепыми орудиями в совершении преступления, тогда как организаторы бойни и зачинщики толпы избегали правосудия.[95] Они потребовали докопаться до сути дела. Суд отклонил их требование, после чего адвокаты, изложив свои доводы, один за другим удалились из зала суда.[96] Единственными защитниками остались антисемит Шмаков и другие искренние защитники кишиневской резни, которые видели в последней проявление чести и совести русского народа. В конце концов суд приговорил десяток убийц и погромщиков первой группы к каторжным работам, отклонив при этом гражданские иски о возмещении ущерба, предъявленные евреями.

Через полгода кишиневское дело предстало перед Сенатом, евреи явились жалобщиками на губернатора фон Раабена (уволенного после погрома), вице-губернатора Устругова и кишиневского полицмейстера, на которых возложили ответственность. Подсудимые-бюрократы цинично заявляли, «что убытки, понесенные евреями, многократно покрываются вкладами из России, Западной Европы и Америки». Все красноречие известного юриста Винавера и его сподвижников не убедили судей Сената, и ходатайство о возмещении ущерба было отклонено. Правительство не желало создавать прецедент компенсации жертвам погрома из государственных средств, ибо «это могло бы поставить представителей администрации в безвыходное положение», как с наивной откровенностью заявлял фон Раабен, поскольку могла возникнуть необходимость увеличивать имперский бюджет на несколько миллионов рублей в год.

В разгар этих ужасных процессов Плеве задумал план «урегулирования законодательства о евреях». В августе 1903 г. он разослал губернаторам циркуляр, призывая их, ввиду чрезвычайно сложного и запутанного состояния русских законов, касающихся евреев, указать пути и средства «приведения в надлежащий порядок и в максимально гармоничную систему этих законодательных актов». В ответ на этот циркуляр виленский губернатор Пален представил обширный меморандум, в котором указывал, что все ограничительные законы в пределах черты оседлости должны быть отменены по причине их пагубного политического влияния, так как они загоняли евреев в ряды нищих или революционеров. Вместе с тем он предлагал сохранить репрессивные меры «против проявления пагубных свойств иудаизма со стороны отдельных лиц», а также исключить еврейскую молодежь из христианских школ и учредить для них специальные начальные и промежуточные школы при надзор за учителями-христианами. Несколько других губернаторов, в том числе новый губернатор Бессарабии Урусов, также высказались за смягчение репрессивной политики в отношении евреев.

В январе 1904 года комитет губернаторов и нескольких высокопоставленных чиновников, представляющих министерство внутренних дел, собрался для рассмотрения еврейского вопроса. С самого начала участникам конференции дали понять, что в «высших сферах» всякая мысль о малейшем смягчении положения еврейства табуирована. Единственный либеральный член комитета, губернатор Урусов, заявлял впоследствии, что после кишиневского погрома и поднятой им агитации «совершенно осязаемо чувствовалось недружественное отношение высших сфер к евреям», — иначе говоря, что ненависть к евреев разделял лично царь и его камарилья. Поэтому комитет занялся не реформированием еврейского законодательства, а скорее систематизацией антиеврейского свода законов. Его работы были прерваны началом русско-японской войны 27 января 1904 года.

3. Евреи в русско-японской войне

На следующий день после объявления войны орган русского еврейства «Восход» писал следующее:

Евреи двинулись на Дальний Восток, чтобы помочь России сделать Маньчжурию частью Сибири, в которой им было запрещено проживать. Число евреев на фронте было несоизмеримо велико — оно составляло около тридцати тысяч, в связи с тем, что в соответствии с обычными военными уставами евреев-рекрутов из западных правительств обычно отправляли в Сибирь, так что в с самого начала они находились недалеко от театра военных действий. Несоразмерно велико было и число врачей-евреев в резервах. Их тотчас мобилизовали, очевидно, по той причине, что они жили своей частной практикой и не допускались ни к каким государственным или общественным должностям, тогда как русских врачей не привлекали в такой мере, чтобы не отвлекать их от своей работы. административные, городские или земские службы.[98] Сотням врачей-евреев пришлось работать и столкнуться с убийственным огнем японцев из-за того, что несправедливый закон лишил их права государственной службы в мирное время.

Пока десятки тысяч бесправных евреев боролись за престиж России на Дальнем Востоке, кнут бесправия не переставал хлестать их собратьев дома. В ряде мест власти стали выселять семьи солдат и врачей, отправленных на войну, на том основании, что с отъездом главы семейства жена и дети лишились права на жительство, последнее обусловлено профессией мужа или отца. Эта политика, однако, была слишком чудовищна даже для Петербурга, и Плеве вскоре был вынужден издать указ о том, что семьи мобилизованных евреев должны быть оставлены в местах их жительства «до окончания войны».

Хотя правительство было вынуждено на некоторое время ослабить угнетение евреев, социальная юдофобия, разжигаемая шовинизмом, характерным для военного времени, разразилась с большей жестокостью, чем когда-либо. Раздраженная быстрыми неудачами русского оружия и неожиданным военным превосходством японцев, реакционная печать во главе с Новым «Время» стало распространять нелепые слухи о том, что евреи тайно помогают японцам, своим «сородичам по расе», чтобы отомстить России за кишиневские погромы. История о еврейско-японском союзе, выдававшаяся из столичной прессы, распространялась по провинциям и каждый день порождала слух, более нелепый, чем другой: евреи вывозят за границу золото, они покупают лошадей за Япония, собирают деньги на постройку крейсеров для Микадо, провоцируют Англию и Америку против России и тому подобные нелепые истории. Было ясно, что эти слухи — дело рук шайки недобросовестных агитаторов а-ля Крушевана, стремившихся спровоцировать антиеврейские погромы на современной почве — обвинения в «предательстве». Это предположение подтверждается еще и тем, что эти подстрекательские слухи особенно распространялись в феврале и марте, перед пасхальным праздником, старинным погромным сезоном, точно так же, как и в предыдущем году навет на ритуальное убийство в Дубоссарах держался на плаву в это же время. «Поджигатели уже приступили к делу», — такими словами предупреждал своих читателей еврейский орган «Восход» в номере от 11 марта. населения, особенно на юге. В Кишиневе опасались второго погрома, вызвавшего усиленную эмиграцию в Америку. В Одессе евреи, взволнованные зловещими слухами, стали готовиться к самообороне. Это состояние тревоги нашло отражение в зарубежной печати. Ходили слухи, что американский посол в Санкт-Петербурге получил указание сделать представление российскому правительству, что впоследствии было официально опровергнуто.

К счастью, правительство само пришло к выводу, что военное время не годится для организации погромов. Наместникам было приказано принять энергичные меры для предотвращения пасхальных эксцессов. Губернатор Бессарабии Урусов и градоначальник Одессы обратились к русскому населению с серьезными предостережениями. Эти шаги возымели желаемый эффект. Как только полиция и население поняли, что погромы сверху нежелательны, агитация прекратилась; а в апреле газеты смогли сообщить своим читателям, что «Песах везде прошел спокойно». В его мемуарах Урусов рассказывает, что в неспокойный день, предшествовавший пасхальному празднику в Кишиневе, он вместе с полицмейстером занимался выработкой плана по поддержанию общественного порядка в городе; во время этой беседы он заметил, что начальник полиции был довольно колеблющимся и озадаченным. Это колебание продолжалось до тех пор, пока губернатор не получил от Плеве шифрованную телеграмму, призывавшую его предотвратить погромы. Не успел Урусов показать полицмейстеру расшифрованную телеграмму, как тот воскликнул: «Не утруждайте себя, теперь в Кишиневе не будет беспорядков». Таков был дух, в котором воспитывались провинциальные администраторы. Без специального приказа из Петербурга у них не хватило мужества подавить погромы.

4. «Политическая весна»

Утром 15 июля 1904 года площадь перед Варшавским депо в Петербурге представляла собой жуткое зрелище. На мостовой лежало окровавленное тело Плеве, в которого попала бомба русского террориста Сазонова по пути в Петергоф, где он должен был доложить царю. Это означало, что революция снова подняла голову. После двух лет бешеного полицейского террора и несмотря на все попытки отвлечь внимание общественности от необходимости реформ сначала погромами, а затем войной с Японией, Плеве настоял на объявлении войны, надеясь заглушить «мятежное» движение шовинизмом — революционный призрак снова бродил по стране. Мученики самодержавной инквизиции видели «перст Божий» в бедствиях, вызванных войной, и в жалком конце Плеве. В феврале 1904 года русская цензура конфисковала номер «Восхода», в котором юная еврейская предсказательница в поэме «Аману», ссылаясь на библейское Мене, Мене, Текел Уфарсин, предсказывала позорной смерть новому Аману, которого легко опознали как героя Кишинева. В воздухе чувствовалось приближение очищающей бури. Даже реакционное правительство было ошеломлено надвигающейся бурей. На террор революции оно не решилось ответить полицейским террором. Наоборот, оно сделало попытку умерить крепостнический режим.

11 августа, по случаю рождения наследника Алексея, был издан императорский манифест, даровавший населению «милости» и «привилегии», важнейшие из которых состояли в отмене телесных наказаний крестьян и солдат. В тот же день был обнародован указ, в котором царь «почел справедливым внести, до общего пересмотра законодательства о евреях, несколько поправок в ныне действующие законы, касающиеся их прав на жительство». Поправки были пустяковые: евреям с высшим образованием разрешалось жить в деревнях и приобретать там недвижимое имущество, а также везде вести дела. Тем, кто участвовал в японской войне и отличился или вел себя безукоризненно, должно было быть предоставлено право всеобщего проживания. Женам и несовершеннолетним детям евреев с высшим образованием предоставлялось право на жительство даже после смерти их мужей и отцов. Эти права были единственными, которые правительство считало «справедливым» предоставить евреям, пославшим тридцать тысяч человек в действующую армию для сражения на полях Маньчжурии. Еврейская публика с холодным равнодушием восприняла этот скудный подарок и обратила взоры к более широким горизонтам, открывавшимся тогда перед Россией. Страна находилась накануне «политической весны».

26 августа пост министра внутренних дел был возложен на Святополк-Мирского, который в прежнем качестве виленского генерал-губернатора проявлял относительную административную снисходительность. Новый лидер внутрироссийской политики пообещал, что будет добиваться восстановления «доверия» между правительством и народом, приспосабливая свои действия к требованиям «истинного прогресса». Еврейской депутации, ожидавшей его в Вильне, и представителям иностранной печати было сказано, что в еврейском вопросе он будет руководствоваться справедливостью и «добротой». К сожалению, в самом начале он показал себя бессильным остановить новую волну погромов. В конце августа на русском Юге произошло несколько «очередных» погромов, начиная со ссоры в еврейском магазине и кончая сносом еврейских магазинов и домов, — как это было в местечке Смела, в правительства Киева, 22 августа, или в городе Ровно, на Волыни, где в тот же день было предпринято подобное покушение. Вскоре эти «регулярные» беспорядки сменились новой разновидностью погромов, которые отличались своеобразной окраской и могли быть названы «мобилизационными погромами». Мобилизованные русские резервные войска, взволнованные предстоящим уходом на поля смерти в Маньчжурию, где русская армия терпела поражение за поражением, направили свой протест по линии наименьшего сопротивления — против евреев. Солдаты, подкрепившись изрядными дозами алкоголя, начали свои «доблестные подвиги» и в сопровождении уличной толпы приступили к разорению еврейских домов, жестокому обращению с обитателями и грабежу их имущества. Кровавый погром произошел в Александрии, в Херсонской губернии, 6 и 7 сентября. В священный день Йом Кипур орда пьяных убийц ворвалась в синагогу, битком набитую прихожанами, и зверски изрубила там двадцать человек. Среди тяжелораненых, вскоре скончавшихся от ран, было несколько гимназистов и студентов. Полиция не пыталась остановить убийства и грабежи, и только на второй день, когда бесчинства возобновились, из соседнего города были вызваны казаки, которым удалось восстановить порядок.

Через месяц мобилизованные русские резервисты стали устраивать серию погромов на Севере, в районе Белоруссии. В городе Могилеве беспредел солдат и местных хулиганов принял ужасающие размеры (10 октября). Больше всего пострадали беднейшие кварталы города. Среди жертв беспорядков были и семьи евреев-резервистов, ушедших на войну. Из столицы правительства эпидемия погромов распространилась по всей области. Повсюду пьяные «крестоносцы» перед отъездом в Маньчжурию занимались разрушениями, грабежами и поджогами. Кое-где, как это было в Витебской губернии, бунтовщики действовали с полной веротерпимостью и даже нападали на полицию, хотя центр «сцены» по-прежнему был занят евреями.

Правительство явно не желало принимать энергичных мер против «защитников Отечества», опасаясь еще большего их раздражения и срыва хода мобилизации. Лишь в конце октября мобилизационные погромы утихли.

5. Гомельский погром перед российским судом

В том же октябре 1904 года дело о прошлогоднем гомельском погроме было передано в Апелляционный суд Киевского правительства, заседавший в Гомеле. Целый год на подготовку доказательств ушло министерство юстиции, движимое желанием не столько расследовать дело, сколько запутать его и представить в извращенной политической интерпретации. Следствие, начатое еще при жизни Плеве и проводившееся под давлением антисемитского реакционера, министра юстиции Муравьева, закончилось составлением обвинительного акта, явившегося вопиющим образцом преднамеренного искажения фактов. Все дело изображалось как антирусский погром, устроенный евреями. Согласно этой версии, евреи Гомеля, желая отомстить за кишиневскую резню, взялись за оружие и 29 августа напали на христианское население, вызвав тем самым ответный погром со стороны русских рабочих 1 сентября, когда вновь вооруженная еврейская самооборона заняла агрессивную позицию и тем самым вынудила солдат открыть по ним огонь. По этому обвинению было обвинено 60 человек, в том числе 36 евреев, представлявших ту часть населения, которая стала жертвой погрома. Евреи, которые осмелились защищаться, стояли у арестантской стойки бок о бок с нападавшими. Поддавшись давлению общественного мнения, правительство решило рассмотреть гомельское дело в открытом судебном заседании, но председателю трибунала было поручено исключить из судебного разбирательства все политические разоблачения, которые могли бы поставить правительство в затруднительное положение. Элита адвокатуры, как среди евреев, так и среди неевреев (Винавер, Слиосберг, Калманович, Ратнер, Соколов, Куперник, Зарудный и др.), собралась в Гомеле, чтобы выступить в защиту обвиняемых евреев и защитить иск за ущерб, причиненный жертвами еврейского погрома. Судебный процесс затянулся почти на три месяца и сводился к дуэли между адвокатом, пытавшимся выявить факты, и судом, стремившимся их скрыть. Показаниями свидетелей и перекрестными допросами адвокатов-евреев удалось разрушить всю структуру обвинения, но когда дело дошло до стадии, которая должна была привести к обнаружению истинных виновников погрома и вскрыть поведение властей, президент деспотически остановил адвокатов, отказав им в слове. Грубая пристрастность, проявленная председателем суда, привела к тому, что защитники потеряли терпение и 21 декабря, после бурной сцены, отказались от участия в процессе и демонстративно покинули зал суда.

Эта акция чрезвычайно возбудила общественное мнение по всей России; это вызвало бурю негодования по поводу этой официальной судебной ошибки, и бесстрашные защитники получили бесчисленные выражения сочувствия. Обвиняемые евреи тоже присоединились к благородной демонстрации своих адвокатов, что само по себе было красноречивым призывом к правому делу. Процесс закончился в январе 1905 г. и закончился оправданием половины обвиняемых евреев и христиан и обвинительным приговором другой половине из обеих групп. Виновные были приговорены к сравнительно легким наказаниям — к заключению на короткие сроки, и, кроме того, суд постановил ходатайствовать перед царем о смягчении даже этих наказаний.

Этот приговор показал иезуитский характер российской политики. Нечестивые убийцы и грабители из русской группы были либо оправданы вовсе, либо приговорены к ничтожным наказаниям и поставлены на один уровень вины с членами еврейской самообороны, чье единственное преступление состояло в том, что они постояли за свою жизнь, честь и собственность. Русский юридический журнал «Право», орган прогрессивной русской интеллигенции, опубликовал по этому поводу сильную статью, которая заканчивалась следующими словами:

Правда выступает рельефно даже в этом приговоре, причем вопреки желанию его авторов. Если, как подразумевается в этом приговоре, и евреи, и христиане виновны в убийствах, насилии и грабеже лишь в минимальной степени, — ибо иначе могла бы быть оправдана чрезвычайная мягкость приговора? — тогда каждый должен задаться вопросом, кто же подлинный виновник всех ужасов, творившихся в Гомеле? У тех, кто с некоторым вниманием следил за ходом судебного следствия, может быть только один ответ: кроме христиан и иудеев есть еще третий виновник, политически прогнившее чиновничество. Этот виновник не стоял в тюрьме, но приговор против него... Лучшие элементы русской общественности, и евреи в особенности, жаждали справедливости и раскрытия правды, но она был как раз тем третьим сообщником, который боялся правосудия и сумел прикрыть его всеобщей амнистией.

Таков был конец двух злополучных лет русско-еврейской истории (1903-1904 гг.), отмеченных внутренней войной против евреев и внешней войной против Японии, наполненных победами реакции под Кишиневом и Гомель и поражения русского оружия при Порт-Артуре, Ляо-Яне и Мукдене. Этот ужасный период реакционного терроризма, который начал стихать только к концу 1904 г., выгнал из России в Америку более 125 000 еврейских эмигрантов, спасавшихся бегством из царских владений.

Однако в конце долгого кошмара политический горизонт начал проясняться. Волна освободительного движения снова хлынула вперед, и казалось, что русский народ, а вместе с ним измученное русское еврейство, скоро увидит новый рассвет. А между тем шести миллионам евреев России суждено было пройти еще два бурных года, стоя между огневыми линиями самодержавной деспотии и революционного движения, терпя мучительные муки неизвестности, колеблясь между деградацией и эмансипацией.