История евреев в России и Польше: с древнейших времен до наших дней.Том I-III

1. Погромы как контрреволюционная мера

Неистовство политической реакции, бушевавшее в течение двух десятилетий, служило водой на мельницу революции. Ошеломленное ударом, нанесенным ему в начале восьмидесятых годов, русское революционное движение очнулось в начале ХХ века, когда угасли надежды на смену политики со стороны Николая II. Агитация среди студентов и рабочих, «беспорядки» в университетах, забастовки на фабриках, революционная пропаганда в подпольной печати дома и в заграничной печати — все эти усилия постепенно координировались внутри остовов двух революционных организаций, социал-демократической и социал-революционной партий, которые приняли определенные очертания между 1898 и 1900 годами. Правительство использовало все средства полицейского террора, чтобы подавить малейшее движение за свободу. Этот официальный терроризм свирепствовал с неограниченным насилием. Ночные облавы, аресты, тюрьмы и места ссылки или каторги, переполненные «политическими преступниками», в основном молодыми мужчинами и женщинами, — таковы были средства, которыми правительство надеялось искоренить «революционную гидру», даже когда проявляется в виде умеренных конституционных требований. Революционеры боролись с терроризмом террором, и одной из их жертв стал реакционный министр внутренних дел Сипягин, убитый в апреле 1902 года. Разъяренный царь в ответ назначил на тот же пост фон Плеве, одного из самых опытных приспешников русской политической инквизиции, которая задолго до этого в качестве начальника политической полиции довела ее механизм до высшей степени эффективности. Ему суждено было сыграть злополучную роль в мартирологии русского еврейства.

Можно было легко предвидеть, что русское революционное движение вызовет сильный интерес у российской еврейской молодежи. Если бы какой-либо другой культурный народ подвергался мучениям и унижениям так же жестоко и систематически, как евреи в России, он, несомненно, породил бы огромное войско отчаянных террористов. Правда, евреи снабжали революционную армию бойцами в большем количестве, чем того требовало их численное соотношение с остальным русским населением. И все же их число было ничтожно по сравнению с теми злодеяниями, которые постоянно совершались против них. Как правило, еврейская студенческая молодежь вступала в ряды социал-демократической организации, не одобрявшей политических убийств. Особенно много марксистов было среди еврейских юношей и девушек, которые были отвергнуты русскими учебными заведениями и уехали в Западную Европу, где они впитали доктрины и методы немецкой социал-демократии. Евреев среди эсеров (Гершуни, Гоца и др.) было меньше, и они тоже, как правило, не принимали непосредственного участия в террористических заговорах. Собственно говоря, единственный террористический акт, совершенный евреем, был совершен в Вильне рабочим Гиршем Леккертом. Уязвленный варварским поведением виленского губернатора фон Валя, отдавшего приказ публично высечь евреев-рабочих за организацию демонстрации 1 мая 1902 г., Леккерт стрелял в этого чиновника. Губернатор остался невредимым, а Леккерт заплатил за покушение жизнью. Но в целом революционная деятельность евреев ограничивалась частыми политическими демонстрациями, устраиваемыми «Бундом», и организаторской деятельностью определенной части еврейской интеллигенции, вступившей в ряды обеих российских социалистических партий.

Если бы русское правительство руководствовалось подлинным интересом к политической жизни, распространение революционного движения среди евреев, которое было порождением его собственной системы угнетения, неизбежно побудило бы его смягчить систему, которая должна была превратиться в миллионы людей в отчаянных. Но русское правительство было, собственно говоря, не правительством. Это была каста чиновников, низведших управление страной до систематических усилий по спасению своей личной карьеры и классовых интересов, неразрывно связанных с неограниченным самодержавием. Русская бюрократия смотрела на революцию как на личную угрозу, как на угрозу своему существованию, а на еврейских участников революции смотрела как на своих индивидуальных врагов, за деяния которых следовало отомстить всему еврейскому народу. Так в голове Плеве, главы бюрократической инквизиции, созрел поистине дьявольский план: вести войну с русской революцией войной с евреями и отвлекать внимание русской публики, пронизанной сотами революционной пропагандой, в сторону «инородцев», заклеймив тем самым все освободительное движение в России, как «дело еврейских рук», как чуждое русскому народу антипатриотическое дело. Частью этого плана было устроить где-нибудь варварский антиеврейский погром, чтобы запугать еврейских революционеров и выдвинуть его как протест «русского народа» против «еврейской революции». «Затопить революцию еврейской кровью!» — этот лозунг лежал в основе страшного замысла, который, начиная с 1903 года, проводился в жизнь ставленниками Николая II в самые ответственные моменты русского революционного движения.

2. Организованная кишиневская бойня

Излишне говорить, что горючего материала для такого антиеврейского пожарища было предостаточно. Одно из криминальных мест этих поджигателей находилось в то время в Кишиневе, столице полумолдавской Бессарабии. До конца девятнадцатого века пятьдесят тысяч евреев этого города жили в мире и согласии со своими соседями-христианами, которых насчитывалось около шестидесяти тысяч. В начале нового века эти дружеские отношения были прерваны из-за разнузданной антисемитской агитации местного желтого журналиста, мелкого чиновника по фамилии Крушеван. Этот чиновник издавал в Кишиневе с 1897 г. местный листок под названием «Бессарабец». Первоначально приняв умеренно прогрессивную политику, газета вскоре продалась местным антисемитским реакционерам из дворянства и чиновничества и с тех пор субсидируется правительством. В течение ряда лет газета Крушевана вела разнузданную агитацию против евреев. Евреев обвиняли во всевозможных преступлениях, в экономической «эксплуатации», в социализме, в «ненависти к христианам», в ритуальных убийствах и в происхождении «безбожной революции». Благосклонный к власти, Бессарабец мог делать все, что ему заблагорассудится. Цензура газеты находилась в руках заместителя кишиневского губернатора Устругова, зарекомендовавшего себя за время своей административной деятельности непревзойденным мастером в искусстве преследования евреев и урезания еще остававшихся у них крох прав. Под покровительством такого цензора, который на самом деле был сотрудником газеты, последняя была уверена в неприкосновенности даже тогда, когда она продолжала печатать воззвания, призывающие христианское население к погромам евреев.

Эта агитация была особенно опасна ввиду того, что «Бессарабец» был единственным органом печати в губернии, а правительство постоянно отказывало в разрешении на издание какой-либо другой газеты. В самом деле, деятельность Крушевана в Бессарабии была так хорошо продумана Плеве, что в 1902 г. корыстный журналист получил значительные суммы из специального подпольного фонда за издание в Петербурге газеты под названием «Знамя», с такой же реакционной антисемитской тенденцией. Однако в столице поганый лист не смог найти читателей. Но что касается Бессарабца, то его влияние явно ощущалось. Русское общественное мнение страдало от ежедневно вводимых ему ядовитых доз. Зловещие инстинкты толпы все более и более разгорались, и в воздухе витало предчувствие бури.

В начале 1903 г. Крушеван нашел повод дать определенный поворот своей привычной погромной пропаганде. В городе Дубоссары было найдено изуродованное тело русского крестьянского мальчика Рыбаленко, убитого, как впоследствии установлено судебным следствием, своим дядей в надежде присвоить свою часть наследства. Бессарабцы немедленно развернули кампанию против евреев, обвинив их в ритуальных убийствах. «Смерть евреям! Пусть будут вырезаны все жиды!» — такие призывы почти ежедневно повторялись в газете, которая читалась во всех салунах и кабаках Бессарабии. Непросвещенная русская толпа жаждала случая наложить руки на евреев. В Дубоссарах была предпринята попытка погрома, но она была сорвана местными евреями крепкого телосложения.

Накануне праздника Пасхи 1903 года в самом Кишиневе пустили загадочные слухи об убийстве служанки-христианки, смерть которой приписали евреям. На самом деле девушка приняла яд и умерла, несмотря на усилия ее хозяина-еврея спасти ей жизнь. События в Кишиневе накануне той Пасхи носили признаки активной деятельности какой-то тайной организации, вынашивавшей тщательно продуманный дьявольский план. Центром этой преступной организации был местный русский клуб, который был местом сбора чиновников губернии. Незадолго до праздника в городе неожиданно появился посланный из Петербурга эмиссар политической полиции, жандармский офицер Левендаль; после Пасхи, когда кровавое преступление уже было совершено, так же внезапно исчез тот самый таинственный посланник.

Триумвират Крушеван-Устругов-Левендаль был, очевидно, душой страшного антисемитского заговора. По городу были разбросаны печатные листовки, извещавшие народ об изданном имперском указе, дающем разрешение подвергнуть евреев «кровавому наказанию» в течение трех дней христианской Пасхи. Полиция не пыталась пресечь эти циркуляры, ибо, как потом выяснилось, они были в заговоре. Некоторые сотрудники полиции даже намекали на грядущие события в разговорах со знакомыми евреями. В салунах и в чайханах приближающийся погром был предметом общественного обсуждения. Евреи прекрасно знали о грядущей буре, хотя едва ли представляли себе, что она примет форму не просто обыкновенного погрома, а настоящей бойни. Накануне праздника Пасхи представители еврейской общины прислуживали губернатору и полицмейстеру, молясь о защите, и получили хладнокровный ответ, что необходимые инструкции уже даны и приняты надлежащие меры по их устранению. безопасность была принята. Местный греко-православный епископ спросил у пришедшего к нему раввина, правда ли, что существует еврейская секта, использующая христианскую кровь в ритуальных целях.

Пожар, открыто подготовленный поджигателями, вспыхнул в назначенный момент. В воскресенье, 6 апреля, в первый день христианской Пасхи и седьмой день еврейского праздника, в полдень зазвонили церковные колокола, и большая толпа русских мещан и ремесленников, действуя несомненно по данному сигналу, рассеялась по городу и обрушились на еврейские дома и склады. Бандам предшествовали уличные мальчишки, которые бросали камни в окна. Мятежники, число которых пополнялось этими юными «боевиками», видя, что полиция не пытается вмешиваться, стали врываться в дома и магазины, а содержимое выбрасывать на улицу, где все было уничтожено или разграблено праздничными толпа. Но и тогда полицейские и солдатские отряды, стоявшие на улицах, оставались пассивными и не предпринимали попыток арестовать бунтовщиков. Такое отношение послужило в глазах толпы окончательным доказательством правильности слухов о разрешении царя «бить жидов». Огромная шушера в пьяном виде заполнила улицы, крича: «Смерть жидам ! Бей жидов !»

Вечером грабежи сменились убийствами. Убийцы, вооруженные дубинками и ножами, нападали на евреев в машинах, на улицах и в домах, раня их тяжело, иногда даже смертельно. Даже тогда полиция и военные бездействовали; только когда в одном месте группа евреев, вооруженных палками, попыталась отогнать убийц, тут же вмешалась полиция и обезоружила защитников.

В десять часов вечера грабежи и убийства внезапно прекратились. Ходили слухи, что генеральный штаб бунтовщиков собирался на совещание по поводу дальнейшего плана военных действий и готовился к планомерной бойне. «Армия» вскоре получила необходимые приказы, и в течение всего дня 7 апреля, с рассвета до восьми часов вечера, Кишинев был ареной зверств, которым мало параллелей даже в истории самых варварских веков. Оказавшись беззащитными и подверженными страстям разъяренной толпы, многие еврейские семьи прятались в своих подвалах или на чердаках, а иногда искали спасения в домах своих соседей-христиан, но убийцам удавалось выследить своих несчастных жертв. Евреи были убиты самым варварским способом. Многие из них не были убиты сразу, а остались корчиться в предсмертных муках. Некоторым вбивали гвозди в головы или выкалывали глаза. Маленьких детей сбрасывали с чердаков на мостовую, и их мозги разлетались о камни. Женщинам вспарывали животы или отрезали грудь. Многие из них стали жертвами изнасилования. Один гимназист, увидев, как на его мать напали эти изверги, бросился на них в одиночку и ценой своей жизни спас честь своей матери; сам он был убит, а матери его выкололи глаза. Пьяные полчища ворвались в синагогу и, захватив свитки Торы, разорвали их в клочья, осквернили и растоптали. В одной синагоге старый Шаммес (бидл), облаченный в свою молитвенную шаль и прикрывающий своим телом ковчег со священными свитками, был жестоко убит осквернителями на пороге святилища.

В течение всего дня по улицам двигались фургоны, перевозившие раненых и убитых евреев в госпитали, превращенные в полевые лазареты.

Но даже это зрелище не побудило полицию вмешаться. Русское население, за исключением нескольких отдельных случаев, не предприняло никаких попыток защитить истерзанных евреев. Так называемая «интеллигентная» публика, чиновники с женами и детьми, студенты, адвокаты, врачи неторопливо ходили по улицам и смотрели равнодушно, а иногда даже сочувственно, как шла страшная «работа». Губернатор Бессарабии фон Раабен, которого утром второго дня погрома ждала еврейская депутация, умоляющая о покровительстве, ответил, что ничего не может сделать, так как не получил указаний из Петербурга.

Наконец в 5 часов дня была получена телеграмма из Плеве, а в 6 часов на центральных улицах появились большие отряды войск в полном вооружении. Как только толпа заметила, что солдаты готовы к действию, она бросилась наутек, без единого выстрела. Только на окраине города, куда войска еще не подошли, грабежи и резня продолжались до позднего вечера.

Нет необходимости указывать, что если бы эта готовность полиции и военных выполнить свой долг проявилась в Кишиневе в начале погрома, то ни один еврей не был бы убит и ни один дом не был разрушен. А так убийцы и бунтовщики получили полную свободу действий на два дня, и в результате было убито сорок пять евреев, восемьдесят шесть тяжело раненых или покалеченных, пятьсот легкораненых, не считая случаев изнасилований, число из которых не удалось определить. Полторы тысячи домов и магазинов были разрушены и разграблены. Жертвы были в основном из низших классов еврейского населения, поскольку многие зажиточные еврейские семьи смогли, заплатив крупную сумму полиции, обеспечить защиту последней и заставить бунтовщиков отвернуться от своих домов. По сравнению с огромным числом еврейских жертв среди пьяных бунтовщиков погибло всего два человека. Кишинёвские евреи казались неспособными противостоять убийцам и дорого продать свою жизнь.

3. Отголоски кишиневской трагедии

Крик ужаса пронесся по всей России и более или менее цивилизованным странам мира, когда стало известно о кишиневской бойне. Вся либеральная российская пресса выразила возмущение кишиневскими зверствами. Сочувствие пострадавшим выражали в письмах и телеграммах виднейшие русские писатели. Лев Толстой высказал свои мысли в письме, которое не удалось опубликовать из-за цензуры.[94] Гуманитарный писатель Короленко изобразил ужасы Кишинёва в душераздирающей повести под названием «Дом № 13», в которой на основе личных наблюдений изобразил, как еврейские жители одного дома были замучены до смерть от бунтовщиков. Рассказ был распространен в нелегальном издании, его публикация была строго запрещена цензурой. Но в самой России крик был задушен тяжелой рукой плевевской цензуры, и везде, где крупице страшной правды удавалось проскользнуть сквозь барьеры цензуры, Плеве рассылал газетам предостережения, грозившие прекратить их издание за «... проведение вредоносной политики». Такая участь фактически постигла русско-еврейский «Восход» в Петербурге, юридический журнал «Право» («Закон») и другие. Вся русская печать была вынуждена правительством опубликовать сфальсифицированную версию, заложенную в его официальных отчетах, в которой организованная резня сводилась к случайной драке, а бездействие войск объяснялось либо недостаточностью их численности — несмотря тот факт, что в городе было размещено несколько батальонов, или недееспособность полиции, а о убитых и раненых упоминалось туманно, чтобы предположить, что жертвы «потасовки» должны были быть найдены с обеих сторон.

Но разоблачения в иностранной прессе были такого характера, что ошеломили всю Европу и Америку. Корреспондент лондонской «Таймс» опубликовал текст секретного письма, адресованного Плеве губернатору Бессарабии, в котором за две недели до погрома последнему чиновнику сообщалось, что в случае антиеврейских «беспорядков» «нельзя прибегать к вооруженному вмешательству в дела городского населения, чтобы не возбудить враждебности к правительству у населения, еще не затронутого революционной пропагандой». Подлинность этого письма не вызывает сомнений. Но не может быть сомнения в том, что указание на этот счет скорее устно, чем письменно, вероятно, через тайного агента Левендаля, действительно было передано кишиневским властям.

Из того, что на второй день погрома губернатор все еще ждал указаний из Петербурга, разрешающих ему прекратить резню, видно, что он должен был получить предварительное распоряжение разрешить ее до известного предела. Ужасы армянской резни в Турции, против которых не раз протестовала даже российская дипломатия, отошли на второй план перед массовой бойней в Кишиневе. Европа и Америка были глубоко взволнованы. Евреи за пределами России собирали большие средства для своих несчастных русских собратьев, но их усилия исчерпывались сочувствием и человеколюбием.

Влияние катастрофы на русское еврейство было более продолжительным. Смешанное чувство гнева и стыда охватило еврейскую общественность — гнев против организаторов и пособников страшного преступления и стыд за замученных и униженных братьев, которые, не имея шанса спасти свою жизнь, не смогли спасти свою честь, пожертвовав стойкое сопротивление этим зверям в человеческом обличии, которые были уверены в иммунитете. Поэт Фруг излил свои чувства в стихотворении на идиш, выразив свою скорбь по поводу физической беспомощности своего народа и ограничившись обращением к доброму еврейскому сердцу:

Чуть позже молодой поэт Бялик мощно выразил свое чувство гнева и стыда в своем «Бреме Немирова». Он заставляет Бога адресовать эти слова мученической нации:

Представляя панихиды в честь кишиневских жертв в синагогах, он гневно восклицает во имя Божие:

Ни погромы начала восьмидесятых, ни московские зверства начала девяностых не могут сравниться по своему душераздирающему действию на русское еврейство с кишиневской резней. Оно пробудило жгучее чувство мученичества, но вместе с ним и чувство героизма. Всех охватил один и тот же порыв — организация самозащиты, как бы говоря: «Раз правительство не защищает нашу жизнь и честь, то мы сами обязаны защищать ее». Погромная паника, охватившая весь Юг после страшных дней 6—7 апреля, привела к организации в ряде городов обществ самообороны. Плеве знал об этих приготовлениях и оказался в затруднительном положении. Он понимал, что эти усилия могут помешать организации погромов, так как последние уже не будут безопасны для убийц и грабителей, и, кроме того, он был полон опасений, что эти общества самообороны могут стать рассадниками революционной пропаганды. и обеспечить тренировочную площадку для политических демонстраций. Эти опасения были высказаны в изданном в конце апреля циркуляре, в котором министр предписывал губернаторам, во-первых, «не допускать никаких обществ самообороны», а, во-вторых, чтобы власти приняли меры для «предотвращения насилия» и «пресечение беззакония». Последующие события показали, что последний приказ так и не был приведен в действие. Однако первая инструкция была проведена с беспощадной жестокостью, и во время следующих погромов войска первым делом расстреляли членов самообороны.

Таков был настрой русского еврейства, указ от 10 мая 1903 г., открывший евреям для «свободного проживания» сто один населенный пункт в различных правительствах черты оседлости, которые до сих пор были запрещены для них по «Временные правила» 1882 г. были встречены с полным равнодушием. На самом деле многие сельские населенные пункты, включенные в этот указ, были на самом деле городами, превращенными в «села» по наущению злобных чиновников с единственной целью сделать их недоступными для евреев. Украденное имущество было теперь возвращено с небольшим излишком. Данаидский подарок, который, казалось, был преподнесен евреям в качестве компенсации за кишиневские ужасы, не мог не вызвать у них отвращения. В скобках можно заметить, что правительство само свело на нет моральный эффект своего «акта благодати», издав в тот же день новый репрессивный закон, запрещающий привилегированным евреям, имевшим право на проживание вне черты оседлости, приобретать недвижимость. собственности в селах и селах. Узел беззакония в одном месте развязался на волосок, а в другом затянулся.

Горе и стыд за «кишиневские дни» вооружили руку Пинкуса Дашевского, благородного еврейского юноши, против самого виновного зачинщика резни — Крушевана. Дашевский, сын военного хирурга, приехал из Киева, где он учился в Политехникуме, в Петербург, чтобы наказать жалкого наемника юдофобов, который своей преступной газетной агитацией вызвал кишиневский пожар. 4 июня 1903 года он напал на Крушевана в самом центре столицы, на так называемом Невском проспекте, ранив его ножом в шею. Рана оказалась несерьезной, и «пострадавший» смог вернуться домой, не приняв первой помощи, предложенной ему в соседней еврейской аптеке. Дашевский был арестован и предан суду. На предварительном следствии он откровенно признался, что намеревался отомстить за кишиневскую резню, убив Крушевана. Крушеван, теперь более свирепый, чем когда-либо, потребовал в своей газете «Знамя» предать еврейского мстителя военно-полевому суду и казнить его, и его требование было подхвачено всей антисемитской прессой. Дело рассматривалось в окружном суде за закрытыми дверями, правительство Плеве, очевидно, опасалось появления в зале суда кровавого призрака Кишинева.

Интересы Крушевана представлял адвокат-антисемит Шмаков, впоследствии фигурировавший в процессе Бейлиса. Защитник Дашевского (адвокат Грузенберг и др.) утверждал, что поступок его подзащитного был продиктован намерением не убивать, а лишь выразить свой протест против разнузданной преступной деятельности Крушевана. Дашевский получил суровый приговор к пяти годам условной военной службы (26 августа). Апелляция была подана в Сенат, но решение суда низшей инстанции осталось в силе. Юноша, в порыве праведного негодования давший волю возмущенным чувствам своего истерзанного народа, был закован в цепи и сослан в гущу убийц и воров, а продажный подстрекатель, чьи руки обагрились кровью многочисленные жертвы, уцелевшие и с помощью государственных средств, продолжал свою преступную деятельность, разжигая ненависть населения к евреям.

4. Визит доктора Герцля в Россию

Живой бюрократический ум Плеве быстро сделал выводы из дела Дашевского. Он понимал, что кишиневская резня разожжет национальное еврейское чувство и направит национальное или сионистское дело в русло революционного движения. Соответственно, 24 июня 1903 г. Плеве издал губернаторам циркуляр с пометкой «строго конфиденциально» и разослал через Департамент полиции, предписывая принять энергичные меры против «пропаганды идей сионизма», которые отошла от своей первоначальной цели — переселения евреев в Палестину — и «направила свою деятельность на укрепление еврейской национальной идеи», проповедуя «организацию евреев в уединенные общества в местах их теперешнего проживания». Выполняя эти приказы, полиция начала преследование сионистов в ряде городов, запрещая продажу акций Еврейского колониального треста, сборы в Еврейский национальный фонд, собрания и конференции сионистских обществ.

Вскоре после этого, 25 июля, в Санкт-Петербург прибыл лидер сионистов доктор Герцль, чтобы убедить российские власти прекратить эти преследования. Помимо этой непосредственной цели, Герцль имел в виду еще одну, более важную миссию. Он надеялся получить от русского правительства обещание оказать дипломатическое давление на Турцию в пользу разрешения широкомасштабного поселения евреев в Палестине. Во время своих четырех интервью с Плеве сионистскому лидеру удалось убедить министра в том, что «в интересах российского правительства оказывать помощь сионистскому движению». Плеве ответил — и впоследствии письменно подтвердил свой ответ, — что русское правительство готово помогать сионизму до тех пор, пока его политическая деятельность будет направлена на достижение его целей за пределами России, на создание еврейского центра в Палестине и эмиграции евреев из России, но что правительство будет подавлять движение, как только оно будет обращено вовнутрь. Герцль уверял Плеве, что политический сионизм без фразы не преследует никакой другой цели, кроме создания центра вне диаспоры.

И Плеве, и Герцль, казалось, остались довольны результатами беседы. Герцль встретился также с министром финансов Витте и министром иностранных дел Ламсдорфом и уехал из Петербурга в обнадеживающем настроении. По пути в Петербург, особенно во время пребывания в Вильно, Герцль был объектом бурных оваций сионистов. В то же время он подвергался резкой критике со стороны представителей других еврейских политических группировок, которые считали, что он унизил национальное достоинство еврейского народа, ведя переговоры о спасении еврейства с человеком, на лбу которого был выбит Каиновым знаком Кишинев.

По-видимому, тяжелый кризис, наступивший для политического сионизма, когда надежда на получение хартии от султана отступила вдаль, заставила Герцля цепляться за соломинку на переговорах с русским правительством. Он, очевидно, придерживался мнения, что русские фараоны, одобрявшие методы сокращения еврейского населения в России, подобные тем, что практиковались в Кишиневе, могли быть готовы достичь той же цели, оказывая дипломатическую помощь сионистским планам. Залог в этом направлении фактически был дан Герцлю. Но Герцль переоценил значение обещаний, данных ему властителями, которые просто смотрели на него как на благородного мечтателя.

Через две недели после визита Герцля в Петербург острота сионистского кризиса проявилась на VI конгрессе в Базеле (11—16 августа 1903 г.). По этому случаю Герцль объявил о своем новом проекте колонизации Уганды в Британской Восточной Африке на основании хартии, предложенной ему британским правительством. Он указывал, что у этого проекта была определенная цель — улучшение ужасного положения русского еврейства, для чего Сион в тот конкретный момент был недоступен. Заявление Герцля разделило конгресс надвое: одна часть с энтузиазмом ухватилась за проект Уганды, который обещал по крайней мере временное убежище в Африке для части агонизирующей нации. Другая часть яростно протестовала против этой попытки создать «сионизм без Сиона», против отказа от Палестины и высших устремлений движения. После многих бурных и душераздирающих сцен большинство Конгресса приняло решение направить в Уганду экспедицию для исследования предложенной страны с точки зрения ее пригодности для еврейской колонизации. Вслед за этим все противники угандийского проекта, так называемые Neinsager («Противники»), в основном русские сионисты, дружно покинули зал Конгресса.

Теперь движение раздирало жестокое столкновение, ставшее результатом борьбы между двумя принципами, долгое время смешивавшимися в теоретических основах сионизма: палестинизмом и территориальностью. Этот внутренний конфликт завершился открытым расколом между этими двумя принципами. Из сионистского движения родилась Территориалистская организация, провозгласившая своей целью создание еврейского автономного центра в любой доступной точке земного шара. Ибо кровь Кишинева взывала к исходу из нового Египта. Эмиграция в Соединенные Штаты, где узники царизма в течение двадцати лет, начиная с 1881 года, успели образовать большой еврейский центр, перешагнула миллионную отметку и должна была принимать все большие и большие размеры. Еврейская общественная печать настаивала на необходимости «регулировать эмиграцию в Америку не только как социально-экономический, но и как национальный фактор». Указывалось, что значительная часть исторического национального центра в России и Польше находилась под давлением внешних событий в процессе перемещения в Северную Америку и что на практическую еврейскую политику была возложена прямая обязанность организовать этот великий восходящий центр еврейства.