История "Рассвета"

Глава 8. Касса.

Мозг не работал ни в какую. От усталости, бессонницы и нагрузки после невральных интерфейсов Древних меня безбожно вырубало спать. И тот факт, что по Москве уже двенадцать часов дня следующих суток, не колышет ровным счётом никого.

Никого из оставшихся в живых.

Потому что мёртвым уже всё равно.

Помню, как по вызову явилась на мостик Томка в сопровождении Мигунова.

Помню, как наш медик начала наличными силами и средствами приводить в чувство Рыкову.

Помню, как Мигунов вызвал нескольких крепких парней по рации, чтобы те помогли транспортировать доктора в медсанчасть.

Помню, как полковник забрал меня с мостика.

Помню, как меня отволокли куда-то чуть ли не за шкирку, потому что мысли роились абсолютно не в том направлении. Я пытался на ходу просчитать сразу всё навалившееся на нас, потому что не смог вычленить приоритетные задачи. Они все были с пометкой «сверхсрочно» и ни одна не допускала промедления. Но мне не удаётся поспеть везде.

Помню, как офицер всучил мне в закостеневшие пальцы руки кружку и аккуратно, но настойчиво заставил опрокинуть в себя. Что это за пойло – для меня оставалось неизвестным ровно до тех пор, покуда меня не просветили голосом. Но уже полчаса спустя мозг начал выходить на режим, а сознание очищалось от наведённого шухера.

– Ты оказался крепче, чем я думал, – монотонно говорил полковник, бродя по отсеку и медленно нарезая круги. – Честно говоря, ожидал, что перегоришь намного раньше. Да и «перегоранием» твоё состояние назвать нельзя. Так, словил лёгкий «тормозок».

Я сидел за столом с очередной пустой кружкой, зажатой в кулаке, и слушал радио в исполнении офицера.

– Ты довольно стойко переносишь нервную перегрузку и потрясения, – тем же менторским голосом продолжал вещать Мигунов. – Обычно, люди в твоём состоянии начинают теряться, паниковать, ошибаться. Запаниковал один – и тут же страху поддалась вся толпа. Но нет. Ты до сих пор держишься огурчиком. Завидую.

По мере того, как выпитое пойло вправляло мне на место мозги, до меня доходил смысл происходящего вокруг меня. Я начинал понимать, что творится, и, наконец, трезво смотреть на вещи. Ко мне возвращались хладнокровие и расчётливость.

– Распедалить столько проблем за столь сжатый промежуток времени… Если домой вернёмся – по тебе надо отдельный рапорт написать. Со всеми причитающимися плюшками. Внеочередное звание и «Героя» не обещаю, но тебя точно не забудут. Это факт.

То, как полковник расхваливал мою наглую морду, не имело ничего общего с истинным положением дел и отношением офицера ко мне. Ему было абсолютно фиолетово и на меня, и на мои выходки, и на моё состояние в общем. Сейчас он преследовал лишь одну-единственную цель: своими скудными навыками в области психиатрии помочь бойцу (мне, то бишь) справиться с шоковым состоянием, вызванным нервной перегрузкой. В психологической помощи очень часто используется такой инструмент, как похвала: человек, которому она адресована, нередко окрыляется от оказанного ему внимания, что сподвигает его на новые свершения. Иногда даже похлеще предыдущих.

Не забыл офицер упомянуть и пряник. Рапорт о поощрении он напишет. Как же… два раза. Шанс на то, что его пустят дальше канцелярии штаба, околонолевой. Но как манящий стимул использован быть может. Да и упоминание моего состояния, которое даже не состояние, а лёгкое недоразумение, должно внушить мне, что я ещё очень даже бодрячком, и с лёгкостью преодолею всё на одном духу.

К счастью ли, или к сожалению, но эти приёмы я знал, как никто другой: мне и самому доводилось их применять на младших товарищах. К превеликой радости, успешно. Потому попытки Мигунова внушить мне, какой я охрененный, на свой счёт не принимал, но был признателен офицеру. Его психика оказалась не слабее моей: поняв, что я реально словил тормозок, он бросил все силы на приведение меня в боевую форму. Кто бы что ни злопыхал, как бы ни пытался переиначить факты и натянуть сову на глобус, но знания, накрепко вбитые в мою память преподавателями в ДОСААФе, наш козырь и буквально ключ к спасению. Их носитель нужен полковнику живым, и, желательно, в своём уме.

– Спасибо, полковник, – выдохнул я.

Первые слова, произнесённые мною за несколько часов, саднящим чувством отдали в горле, будто бы молчал до этого неделю.

– Филиал карательной психиатрии можем сворачивать. Я в порядке.

– Дважды два? – разом ожил офицер.

– Пять, – буркнул я.

– Близко, но не очень, – Мигунов с наигранным вздохом покачал башней. – Но зачтём.

– Зачётки нет, в военник лепи.

Полковник придвинул стул к столу и сел напротив меня. И очень, очень внимательно смерил меня профессиональным командирским взглядом.

– Не играй в душеприказчика, пожалуйста, – попросил я. – На это тупо нет времени. И спасибо за угощение, кстати.

Пустая кружка с глухим стуком оказалась на столе.

– Что это?

– У Тамары Николаевны узнаешь, – хмыкнул собеседник. – Вот уж реально, похлеще всяких галоперидолов и арипипразолов вытягивает…

Визави позволил себе минутку юмора, но тут же стал серьёзным и прогнал всё неуместное.

– Ты уже с нами? – спросил он в лоб.

– От вас и не уходил, – подумаешь, «тормозок» словил.

– Почти вся досмотровая группа погибла, – коротко сообщил полковник. – Генерал Терентьев не вернулся. Парней тоже больше нет. Из старшего состава – только я и майор Мелихов. Нет связи с Землёй, а «Судьба» осталась далеко позади. Зная, что с нами приключилось, не думаю, что она уцелела. Провал по всем статьям и параграфам. Надо возвращаться на Землю.

– Здоровья погибшим, – буркнул я. – Всем остальным соболезную.

– Скажи мне прямо, – полковник не повёлся на мою филиппику. – Ты сможешь хотя бы установить наше местоположение? Для начала.

– А кто сказал, что я не попытаюсь?

Да, я не астронавигатор. Летать – летал, и немало. Но по известным маршрутам и в разведанном космосе. Определять своё местоположение в чужой части Вселенной меня не учили: это не задача пилота ближнего космоса. Да и летал я только на «прыгунах», строго говоря. А там боевой радиус применения не позволяет заикаться о дальних перелётах в десятки световых лет.

Но я кое-что понимаю в астрономии. Спектральный класс звезды для меня – не пустой звук. Что такое «красное смещение» понимаю. Пусть хреново дружу с математикой. Но тупо прикинуть запас кислорода или расход энергии – могу. Хорошо усвоил тему упреждения при движении небесных тел. Никогда не посчитаю орбиту, точка Лагранжа мне тоже мало чем поможет, но кое на что я, всё же, способен.

К тому же, в составе нашего сброда наверняка есть более профильные специалисты. Неужто мы всем миром не навалимся на одну гребучую задачу и не решим её сообща?

Мигунов кивнул, будто такого ответа и ожидал.

– Крепко держишься. Молодец!

Я не стал осаживать офицера и расстраивать его, что на меня такие детские приёмы не работают. Да, они признаны эффективными в полевых условиях, но только для тех инструкторов, кто не сумел или не успел изучить более действенные. А на меня они уже не действуют.

– Мы ещё на сверхсветовой? – спросил я.

Офицер кивнул.

– Надо остановиться и узнать наши координаты.

– Как «Колыбель» ожила? Я не успел закончить с энергоснабжением.

Полковник развёл руками и окинул взором отсек.

– Видимо, у тебя есть тайный помощник. Потому что энергоснабжение работает штатно или почти штатно. Ты и сам видел. Системы вооружения, щит, двигатели.

– Может, ещё и корабль отремонтирован?

Не, ну, а что? Уже и помечтать нельзя?

Офицер покачал головой.

– Увы. Этот гроб как был рухлядью, так и остался. Если заправить «Запорожцу» полный бак, гоночным болидом он от этого не станет. Отказоустойчивость систем по-прежнему околонолевая. Но мы не в состоянии исправить все утечки энергии, которые есть в магистральном контуре снабжения. Мы ещё летим только благодаря поистине бездонным запасам энергии в МНТ.

Я даже не знаю, радоваться работоспособности нашего самопального переходника или опасаться того, что корабль отбирает энергию из модуля нолевой точки, игнорируя утечку тока…

В отсек с крайне задумчивым видом вошла Томка. Невидящим взглядом в пустоту окинула нас с полковником.

– Как доктор Рыкова? – спросил он.

Взгляд медика стал более осмысленным.

– Плохо, – проронила она. – Я сделала всё, что могла. Но в сознание не приходит. И это не простой стресс или переутомление. Есть основания полагать тяжёлое наркотическое опьянение с симптомами отравления.

– Касса, – выдохнул я.

Томка удивлённо посмотрела на меня.

– Да, касса, – в голосе давней подруги детства слышались нескрываемые нотки изумления. – Состояние доктора Рыковой подходит под симптоматику передозировки.

– Что за касса? – поинтересовался Мигунов.

– «Космическая кукуруза», – хмыкнул я. – Произрастает в Млечном Пути один сорт, чей геном непозволительно схож с земной кукурузой. Если бы не одно маленькое «но». В составе зёрен имеется злой, как чихуахуа, наркотический замес, из-за чего чрезвычайно ценится торчками всех окрестных систем. Только, действует, почему-то, только на гуманоидные виды органической жизни.

– Из семян их початков производят наркотик, который называется «касса», – добавила Томка. – Это слово из какого-то языка, и точный перевод не помню. Но готовый продукт в виде чрезвычайно мелкодисперсного порошка употребляют внутрь перорально. В зависимости от технологии изготовления и добычи…

– Доктор Рыкова под мухой? – повёл бровью полковник.

Изумление офицера понять можно. Мы на Земле чуть ли не каждую неделю проходим всеобщее тестирование на наличие метаболитов запрещённых к употреблению веществ. Ты же не доверишь работу с инопланетными технологиями торчкам и алкоголикам?

Выходит, Анька вточила дозу уже на борту «Колыбели» или непосредственно перед проходом через врата.

– Уже неважно, под чем она, – картина представлялась безрадостной. – Очень скоро у нас будет «минус один».

– Почему? – поинтересовался Мигунов.

– После «кассы» обратного пути нет. Или сидишь на ней, или помираешь от ломки.

Офицер задумался.

– Зато, это многое объясняет, – продолжил я. – Рыкова палец о палец не ударила и играючи сделала то, что не доделал я. Но откуда у неё сугубо технические знания об инопланетных устройствах, если она биолог?

– Профессиональная ревность не гложет? – хмыкнул полковник. – Значит, она умнее тебя.

– Я, хотя бы, раньше с технологиями Древних работал. Она же вообще только позавчера услышала слова «звёздные врата»! И вообще никак не могла знать, как и что тут работает.

Полковник выпрямился.

– Хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать, – процедил я. – Сказал лишь то, что уже сказал. Ей неоткуда было взять эти знания. Или ей промыли мозги, что было уже неоднократно со многими из проекта КЗВ, или она вообще не тот, за кого себя выдаёт.

Посмотрел на Томку

– Когда Анька очнётся – поработай с ней. Ищи повреждения головного мозга, свойственные шизофреникам. Аналогичные повреждения остаются после «промывания мозгов» по технологии гоа`улдов. Это объяснит, откуда она может управлять «Колыбелью зла» и почему вообще смогла проникнуть на мостик. Корабль одного класса с «Судьбой», а о ней люсианский союз знал даже больше Раша.

Этот наркотик очень любили использовать вместо поводка люсианцы. Распадается крайне медленно, одной дозы на миллиграмм хватает на неделю, но потом ломка катастрофическая.

– Вы, как я погляжу, хорошо знаете об этой вещи, – произнёс Мигунов. – К чему нам стоит готовиться?

– К смерти, – посмотрел я на офицера. – Ещё никому не удавалось пережить ломку после кассы. Это билет в один конец с первой же дозы.

– И ничем нельзя помочь? – поинтересовался Мигунов.

– У вас есть запас кассы? – спросил я.

Полковник отрицательно покачал.

– Тогда ничем.

После кассы ломка ничем не отличается от ломок после других наркотиков, разве что в разы мощнее. Рвутся мышцы от перенапряжения, ломаются ослабленные кости, открываются масштабные внутренние кровоизлияния, обычно – инсульт. Что и является, собственно, причиной смерти. Кровоизлияния настолько обширны, что сделать с ними ничего нельзя в принципе.

– Можно только продлить ей жизнь, – предупредил я. – Возьмите все анализы с тела, какие только сможете, и займётесь ею позже, а саму её поместите в стазис. Надо отыскать капсулы на борту.

– Сколько мы сможем выиграть времени? – спросил собеседник.

– Столько, насколько хватит энергии для камеры…

Чем раньше Аньку засунут в этот гроб, тем больше времени у неё будет. Если бы мы могли достать запас этой кассы… Стоп.

Моментально выстраивается вся картина. Если ей промыли мозги в люсианском союзе и она отправилась с нами на «Судьбу», значит, люсианцы хотели по второму кругу попытаться захватить корабль. Тогда Рыкова – лишь подсадная утка, диверсант. Если она была им ещё нужна – свежая касса ей была бы обеспечена. Если не нужна – сама помрёт от ломки, и не выдаст люсианцев. Паскуды… Но тогда всё сходится, и по времени, и по событиям последних нескольких часов. Ладно, у нас сейчас есть проблема помощнее…

***

Ламповые посиделки – это хорошо. Но у нас столько грёбаных задач, что сон мне только снится.

Я забыл спросить у Томки про состав того зелья, которым меня опоили. Просто почувствовал некоторый прилив сил и пошёл заниматься своими делами. А именно – попытаться хоть чем-то помочь Рыковой, или же очистить свою совесть и понять, что помочь я не смогу в принципе.

Каюту Аньки найти труда не составило: её Терентьев разместил в первые же дни, причём непосредственно возле зала врат.

Тут меня посетила ещё одна мысль: а вдруг генерал знал о засаде? Тогда он мог или держать доктора под наблюдением, или был с ней заодно: в обоих случаях подобное размещение каюты Рыковой было удобно. А если он не знал? Тогда что, совпадение? Или ошибка? Зачем биологу быть всё время возле врат, когда логичнее рядом расположить кубрики охраны и солдат? Ведь зал врат – точку, откуда на «Колыбель» можно проникнуть извне – надо защищать именно им.

Каюта не была заперта: похоже, Анька покинула её в спешке, даже не заперев за собой дверь. Посмотрим…

Руке не надо было искать на стене рубильник: свет горел и так. Приступим к обыску…

Если Рыкова – диверсант, значит, у неё должно быть с собой хоть что-то, что могло её выдать. Принадлежность к люсианскому союзу установить не так-то просто, если ты не знаешь, что искать. Никаких документов, наколок, татуировок или украшений с униформой: числиться в союзе мог всякий. Я совершил огромную ошибку, посвятив в это Мигунова и Беляеву. Кто знает, вдруг и они оттуда? А вдруг и весь экипаж с ними заодно? Ну, тогда я труп…

Обыск начал с личных вещей: её рюкзак и сумка стояли в углу, аккуратно поставленные друг на друга. Но прежде, чем вытряхивать всё на кровать, проверил её саму: чисто. Ни в постельном белье, ни в конструкции койки ничего подозрительного нет, равно как и под ней.

Начал выкладывать вещи на кровать. Нижнее бельё, сменная одежда, запасные батареи, жёсткие твердотельные накопители информации, элементы каких-то исследовательских приборов… Сумка чиста. А что с рюкзаком? Рыкова оборудования несла мало, всё больше провиант и медикаменты. Исследовательскую аппаратуру несли несколько групп, но Анька-биолог в них не входила

Всё чисто, ничего подозрительного. С методичностью параноика я начал проверять все идеи, что приходили ко мне в тот момент. Жёсткие диски – все одинаковые на вес, начинки внутри не поменяли. На винтах крепления стоят пломбы: корпус не вскрывался с завода, или закладку в них заложили ещё на производстве. Контейнеры с едой – все герметичные, упакованы на Земле с заводскими и фабричными клеймами на пломбах. Остаются только тары: сумка и рюкзак.

С сумкой всё просто: элементарная конструкция, обычный брезент, обшитый внутри дюралевый каркас. Тут и смотреть нечего. Рюкзак же стоил отдельного внимания.

Он и в пустом-то виде весил немало, а тут ещё… Множество подсумков, карманов, декор-элементов – последнее вовсе недопустимо в военизированной исследовательской экспедиции, потому как лишний вес и объём. На эти плюшки внимание я и обратил. И, как оказалось, не зря. Результатом наглого вскрытия штыком плечевых лямок и поясной утяжки, а так же ряда «плюшевых» на первый взгляд элементов украшения станкового рюкзака, стала добыча в виде нескольких десятков грамм кассы. Её я очень хорошо знал: белёсый порошок крайне мизерного помолу: меньше пыли. Отсюда лёгкая и чрезвычайно малозаметная на вес.

Честно говоря, я рад, что нашёл их. Конечно, это автоматически означает и суд, и трибунал. И, возможно, пожизненное лишение свободы. Но, если удастся доказать, что ты находился под воздействием инопланетного устройства или химического соединения – тебя оправдают практически во всём, чтобы бы не совершил, ибо противиться инопланетным технологиям тяжело, а для гражданского, первый раз в жизни их увидевшего, и вовсе невозможно.

Добычу я поспешил доставить Томке – та как раз продолжала беседу с полковником Мигуновым.

– Тут пачка кассы, – предупредил я, всовывая невесомый целлофановый пакетик в руку ошеломлённого врача. – Этого не хватит для предотвращения гибели организма – даже поочерёдное снижение тридцати доз не дало эффекта, пациент помер. У вас в экспедиции несколько человек – химики, вот и займитесь этим. Попытайтесь синтезировать дури столько, сколько сможете. Это позволит выиграть… несколько недель.

– А что потом? – поинтересовался Мигунов.

– Потом организм поймёт, что его наё8ывают, – посмотрел я на офицера. – От синтетического наркотика он откажется, как ребёнок от грудного молока курящей матери-алкоголички. А пересаживать его обратно на натуральную дурь весьма рискованно. Может начаться необратимый процесс разрушения организма.

– Двойная ломка, – процедил полковник.

– Даже тройная, – кивнул я. – Поэтому в наших же с вами интересах сделать всё возможное, чтобы Рыкова выжила.

Биолог в неизвестной части вселенной нужен всегда. Диверсант, захваченный в качестве «языка», всегда ценен. А когда эти два кадра – есть один и тот же персонаж, его ценность возрастает кратно. Мне уже страшно представить, что может рассказать Анька, если придёт в себя.

«ЕСЛИ», – подумал я. – «ЕСЛИ придёт в себя».