Изверг Род

Семнадцать

Бабуля и мать разговаривают, хотя мать в основном помалкивает. Ее участие в разговоре сводится главным образом к всхлипам. Род, ослабевший от жара после свинки, лежит на кушетке в гостиной, блаженно и незаметно приходя в сознание и снова погружаясь в забытье. Но он слышит: в чем-то, а может, во всем, виновата мать, она сломала или испортила жизнь себе, Роду, его отцу, добросердечной бабуле и дедушке.

Бабуля говорит, что сыта по горло отпечатками пальцев на стаканах и тарелках, мать даже не удержалась на хорошей работе в банке до замужества, не ценит, что у нее крыша есть над головой. Род, ну, Род — просто дьявольское отродье, никого не слушается, мать даже сейчас на работе не удержится, она вообще помнит, каким посмешищем себя выставляла, когда работала официанткой? Дедушка сгорает со стыда, у него рубашки грязно-серые, а мать говорит, она их стирала — стирала? Мать и носового платка выгладить не может, это ж проще пареной репы, но платки — сплошь мятые и морщатся, как и все, к чему мать прикасается, это все бабуля виновата, слишком добрая была, избаловала дочку совсем, прости господи, ох, ей-богу, только вспомнить эти желтые платьица, синие платьица, накрахмаленный лен, столько очаровательных складочек, и эти носочки, и ленточка в волосах такого же цвета, всегда была одета с иголочки. Настоящая американская девушка, конечно, с такой внешностью на нее тот приятный воспитанный молодой человек из «Дан и Брэдстрит» глаз положил, за Рода отвечает мать, разумеется, но ведь ей известно, сколько приходится жертвовать, прокормить лишних два рта, не говоря о счетах за электричество и газ, а мыло, Род ест, как лошадь, а десерты бешеных денег стоят! У отца Рода были свои минусы, он всего лишь человек, мать могла бы смириться, попытаться его понять, да, он порой слишком много пьет, а какой настоящий мужчина не пьет? Мать беднягу позорила этими своими смешочками с каким-то сосунком, продавцом из магазина, что ли, или с женоподобным учителем школьным, а муж напивался до беспамятства, у него сердце разбито, кто ж его обвинит? Бог не даст соврать, не такая сложная была работа в банке, прекрасная, чистая работа, люди порядочные, весь день в разъездах, никакого однообразия, с матерью все носились, как с писаной торбой, дедушка не позволял ей пальцем шевельнуть, вот дурак, хотя и бабуля в ней души не чаяла. Да, конечно, мать для отца Рода была слишком хороша, ладно, да, в конце концов, слишком в нем крепка ирландская закваска, но ведь мать и Рода забросила, когда его отец работу искал, чтобы платить по закладной за жалкую развалюху во Флэтбуше, которая у них была вместо дома, и за это ей придется держать ответ перед Создателем. Несчастливый был дом, бабуля сразу поняла, едва туда вошла, поняла, что молодые там ни единого счастливого дня не проживут, и была права, она же знает, им с дедушкой там никто не радовался, холодные бутерброды, горка чепухового салата и пара стаканов пива, вот и все, чем их угощали, да еще разве отец домой отвозил на новой машине, которую у него быстро за неуплату отобрали. А что за фрукт был тот продавец, англичанин какой-нибудь или английский еврей, все англичане евреи, если копнуть поглубже, даже король с королевой, ей-богу, они ж там все друг на друге переженились, кузены, племянницы, дядюшки, даже сестры, какой мужик станет обманывать молодую женщину с ребенком, которому еще и трех не исполнилось? Это ж смертный грех! Мать разбила бабуле с дедушкой сердце в тот черный день, бабуля так и знала, когда ее муж, такой пьяный, аж лицо себе расцарапывал и на стены лез, господи спаси, сказал дедушке, как мужчина мужчине, что мать снюхалась с этим недоноском, с тихоней этим, ох, бедняга бога о помощи молил, а у самого все пальто в блевотине. Скромные материны платья, работа в банке, потерянная работа, неблагодарный Род, дерзит бабуле каждый день, шелковые чулки и материны юбки, можно бы и подлиннее, бедный отец, неотесанный ирландец, убедили его, что надо стать лучше, а ему это не под силу, он же остатков рассудка чуть не лишился, горький был день, когда мать, отец и Род переехали отсюда в эту лачужку вместо дома, так далеко, что на подземке или на трамвае чертовом не доберешься, только с пересадками, с кучей пересадок, ветер пробирает до костей, а ты стоишь, ждешь трамвая, на каком-то незнакомом углу, вокруг полно иностранцев, и все ради того, чтоб их навестить и, может быть, получить бутерброд с ветчиной и чашку чая. Ох уж эти шелковые чулки и блузки, шлюха от них покраснеет, о да, бабуля знала, что у матери что-то нечисто с этим задавакой-коммивояжером или с торговцем карандашами, уродом этим напомаженным, усики маленькие, а носовой платок духами воняет, а дедушка пытался привести мать в чувство, последнее время у него в рюмке для яиц вечно засохший желток. Может,

Род с матерью хотят узнать, каково жить на улице, или, может, пожить в Джерси с Кэйти и ее мужем, идиотом покалеченным, водителем автобуса, вздор несет весь день, и с ее сыном Фрэнсисом, думает, что он бухгалтер от бога, настолько, черт побери, хорош, что вареную картошку теперь не ест, выскочка, и откуда вечером на чашке взялась губная помада? Постыдилась бы мать, она никогда не была приличной хозяйкой, она сама должна это признать, вечно сидит в халате, уткнулась в свой киножурнал или бульварный роман из центовки, даже не переоденется за весь день. Она и не пытается выглядеть, как должна выглядеть мать двенадцатилетнего грубияна, высокие каблуки и эти ее шляпки, а идет всего-то черствых булочек на десять центов покупать, неудивительно, что отец Рода такой подозрительный, как аукнется, так и откликнется. Бабуля так всегда говорит. Матери и Роду не помешало бы на себе испытать, что такое жить с этой жалкой дурой Кэйти, или, может, Джимми Кенни возьмет ее к себе, и ее непослушного сыночка-хулигана в придачу, ей-богу, у матери найдется, о чем поболтать с этой обесцвеченной перекисшей блондинкой, шлюхой этой, дочкой польского кассира, что ли, а он имеет наглость называть ее своей женой, эту Марию, Мэри или Марджи, и с его матерью, жалкой старой каргой, праведницей этой, всю жизнь к алтарю на литургию ползает в шесть утра, а толку-то, да, конечно, мать понимает эту Марию, Мэри или Марджи, и бабуля знает, почему, все из-за мужа позорного, бедный простофиля, на голове рога, в его собственном доме, трудно винить мужика, что стал алкашом и бездельником без гроша, хотя, по правде говоря, он всегда питал слабость к выпивке, а мать, воспитанная девушка с приличным деловым образованием и школьным дипломом по торговле, могла бы этот порок придушить, если б здравый смысл проявила. Неудивительно, совсем неудивительно, что Род превращается в идиота, часами просиживает в ванной запершись, разглядывает рекламу корсетов и комодов в воскресных газетах, нет сомнений, к пятнадцати годам станет гомосексом, он уже на пути к тому. Картошка слишком часто подгорает, Род учится в классе вместе с итальяшками-уголовниками и фруктовыми армяшками, у них под ногтями черным-черно от грязи, одежда вшами кишит, а сами по-английски ни бельмеса, одному богу известно, куда катится этот город, когда бабуля была девочкой, тут был рай земной. Бабуля кое-что слыхала, вот именно, не беспокойтесь, мать с дедушкой держат ее в неведении, до чертиков рады, что она из дома не выходит и не показывается на людях, — но кое-что она слыхала, у нее есть свои методы. Да, мать с дедушкой на пару вечно заставляют ее чувствовать себя чужой в собственном доме, и слезинки не прольют, если она вдруг ослепнет, оглохнет, онемеет, а то и умрет, коли на то пошло. Она уже одной ногой в могиле от позора и горя, и все из-за дочери-разведенки, что выпендривается, как шлюха, и из-за внука, что скоро будет, как его неумеха и лодырь отец. И нет никаких оправданий песку в шпинате, боже мой, да у матери целый день на уборку, а бабуля не позволит радио слушать с утра до вечера, пустая трата электричества, что может быть глупее? Неудивительно, что этот латинос, горилла, букмекер на углу шляпу приподымает, здоровается с матерью, истинный джентльмен, ничего не скажешь, а она под проливным дождем чешет себе мимо в шелковых чулках и на каблуках, чтоб ноги лучше выставить, ни стыда, ни совести. Посмотрим, будет ли этот развратник Здороваться, когда чулки порвутся, ей тридцать лет, ведет себя, как гулящая. А что, боже милостивый, случилось с мистером Одеколоном После Бритья, с тем напомаженным индюком, который галстуки продавал? Что случилось? Бабуля прекрасно знает, черт побери, что случилось. Побежал со всех ног обратно к жене-посудомойке, едва отец Рода слинял, и вот вам пожалуйста, мистер Дежурный Администратор, — брошенная жена, да еще дите в постель ссытся! Эти материны фингалы, которые отец понаставил, разбили бабуле сердце, но видит бог, мать их заслужила и может не сомневаться, что трусливое ничтожество отправилось, куда надо, когда получил пинок под зад, Иисус Христос и все его ангелы на небесах, вот не понять, что мать нашла в этом коротышке, но у нее было предостаточно времени пожалеть о том дне, когда он нарисовался на горизонте в этих своих модных костюмчиках. И если на рубашке или носовом платке появится еще один ожог от утюга, бабуля вычтет из денег на ужины Рода, бог не даст соврать. Пусть никчемный папаша покупает ему ужин, завтрак и обед заодно, господи, спаси несчастного, у него свой крест. Мать, как это ни грустно.

А олух пиянь крест потаскуш ужи, пар рог, дя задавак, извр извращ щенец диот. Хлюп, хлюп, хлюп. Род засыпает.