Изверг Род

Двадцать два

Бабуля редко открывает дверь на неожиданные звонки и остальным членам семьи тоже запрещает. Если звонка не ждали, дверь закрыта наглухо, и вся семья в полном молчании ждет, когда незваный гость уберется восвояси. Там может быть кто угодно, говорит бабуля, и пусть он идет к черту! Неизвестные за дверью ее всегда возмущают. Кто угодно. Званые гости случаются редко, и у бабули нет ни малейшего понятия о гостеприимстве. По мнению бабули, внезапный звонок в дверь — это, несомненно, дедушкин дальний родственник жаждет подачки, бабулин дальний родственник пришел поведать историю своих злоключений, хулиган и никчемушник клянчит на учебу в колледже, религиозный маньяк машет толстой протестантской Библией в цветных ленточках, ленивый венгер или ниггер с грязной тряпкой притворяется, будто хочет окна помыть, жирный пьяный полицейский продает лотерейные билеты в пользу нищих дружков, жирный пьяный пожарник продает лотерейные билеты в пользу сорока подлецов с пожарной станции, мальчик на побегушках у местных демократов охотится за избирателями, у парня на носу все вены видны, господи боже, а может, это сам Кларк Гейбл[13] продает золотые кирпичи — воображая эту картину, бабуля посмеивается — холодно, но посмеивается.

Сегодня же, первого числа, в пять вечера, звонок в дверь и впрямь ожидается — день сбора квартплаты, в этот час неизменно является мистер Свенсен со своими «йа-йа» — забрать деньги и на пару глоточков присосаться к дедушкиному виски, вот ведь дедушка слизняк. Бабуля говорит, что неплохо бы этого пердуна самого отйайачить. Тем не менее, когда раздается звонок, она пощипывает щеки, чтобы появился румянец.

Но входит не мистер Свенсен, а худой, гладко выбритый, бледный молодой священник, пыльный, черный с прозеленью, костюм пугающе контрастирует с безукоризненным белым воротничком. Священник шагает через порог, и дедушка пятится, не приглашая войти, скорее — в изумлении. Бабуля кричит дедушке через коридор, чтоб закрыл дверь, а то соседи воспользуются случаем и всё про их дела разузнают. При виде священника она заикается и умолкает: он же прямо в квартире! Дедушка закрывает за ним дверь и весьма радушно ведет по коридору в столовую, к остолбеневшей бабуле в лохмотьях и тряпье. Дедушка говорит, что священник собирает деньги для миссионеров, для проповедников, монахов и монахинь, что работают во имя Господа в непроходимых африканских джунглях. Священник замирает, неуверенно улыбается бабуле, а та нетерпеливо глядит поверх очков на его бледное бритое лицо и здоровенный прыщ на носу.

Бабуля никогда не ходит на мессу, боится священников. Есть в них что-то отстраненное, и запах у них нечеловеческий, наводит на мысль о странных делах. Они колдуны. Бабуля ужасается, представляя, что Иисус Христос в своем подлинном мученическом обличье сходит к алтарю. От одной мысли, что ей следует вкусить реальной плоти его и выпить его настоящую кровь, ее трясет, от вкуса облатки тошнит. Последний раз, много лет назад, причащаясь, бабуля выплюнула облатку на пол у своей скамьи и стала ждать, когда бог поразит ее насмерть ударом молнии. Униженно скуля и дрожа от страха, она обмочилась. Бабуля уверена, что священник тогда знал об ее ужасном позоре.

Гость сбивчиво излагает просьбу пожертвовать на благотворительность. Бабуля, смущаясь в странной роли хозяйки, смотрит в сторону кухни, где стоит виски. Поправляет сетку на волосах, захлопывает почти беззубый рот, одергивает драную юбку, запахивает ворот халата, пытается спрятать обрывки чулок, скрещивая ноги, и наконец, шаркает рваными тапочками в спальню за кошельком — дать чужаку денег, выпроводить его за дверь с его колдовством вместе.

Род наблюдает за всей этой странной хореографией, и внезапно темные закоулки его невежества озаряет ровный дьявольский свет, на мгновение Род превращается в бабулю, проникает в ее разум — благочестивый, жестокий, низкий и чудесно, восхитительно, абсолютно парализованный ужасом! Род постигает. Он скромно шагает к священнику, что замер между обеденным столом и сломанным креслом Морриса, и встает рядом с дедушкой: дедушкин союзник, дедушкин помощник, энергичный, преданный и любящий внук. Род смотрит на слюнтяя-священника, на этого, как говорит бабуля, исусика, банный лист на жопе, господи помилуй, который в десять раз лучше ворюг-протестантов с их чертовыми парадами и мороженым!

Краем глаза он видит бабулю, бледную и вспотевшую, кошелек открыт, в руке бумажка в один доллар. Бабулины глаза распахнуты, в них беспокойство, пряча тревогу, она наблюдает за священником. В любой момент он может, может в любой момент, вправе отослать ее к Всевышнему без исповеди, господи спаси! Род смотрит на священника в упор, мучительно презирая и этого дурачка, и бабулю.

Затем Род принимается подробно расспрашивать священника о миссионерах, натянув на лицо слащавую тошнотворную маску почтительности и благоговейного любопытства. После каждого ответа следует новый вопрос и уточнение предыдущего, затем высказывается робкое и непроходимо глупое суждение о вере, которое священник нервно поправляет. Священник переминается с ноги на ногу и наконец садится на стул! Бабуля смотрит на Рода, во взгляде — злобное отвращение, тонкие губы застыли в свирепой усмешке. Дедушка спрашивает священника, не хочет ли он выпить воды или, может, ну, э, глоточек виски, чтобы согреться? Род кротко улыбается.

Ах, как здорово быть католиком! Ах, как интересно слушать рассказы о невежественных черномазых дикарях и единственно истинной церкви! Правда же, отлично, восторженно спрашивает бабулю Род, а дедушка протягивает священнику полстакана виски и весело салютует своим стаканом. Род снова улыбается, обдумывает следующий вопрос, может, про смертный грех. Или про Пять Таинств.

За здравие Церкви! За миссионеров! За бабулин ужас! Пусть растет и процветает!

За удачу!

Род больше не глядит на бабулю, у нее на лице написано, что она понимает, конечно, конечно, она понимает.