Изверг Род

Тридцать шесть

Неожиданно и необъяснимо Род по уши влюбляется в Пэтси Тейлор, блондиночку с измученной и тревожной бледной рожицей. Они примерно ровесники, Пэтси учится в католической школе и живет через три дома от Рода. Как же это вышло, что лишь теперь он замечает, как она прыгает со скакалкой, играет в классики и камешки? Как вышло, что лишь теперь он видит, как взметается клетчатая школьная юбка, когда Пэтси бежит?

Где же он раньше был?

Увлечение Рода растет с каждым днем, и наконец он буквально сходит с ума от страсти. Пэтси, Пэтси. Ах, ее прекрасные торчащие зубы! Подкрепите Рода вином, освежите его яблоками.

Как-то вечером Род будто невзначай догоняет Пэтси, когда она идет домой ужинать. Говорит, что, кажется, встречал ее в школе, ага. Да, видимо. Говорит, что, кажется, они в детстве в одном классе учились, может, доску вместе мыли? В одном классе? Он увлеченно врет, стараясь не смотреть на маленькую грудь, что выпирает под белой блузкой в чернильных пятнах. Может, они в классе за доску отвечали? Пэтси смотрит на него откровенно жестокими серыми глазами и говорит, что слыхала, Род в классе для кретинов учится. Она говорит, у них в католической школе кретинов не бывает, она никогда не училась в одном классе с Родом, она всегда в католическую школу ходила. Говорит, в католической школе девочки тряпки для мела не вытряхивают — это для мальчишек работа. Род говорит, этот его класс ничего не значит, ровным счетом ничего, это ошибка. Пэтси усмехается холодно и лукаво, чуть приоткрыв кроличий ротик. Род тонет в унижении, резко меняет тему, грубо, глупо спрашивает ее (искусительницу Пэтси! бесподобную Пэтси!), не хочет ли она подарок. Подарков? Может, он ей что-нибудь? Может? Может, каких-нибудь? Пэтси опять улыбается, грязным пальчиком касается его руки. Род тупо смотрит в ее бледное лицо. Пэтси касается его руки двумя грязными пальчиками, поворачивается и взбегает на крыльцо своего дома. Род нюхает руку. О, Пэтси! О, Пэтси хочет подарок! Род направляется домой, сердце выпрыгивает из груди.

Подарки? Но у Рода нет денег.

Три дня, неделя. Смутная зубастая улыбка Пэтси расплывается, блекнет, наконец исчезает. Пэтси говорит, она и не думала, что слабоумный кретин знает, что такое подарок! Она снова и снова подбрасывает старый грязный теннисный мячик, ловит его неловкими пальцами. Роду будто кол в сердце забивают. Ему хочется целовать ее туфли. Ему хочется плакать.

И тут бабуля велит Роду сходить к Дрейеру и купить на десять центов среднего масла, не лучшего, а среднего, и объяснить наци, если он за столько лет еще не понял, кому Род приходится внуком, ибо если бабуля получит хоть на йоту меньше, чем то, за что заплатила фрицу добрыми американскими деньгами, которые, по правде говоря, наверняка идут Гитлеру, или как там зовут этого придурка, она уж постарается, чтобы Род понял, как выполнять поручения! Род кивает с физиономией безропотной побитой псины — еще одна личина в его стремительно растущем репертуаре. Десять центов на масло — это деньги для Пэтси, для Пэтси.

Масла вообще не существует, и бабули тоже нет, нигде на земле.

Пэтси на крыльце играет в камешки, и Род ей машет. Пэтси глядит надменно. О, как желанна невзрачная Пэтси в своем утонченном презрении.

Десять центов, считай, потрачены, пропади оно пропадом, это масло, и бабуля пусть катится прямиком в ад. В помрачении страсти Род за пять центов покупает кольцо с ужасным аляповатым сердцем Христа, кровоточащим в обрамлении шипов под целлулоидом, ярко-зеленый волчок за четыре цента и на цент сосисок. Он просит положить это все в бумажный пакет и бегом возвращается к чудесному крыльцу чудесной Пэтси, дабы передать подношение в ее чудесные грязные руки. Пэтси заглядывает в пакет, расплывается в грызуньей улыбке и встает. Собирает свои камешки, мяч и манит Рода за собой по коридору на первом этаже, в темный закуток под лестницей возле двери во двор.

Пэтси что-то говорит: о сердце Христа, о младенце Христе из Праги, о матери-настоятельнице или о пятидесяти миллионах лет ужасных мучений душ, томящихся в чистилище. Она угощает Рода конфетами, надевает колечко на мизинец, говорит, что красивое. Говорит, что волчок ей тоже нравится, она ужасно любит зеленый, ее любимый цвет. Род глупо ухмыляется, рукой прикрывая пятнистые зубы. Неудержимо хохочет, затем наклоняется и целует Пэтси в щеку. Пэтси краснеет, Род краснеет, Пэтси наклоняется, целует Рода в губы, и секунду ему кажется, будто лицо у него сейчас вспыхнет ярким пламенем. В паху тупо, волнующе ноет.

Своим странным ротиком Пэтси жует хотдог, лицо розовое и потное. Она ерзает, садится нога на ногу, и Род видит у нее под юбкой белые трусики. От щекотки после ее губ, от вида трусиков у Рода встает так, что аж больно. Он боится, что Пэтси заметит выпуклость на поношенных вельветовых штанах, сутулится, чтобы Пэтси не увидела.

В волнении, восторге и смущении, радостный и благодарный Пэтси, прекрасной Пэтси с раздвинутыми ляжками, Род берет еще сосиску. О, грязная, беспечная Пэтси! Может, она раздвинет ноги чуть шире, может, юбка задерется чуть выше? Он бы увидел побольше. Или еще что. Еще что. Он знает, что пялится, будто извращенец какой, будто Сэл Ронго или Белок, в голове все плывет и кружится. Пэтси говорит, ей пора на ужин, и вновь его целует липкими, сахарными и коричными губами, ее рука ненароком касается ужасного, постыдного бугра на штанах. Она говорит спасибо, или спасибо тебе, или спасибо, Род. Род, говорит она, Род. Ее передние зубки прикусывают тонкую нижнюю губу.

Род приходит домой, про себя уже почти придумав трогательно нелепую историю о потерянных десяти центах на масло, но не успевает он и лживого слова произнести, бабуля говорит, мало того, что он — плут, бездельник, проклятый врун и тупой недоумок, нет, Иисус, Мария и Иосиф, он теперь еще и подлый вор! Она лупит его ремнем с пряжкой, и Род поневоле вопит. Бабуля говорит, лучше ему, ей-богу, держаться подальше от костлявой чахоточной шлюшки, которая по соседству живет, у нее зубы, будто у крысы из канализации, а подбородком хоть сыр режь, иначе бабуля Роду ноги оторвет, ей-богу, оторвет! Она снова замахивается и ремнем рассекает кожу на спине, когда он пытается отвернуться, потом еще раз пять или шесть. Потом его посылают за маслом. Когда он возвращается, бабуля опять его бьет. Рубцы на спине, на боках, на ногах и заднице немного кровоточат, бабуля велит ему вымыться, помазать царапины йодом и отправляться спать без ужина. Мать плачет, говорит, пускай Род и впрямь держится от шлюшки подальше, и что мать его не учила воровать. Род смотрит на нее с яростным презрением. Сука.

Тело жжет и горит, Род в постели думает про Пэтси, про ее ноги, губы, ее бесстыдные трусики и промежность. Ее маленькую тайную письку. Он дрочит, чтобы замараться, заставить Пэтси проделывать грязные и отвратительные штуки с чистым храмом его тела, храмом, которым одарил его любящий господь. На хуй все! О, Пэтси, о, Пэтси, грязная, милая, дорогая, раздвинь ножки, шлюшка, дай на тебя посмотреть.