Изверг Род

Двадцать семь

У Рода полно вшей, и бабуля утверждает, что большой тайны в этом нет. Вши — значит, из людей уродство выходит, это всем известно. Вши заводятся у людей, которые того заслуживают. Бабуля говорит, легко заметить, как Роду нравятся вши, и наоборот — вши любят Рода. Их Родово уродство привлекает, вот и все дела. Она хлопает его по голове, толкает на стул посреди кухни и велит наклониться над тазом кипятка. Она втирает Роду в голову золу из уличных мусорных баков, окалину и все прочее, рассуждая о том, что вшей создал сам дьявол — и мух со змеями тоже. Бог вшей не создавал! Она трет ему голову сильнее, до крови, и тихо мычит от омерзения, когда вши сыплются в таз. Бабуля говорит, что хочет закончить эту грязную ниггерскую работу до прихода мистера Гинзберга, он всегда за страховым взносом является как по часам. Видит бог, эти двадцать пять центов на ветер выбрасываются! Вот уж зрелище будет для жида: бабуля, утонченная женщина, всегда с гордо поднятой головой ходит, никому не стыдится в глаза глядеть, несмотря на никчемную дочь, — и вычесывает вшей, точно ирландская шлюха какая, точно потаскуха эта, сожительница Родова отца! Вот уж зрелище! Она ловко тычет пальцем Роду в глаз, и глаз слезится. Бабуля говорит, что Род и должен плакать, чтоб его черти съели, он своей грязищей семью позорит!

Может, думает Род, мистер Гинзберг, что стоит терпеливо, стаскивает толстую резинку, стягивающую бухгалтерские книги, не позволит бабуле Рода обижать. Может, случайно расколет ей череп. Подожжет ее. Заставит поскользнуться и грохнуться головой об раковину. Да, ваша честь, говорит Род на суде, моя дорогая бабуля мыла мне голову шампунем, как обычно, потому что сильно меня любит, прямо чересчур, а мистер Гинзберг, жид, вроде как случайно ее толкнул, и она выпала из окна. Он горько всхлипывает в своем новом костюме с длинными брюками, и мать глядит на него с гордостью и утирает слезы. Судья говорит, что несчастный случай, конечно, и мистера Гинзберга в тюрьму не посадят.

Бабуля выливает Роду на голову полпинты уксуса, втирает в бледную, до крови исцарапанную кожу. Она говорит, что когда была маленькой девочкой, вши заводились у одних приезжих, только с корабля, дурные, как овцы, даже про обтирание не знали, господи, да от них тошнило просто, вши ползали тучами, с грязных воротников на сальные волосы, и столько же — с волос на вонючее тряпье, из которого хоть суп вари, брось в кипяток и добавь лука, соли и перца, любую американскую девушку от такого наизнанку вывернет. Но у приличных, уважающих себя ирландских мальчиков или девочек, которые здесь родились, не бывает столько дряни на голове. Если вши заводятся, значит, человек урод, уродство изнутри лезет, двух мнений быть не может. Бабуля втирает уксус, кожа на голове деревенеет, бабуля сыплет еще золы и снова трет. Теперь волосы похожи на толстый сероватый пудинг, а воду в тазике усеивают полчища вшей. Бабуля сграбастывает клейкие вихры и резко вздергивает Роду голову. Моет руки в раковине, смотрит на Рода оценивающе и с омерзением.

Род уверен: еще не конец, этого мало, и будет продолжение. Может, бабуля утопит его в ванне, может, приготовит ему ужин из мертвых вшей, может, подожжет волосы керосином. Он ждет, когда в дверь позвонит мистер Гинзберг, Гинзберг, присланный на подмогу господом богом или дьяволом, Роду все равно, он и так погиб и проклят за грешные мысли. Бабуля стоит перед ним, руки сложила под передником, на котором вышито криво: «Бог везде не поспевает, потому и создал матерей». Она широко улыбается, золотой зуб сверкает особенно ярко — значит, быть беде.

Бабуля велит Роду спуститься вниз и посидеть на крыльце, волосы — мерзкий шлем из серой пасты, зола, запекшаяся кровь, живые и мертвые вши, и все это жутко воняет уксусом. Сейчас его голове нужен воздух, объясняет бабуля, свежий воздух выманит вшей, они от уксуса спасаются, да. И ничего страшного, если его кто увидит, нечего переживать, вон как лицо вытянулось! Тщеславие — это грех. Бабуля последит за Родом с крыши, пусть сидит, пока она его не позовет мыть голову, а если его не будет на крыльце, когда бабуля выглянет, она отколошматит его до полусмерти и заставит спать вот с такими волосами, а завтра все равно придется на крыльце сидеть. Свежий воздух — лучшее средство, чтобы выманить вшей, это все знают.

Род сидит на крыльце. Люди идут мимо, глазеют или смеются, качают головой в ужасе или сочувственно. Входящие или выходящие шарахаются от нелепого, дурно воняющего пацана. Он воображает, как бабуля падает с крыши прямо перед ним. На тротуар. В канаву. На капот машины. В мусорный бак. Шмякается о землю, растекаясь лужей крови. Нет, нет. Нет, нет. Нет, нет, нет. Он отправится в ад!

Боже милостивый! Род осознает, что перед ним стоит Большой Микки — посреди усмешки торчит сигарета. Большой Микки затягивается, сплевывает на тротуар перед Родом, сочувственно качает головой. Кончиками пальцев он легонько приподнимает Роду голову за подбородок, выдувает дым ему в лицо. Наклоняется ближе и говорит, что слыхал, будто Род влип в историю со вшами, подхватил от беспутной мамаши, языком ей грязную письку вылизывал, что Род скажет, это правда? Род, глядя не совсем на Большого Микки, но и не совсем в сторону, дрожащим голосом говорит, что пускай Большой Микки ебется конем, пускай выебет свою потаскуху-мамашу, а потом и урода-отца, для ровного счета. Род безмятежно смотрит через дорогу. Он потрясен.

Большой Микки отступает. Его улыбка странно каменеет, спокойная и кровожадная, улыбка Красавчика Флойда, Детки Нельсона, Келли-Пулемета, Клайда Бэрроу, Джона Диллинджера, Аль Капоне[14]. Он говорит, что не верит своим ушам, господи, говорит, господи боже, говорит, так-так-так. Род ждет первого убийственного удара, и на бровь его медленно выползает умирающая вошь.