Изверг Род

Четыре

Во сне женский силуэт стоит в конце длинного коридора. Контуры очерчивает свет из открытой двери на лестничную площадку. Роду не позволено видеть лицо женщины, но он знает, точно знает: это бабуля. Вдруг она рядом с ним, дверь закрывается, но коридор залит солнечным светом. Бабуля что-то говорит, и Род силится понять, хотя знает, что на самом деле не старается понять, он выдумывает за нее слова, подбирает их, пытается соединить в тираду, что объяснит, почему бабуля долго — Род знает, что долго, — стоит одна в коридоре, сначала призраком, потом безликой женщиной. Бабуля говорит, она совершенно уверена: сегодня бейсбол, днем будут играть в бейсбол, она совершенно уверена, бейсбол в «Эббетс-Филде», это наверняка. Сегодня днем будут играть в бейсбол, скорее всего, в «Эббетс-Филде», она уверена. Бабуля обнимает

Рода за плечи, и он чувствует леденящий холод ее тела. Она говорит, что сегодня днем будут играть в бейсбол. Род говорит — где, в «Эббетс-Филде»? Бабуля сжимает его плечо, ее рука — точно ледяные клещи. Она говорит, что дедушка хочет получить от Рода «Лаки-Страйки». Они дедушке понадобятся, когда он поедет в «Эббетс-Филд». Теперь у нее голос матери. Голосом матери бабуля говорит, что дедушка хочет получить сигареты до начала игры, она знает, Род хороший мальчик, когда не огрызается, как черномазая обезьяна. Бабуля входит в кухню и пристально смотрит на Родова отца — тот сидит за столом, читает газету и пьет из щербатой рюмки. С минуту она смотрит, затем поворачивается к Роду и манит его к себе. Бабуля говорит, что отец Рода — никчемный бездельник, пьет как сапожник. Род идет к бабуле, та стоит в слепящих лучах, что проникают в длинный коридор из двери на площадку. Теперь отец Рода у бабули за спиной, курит и улыбается. Отец поднимает сигарету, говорит бабуле, что это «Лаки-Страйк». Он водит сигаретой вверх-вниз у нее перед лицом. Род знает, отец собирается взять его в «Эббетс-Филд», но ведь Род не может туда поехать, ему нужно достать дедушке «Лаки-Страйки», эти «Лаки-Страйки», которые дедушке нужны. Он говорит, что, кажется, дедушкины сигареты у отца. Отец матерится и кричит, что всё у него отни-мают; жену даже, и ту отняли. На площадке темно. Бабуля материным голосом говорит, что скоро привезут сундук для одежды Рода, а потом еще один, туда засунут самого Рода, непослушного, неблагодарного мерзавца. Род плачет и видит, как бабуля плавно идет, будто плывет, по темному коридору мимо своих фотографий, они пугают Рода: он отчетливо видит, как бабуля на фотографиях гримасничает, показывая золотой зуб. Бабуля скользит, бабуля плывет. Она неземного белого цвета, морщинистая, бесформенная и грузная. У нее нет головы. Она подплывает к Роду, и он говорит отцу, что у нее нет головы, но отца нет. Бабуля кокетливо смеется и резко сообщает, что головы у нее нет, но голова скоро прибудет в сундуке. Бабуля прижимается к Роду, мягкая, скользкая, холодная, как лед. Род смотрит на нее и видит, что это не бабуля, а нечто другое. Бабуля — это ее корсет. Она прислоняется к нему, чуть уменьшается и начинает смеяться. Она зовет Родова отца, что сидит за кухонным столом, так, будто Родов отец — это дедушка, и говорит ему, что у нее есть для него «Лаки-Страйки». Она обволакивает Рода. Он одет в бабулю.