Изверг Род

Тридцать

Бабуля раздвигает занавески между столовой и гостиной, пристально вглядывается в лицо Рода — спит ли? Род не спит. Он летает над Безлюдными Пустынями, Непроходимой Сахарой, Кладбищем Надежд, устроившись в крохотной кабине «хорнета», своего замечательного биплана. Бабуля не сводит глаз с его лица, но Род — гений притворства, и невыразительная физиономия абсолютно неподвижна. Бабуля отпускает занавески, возвращается в столовую и говорит, что никчемный болван спит, хотя она не против, чтобы он услышал все, что она собирается сказать матери, как ни крути, этот проныра ничего не пропускает. Глядя в потолок, Род беззвучно говорит, что старая сука уже наполовину отравлена. Он резко дергается, слыша треск ружья кровожадного араба — никогда не доверяй темнокожим дьяволам-язычникам!

Бабуля говорит, что ей с дедушкой, работягой идиотским, самим крошек на столе не хватает, а тут еще и мать с Родом, так что мать сильно заблуждается, если думает, будто бабуля не желает и не способна отправить ее вместе с сыноч-ком-хулиганьем к Кэйти в Джерси. Вот тогда они оба, примадонны, и поймут, что такое жить с женщиной, которая стелет газеты на пол, чтобы, господи, помилуй нас грешных, жалкий линолеум не протереть, он у них настелен со дня изобретения линолеума, наверное, с женщиной, которая бежит в ванную всякий раз, когда кто-нибудь сделает свои дела, чистоту наводит, да во имя драгоценной крови Иисуса Христа, нормальный американец, который не в канаве родился, от такого сблюет, и еще этот нахал, ее муж-инвалид в своем кресле, весь скрученный, как сухой крендель, помилуй его, господи, круглыми сутками носом клюет, слушает сериалы по радио про какую-то Стеллу, все подряд слушает и слюни пускает, точно алкаш ирландский, который с угра до дармового виски дорвался, а для разнообразия порой еще и ссытся в штаны. Ей-богу, если мать думает, что бабуля расстроится, переправив ее с Родом через реку по тоннелю со свистом, так, что голова кругом пойдет, то она очень заблуждается, да, очень. Бабуля говорит, что материными жалобами сыта по горло.

Род замечает девочку, похожую, может, это, да, это Джоанна Кармен, в Пещере Ужасов, в плену у гигантской гориллы и злобного питана, красивые мягкие губы распахнуты в крике, платье порвано спереди, нет, она потеряла платье, она съежилась и кричит, на ней какие-то кружева или нижняя юбка, прекрасные руки скрещены на прекрасной груди, что набухает под шелком, красивые ноги, голые, только белые гольфы, изодранные острыми колючками Запретных Дебрей. Род приземляется на крохотном пятачке! Вот тебе, питан — и голова питана отсечена одним взмахом серебряного клинка. Вот тебе, гигантская горилла, — и Род разряжает в нее смазанный карабин. Джоанна Кармен плачет от счастья, но смущается, на ней только красивая нижняя юбка, чуть виднеется прекрасная грудь, и прекрасные ноги обнажены. Джоанна Кармен густо краснеет и опускает взгляд. Род притворяется, будто не смотрит на нее, он же не дешевый подонок.

Да, вот именно, если мать считает, что у нее слишком много дел, слишком много дел\ — и бабуля смеется, пуская кошмарного петуха. Род слышит глухой стук — пивной стакан поставили на карточный столик. Если мать считает, говорит бабуля дедушке, что у нее слишком много дел, значит, она понятия не имеет, что значит много дел, и дедушка говорит, что мать себе не представляет, что значит слишком много дел, а если матери хочется узнать, что на самом деле значит слишком много дел, говорит бабуля, а дедушка повторяет, что если матери хочется узнать, что на самом деле значит слишком много дел, тогда, заканчивает бабуля, Кэйти будет чертовски рада ей показать. И сыну ее, ленивому и никчемному лодырю, который на пути в каталажку, Кэйти тоже быстро мозги прочистит. Дедушка говорит, что куда дерево клонилось, туда и повалилось. Бабуля твердит, что Род всегда дурной, всегда бешеный, но в мальчишке есть хоть проблеск приличий. По крайней мере, один. Крохотный. Проблеск. Приличий. Ей-богу, его еще поискать, но надо отдать чертенку должное, проблеск у него есть. Дедушка говорит, мальчишка не так уж плох, в нем был проблеск приличий. Дедушка вспоминает, как Род спускался в подвальную кладовку за вещами для бабули и не пикнул. Даже язык научился не распускать. Бабуля смеется и говорит, что Рода следует пороть и колотить, чтобы стал парнем, настоящим парнем, бабуля не стесняется, когда речь о дисциплине, вполне может преподать урок, если надо, нет ничего лучше хорошей зуботычины, чтобы поставить мальчишку на место. Дедушка говорит, что хорошая зуботычина еще никому не мешала, возьми хотя бы мать. Внезапно бабуля орет, что зуботычина скоро пригодится, и не одна, этот увалень, она клянется кровью распятого Христа, превращается в какого-то неотесанного бандита! Он и раньше был испорченный, и до того, как его перевели в этот ужасный класс для латиносов, извращенцев, уголовников из исправиловки и отъявленного сброда, у них кровь зараженная, в классе даже есть один не то жид, не то араб, в кости играет, бабуля что слышала, то и говорит, чудо еще, что парочку ниггеров туда не запихнули, они бы очень к месту пришлись со всеми этими чужаками, хулиганами и грабителями, она бы нисколько не удивилась. Бабуля говорит, Роду прямая дорога в каталажку, и он явится туда, прогнив телом и душой, дрожа, как осиновый лист от какой-нибудь дрянной болезни, раньше времени состарится. Говорит, что не потерпит — пора положить этому конец, будь она проклята, если станет терпеть тупого упрямца, что вечно ходит с мрачной рожей и задирает перед всеми нос, пускай мать глянет на бедного отца, он же раб, и больше ничего, пускай мать глянет. Бабуля не потерпит, чтобы бедняга кормил урода, который якшается с ниггерами и прочим сбродом!

В «хорнете» для двоих места мало, поэтому Джоанне Кармен приходится сесть Роду на колени, он взмывает в голубую высь, показывает Джоанне Изумрудные Джунгли внизу, и она трепещет при виде Невероятной Красоты водопадов и Тенистых Логовищ молчаливой пантеры и могучего льва, Царя Зверей. Род надевает на Джоанну свою кожаную куртку и белый шелковый шарф, чтобы не подхватила смертельную простуду от леденящего ветра высот, и Джоанна прижимается к нему. Он мастерски и храбро уходит в петли и штопоры, Джоанна смотрит на него и говорит, трудно поверить, что Род учится в 6А-4 с глупыми латиносами и кретинами, а Род краснеет и отвечает, что это ошибка, в учительской перепутали, он скоро перейдет в нормальный класс. Джоанна Кармен устраивается у него на коленях поудобнее, и он смотрит в ее прекрасные карие глаза, видит красивые нежные губы, а она изящной рукой обнимает его за шею и близко наклоняется, он чувствует теплое чистое дыхание, что пахнет мятой, цветами и апельсинами. Она шепчет, что, может, Рода переведут в ее класс, и он сквозь нижнюю юбку коленями чувствует тепло и мягкость ее красивой попки.

Бабуля говорит, что матери, наверное, понравится служить рабыней у Кэйти, смотреть, как Род мирится с железной дисциплиной, строже, гораздо строже того, к чему Род привык здесь, бог не даст соврать, ни у бабули, ни у дедушки сил больше нет, и пускай мать не смотрит на бабулю, как на рехнутую, бабуля чувствует, как приближается старость, и дедушка тоже не молодеет. Бабуля говорит, что наказывает Рода, как только может, но сил у нее больше нет. Она его слегка по щеке хлопнет, а он пялится, мол, поцелуй мою королевскую жопу, да, простите за выражение, но неблагодарный маленький мерзавец это и хочет сказать, бог свидетель. Или мать считает, что воспитает Рода сама в собственном доме, если устроится на работу и сможет снять квартиру, так это вряд ли, она сто лет уже не работала, одурела совсем от Родова отца, будто потаскушка дешевая, а у того в кармане и десяти центов не наскребешь даже в лучшие дни. И мать зря рассчитывает на подачки от бабули с дедушкой, они денег не печатают, несчастный дедушка пашет как раб собака ниггер венгер разносчик пархатый эмигрант только с корабля с картонным чемоданом. И зачем, спрашивается? Чтобы Род позорил его перед каждым встречным и поперечным, кто согласен выслушивать сказки о том, как дедушка выпивает? Бабуля знает, о да, до нее доходят слухи, ей многое известно, столько всего у этого головореза изо рта лезет. Но, но если мать хочет избавиться от родителей, посмотрим, как она станет перебиваться со своим никчемным сыном, который на волосок от ближайшего полицейского участка, пожелаем ей удачи, насильно не держим. Все равно прирожденную шлюху никто не остановит, если она хочет делать, что ей, черт побери, нравится. Может, говорит бабуля, мать встретит какого нового дружка, ей больше ничего и не надо, новый дружок и все, Иисус, Мария и Иосиф, прежний-то, болван в костюмах от Говарда, банный лист на жопе, выгнал отца Рода из дому, на улицу выкинул, а тот к спиртному прилип, хотя и отец, конечно, слабак, с этими его идеями обогатиться за неделю и этой его шлюхой, новой женой, да не смешите бабулю! Бабуля надеется, что мать удовлетворена. Господи, господи, господи, помоги, умоляет мать, что она такого сделала, чем это все заслужила, а бабуля смеется, говорит, что бог не поможет, надо было про бога думать, когда этот юбочник слюнявый у ее юбки ошивался, с этой своей бухгалтерской рожей без подбородка, покупал ей белье и конфеты, да, бабуля знает, и этого достаточно, чтобы приличная женщина со стыда сгорела. Бабуля говорит, что мать как-то не вспоминала о боге, когда черные ночнушки надевала — да, и нечего так смотреть, — или допоздна в баре сидела на этой табуретке, нога на ногу, пила «Том Коллинз», сигарета в зубах, обычная проститутка, да и только.

Может, Род попросит, говорит Джоанна Кармен, чтобы его перевели к ней в класс, они тогда будут встречаться каждый день, и Род станет провожать ее домой, она живет во Флэгг-Корте, Род же знает, где это, правда? Род говорит, что знает, конечно, громадная модная многоэтажка, там еще фонтан и железные ворота, а Джоанна Кармен говорит, что еще бассейн, чтоб жильцы отдыхали. Она слегка краснеет и говорит, может, они с Родом вместе поплавают, она бы ему новый купальник показала, они с матерью купили в «Эй-энд-Эс», ярко-желтый, как подсолнух, с миленькими бледно-голубыми цветочками на, и она рукой показывает на свою прекрасную грудь, у нее дрожат ресницы, она опускает глаза. Род коленями ощущает ее тепло, ее голова склонилась к нему на плечо, лицо горит девичьим стыдом, и Род говорит, ох, Иисусе, о господи, ох, Иисус Христос всемогущий, а Джоанна Кармен нещадно ерзает у него на коленях.

Бабуля говорит, с Родом надо поменьше нянчиться, пускай соберется с силами и вырвется из этого класса для дегенератов для начала. Ей-богу, у этой шайки диких индейцев даже учителя не задерживаются. Она говорит, все они звери, но что ожидать от макаронников и психов, одному богу известно, каких босяков в эту помойную яму накидали. Она пьяно вздыхает и говорит, что им всем не помешал бы ремень.

О, Джоанна, Джоанна, о, говорит Род. Он кусает простыню и одеяло, утопая в головокружительном мире любви. Джоанна Кармен сидит на нем верхом, он отпускает рычаги, «хорнет» круто ныряет вниз, к Задумчивому Конго. Они погибнут оба, их тела найдут, сплетенными в Объятиях Смерти!