Красный волк

Глава X

За ужином отец внимательно выслушал рассказ о прошедшем дне Примирения и даже велел показать картину. Ун думал, что его отругают за выпрошенный «подарок», но отец лишь бегло посмотрел на плохо прописанный пейзаж и сказал:

– Сегодня произошло очень важное событие. Сохрани этот трофей на память.

– Только не вешай на стену, – вмешалась мама, сидевшая в кресле в углу столовой. Из-за приступов слабости она не могло подолгу оставаться за столом, но не желала отказываться от традиции семейных трапез. – Не хочу, чтобы соренскую мазню увидел кто-то из гостей. У нас приличный дом.

Отец кивнул и вернул Уну картину:

– И то верно. Иди.

Не веря, что все прошло так хорошо, Ун чуть ли не бегом вернулся в свою комнату в жилом крыле и спрятал рисунок в ящик стола, рядом с книгами.

Надо было начать вести дневник, сделать хотя бы пару записей, ведь день и правда важный, но Ун слишком устал и хотел спать, и пообещал себе, что займется историей завтра.

Об этом обещании он вспомнил через пару месяцев, когда полез в ящик за бумагой для заданного на уроке чертежа и наткнулся рукой на угол рамки.

Ун сел на пол и совсем забылся, точно впервые глядя на картину – на озеро, на деревья, то щурясь, то всматриваясь, и почти что-то понял, когда младшая из сестер – Тия, вошла без стука и начала донимать его вопросами. Следом заявилась и Кару, эти близнецы просто не умели ходить поодиночке. Поток вопросов удвоился. «А что за рисунок?» «Сорены умеют рисовать?» «А зачем ты на нее смотришь, если она такая страшная?». Выгнав сестер щипками, Ун положил картину в папку на столе и теперь уже твердо решил описать день Примирения. Но закончив с уроками, подумал, что историков и без него хватает. К тому же он слишком многое успел забыть. Да и со дня Примирения мир не перевернулся с ног на голову.

Суд над главарями заговора прошел в Столице в первую же неделю и был скор, ведь доказательства оказались неоспоримы. Многих серошкурых повесили, еще больше отправили на каторгу. Но сорены не исчезли. Утром солдаты корпуса безопасности пригоняли их в Благословение императора откуда-то из пригорода, и они мели улицы, работали в лавках, занимали свои места в мастерских, чтобы вечером бесследно исчезнуть. Отец говорил, что так и должно было быть всегда, и что предательство было лишь вопросом времени, и что он не перестанет удивляться императорскому милосердию.

Поначалу Ун вздрагивал при виде послушно тянущихся по улице соренских колонн, разрываясь между горькой ненавистью и воспоминанием о печальном аптекаре и его жене, но вскоре вовсе перестал их замечать. Приближались школьные соревнования по высокому мячу, и тренировки заняли все его внимание. Он все-таки решил попасть в императорскую гвардию, а для этого надо поступить в Главное офицерское училище, а тут одних только отличных отметок не хватит. Нужно было проявить себя как можно лучше везде, где только получится. Тем более что в конце лета ему исполнится тринадцать лет. А там уже до поступления совсем ничего – каких-то пять. Об этом он вспоминал в основном за завтраком или ужином, под внимательным отцовским взглядом. В остальное же время придавался мелочам, читал, носился по городу и, если верить служанке Моле, слишком долго смотрел на странную картину.

«Ты из норнов, ты ничего не понимаешь», – так он ей ответил прошлым вечером, а теперь сидел на подоконнике в школьном коридоре и раздумывал, не был ли слишком резок. Ведь не ее вина, что она родилась такой. Здесь впору не ругать, а жалеть.

– Ун! Мы решили пойти посмотреть на новые теплицы. Ты же с нами? – Тот, его друг, подошел тихо, и Ун чуть не свалился на пол от неожиданности.

– Это теплицы у фабрики? На что там смотреть? – пожал плечами Ун. – Идите без меня.

– Брат Нуша говорит, что туда теперь будут привозить макак. На фабрике на них не посмотришь, а у теплиц забор дырявый. А брат Нуша – в корпусе служит. Он точно о макаках знает. Пойдем, Ун!

Ун вцепился пальцами в край подоконника. Откуда-то вдруг повеяло кислым запахом нечистот, пота и испражнений, перед глазами появилась беззубая, искривленная, заросшая шерстью морда. Голова закружилась.

– Ун? Ты что так побелел? Ты это, если болеешь, мы это... без тебя...

Он упал в обморок, когда солдат пристрелил ту взбесившуюся самку с уродливым детенышем, он дрожал, охал и ахал, когда другие пошли мстить соренам. «Неужели я такой?» – с ужасом подумал Ун. Неужели одна лишь мысль о макаках, этих тупых зверях, могла довести его до позорной трусости? Нет, это не могло быть правдой. И не было ею. И он это докажет. Не кому-то, но самому себе. Брови Уна сошлись на переносице, он повернулся к Тоту:

– Ничего я не трушу. Когда идем?

Решили пойти сразу после уроков. Никто не выказывал страха, но Ун чувствовал, что если они не решатся на все прямо сейчас, то найдут кучу отговорок, чтобы потом уже не идти никуда. Все четверо – Ун, Тот и еще двое из другого класса, Ис и Мит, которых Ун знал плохо – шутили, но посматривали друг на друга с подозрением. Каждый ожидал, что сейчас другой сломается и отступит, и что все посмеются над ним, но кто-нибудь скажет: «Ладно, куда уж мы потащим этого пипку. Айда на пруд ловить рыбу».

Но никто из них не признавался, что боится. Они добрались до городской рабочей окраины, забрались в пустующий кособокий дом и спрятали портфели под лестницей, потом уже налегке пересекли улицу и вышли в фабричный проезд. Суровый каменный короб фабрики был обнесен глухой стеной, но прямо за ним начинался дряхлый деревянный забор, за которым высились горбы теплиц. Здесь не было ни колючей проволоки, ни смотровых башен.

Шутки и бравады стихли.

– Брат Нуша говорит, что после шести их увозят, – вдруг сказал Мит. – Может, мы уже и не успеем.

Тот сунул руки в карманы и преградил Миту дорогу, глядя на него пристально:

– Ты что, боишься? Макак?

– А ты нет? – Мит не стушевался и усмехнулся, но как-то нервно.

– Нет, не боюсь, – ответил Тот. – Это только ты тут пытаешься всех тормозить!

– Я пытаюсь? – Мит, высокий и крепкий, погрозил Тоту кулаком. – Да ты...

– Если вы здесь станете морды бить, то уже никуда не пойдем, – Ун ступил между ними, – Не хотите, так и скажите. Только время теряем.

Наверное, отец бы сказал как-то так, если бы не умел выражать свое недовольство одним только взглядом. Для эффектности Ун еще и нахмурился, подражая его манере, и это как будто сработало. Обошлось без драки, и они все вместе добрались до деревянного забора.

Тот припал щекой к щели между досок и цыкнул:

– Ничего не вижу. Не то сарай там, не то еще одна стена.

– Здесь тоже, – молчаливый Ис уже прошел чуть вперед, постукивая по подгнившему, покрытому десятком слоев краски дереву. – Что-то там совсем тихо. Может быть, макак еще не привозят?

Ун отошел шагов на пять от них, нажимая на каждую доску, пока не нашел одну, которая жалобно скрипнула под его пальцами. Он покачал ее и довольно усмехнулся, когда убедился, что нижний край не вкопан в землю. Может быть, он не самый сильный, не самый умный, но никто никогда не назовет его, сына управителя Новоземного округа, трусом и никто не расскажет завтра в школе, что он отступил на полпути.

–.. а что, у них правда клыки с палец? – спрашивал Мит.

– Их Ун видел, а не я, – развел руками Тот. – Сейчас мы все выясним.

Ун поежился. Просил же Тота, не рассказывать никому о поездке в зверинец. Хотя какая разница? Главное, он ничего не знал об обмороке.

– Ты что-то нашел, Ун? – спросил Ис.

В ответ Ун отогнул доску.

– Не слишком ли это уже? – Ис с тревогой покосился на Тота.

– Мы отсюда все равно ничего не увидим, – тихий голосок в голове велел Уну остановиться, но он уже не владел сам собой, он мог двигаться только вперед.

– Ну и... зря тащились что ли в такую даль? – Тот пожал плечами.

Трое посмотрели на Уна с некоторым удивлением и легким недоверием, а он старался держаться очень серьезно, скрывая дрожь в коленях и раздражение. Неужели они думали, что он трус и папенькин сынок? Что это он будет тем, кто повернет назад?

Ун шумно выдохнул через сомкнутые зубы и первым пробрался через забор. Он сгорбился, ведь ожидал, что на него тут же налетит охрана, но ничего не произошло. Теплицы с затуманенными, стеклянными стенами и крышами казались совершенно пустыми.

– О! Ну и набрехал брат Нуша, – протянул Тот. – Здесь же еще ничего не открыли, похоже.

Ун чувствовал, что надо бы пойти обратно, он уже заслужил право не считаться трусом, но вместо этого прошел еще ближе к теплицам, упер кулаки в бока, оглядываясь. Вот теперь, когда все точно уверены в его смелости, можно было возвращаться. Но тут Мит вдруг повернул голову, словно что-то рассматривая, и шикнул: «Идет кто-то!» – и все трое по очереди протиснулись сквозь щель, доска со скрипом встала на место.

Сначала Тот, Ис и Мит оглядывались с нескрываемой тревогой, и Ун позволил себе смотреть на них снисходительно.

– По-моему тут и правда никого, – неуверенно проговорил Тот.

– Наверное, только готовятся привести сюда макак на работы, – сказал Ун.

– Похоже на то.

Ис крадучись приблизился к крайней теплице и заглянул за приоткрытую дверь.

– Никого. Ладно, давайте поглядим что тут как и свалим.

Ис, Тот и Мит смотрели на все с таким любопытством, словно впервые в жизни видели мешки и лопаты, и Уну было даже жаль своих друзей. Макаки были страшными, но не существовало во всем мире второго такого удивительного зверя. Их внешняя схожесть с разумными существами, бормотание, похожее на речь – пока не увидишь сам, не поверишь, что такое бывает. Наверное, интереснее макак были только огромные красные волки, которые охотились на них в старые времена до Объединительной войны, но те давно все перемерли с голода, когда в лесах не осталось полосатых.

Ун слышал, что на юге еще водились стаи настоящих диких макак, что приплод у них там больше и что некоторых зверей даже можно встретить на улицах городов, как каких-нибудь соренов. А если так, то, наверное, остались в тех краях и красные волки? Ун хотел задать этот вопрос вслух, но осекся. Отец говорил, что судьба у местных родиться в Благословении императора, вырасти здесь и умереть, даже не увидев земли исконной Раании. О каком юге им думать? Тот и остальные только посмеются, расскажут потом всем, что сын управителя верит всяким сказкам.

– Надо бы уже возвращаться, – сказал Ун, открывая дверь очередной теплицы, и замер, чуть не прикусив язык. Прямо перед ним, держа в полосатых лапах ящик, стоял зверь. Спутанная грива спускалась на морду и пряди колыхались от тяжелого дыхания. Позади него еще несколько макак – самцы и самки, все наряженные в рабочие грязные костюмы, – медленно выпрямлялись, отвлеченные от копания в высоких деревянных грядках. Их цепкие хищные глаза неотрывно смотрели на Уна и ему за спину – на его друзей. Кто-то, кажется, Тот тихо вскрикнул.

Макака с ящиком в руках был высоким, мощным зверем, Ун никогда не видел таких высоких раанов. Даже его отец был бы на добрую голову ниже этого существа.

Зверь что-то зарычал сквозь спутанную гриву, медленно поворачивая голову к своим сородичам. Те, держащие в неумелых лапах настоящие лопаты и какие-то еще инструменты, названия которых Ун не знал, медленно сходили с грядок, ворча и посматривая друг на друга вопросительно. Их было целых пять, с высоченным зверем – шесть. И никого рядом. Никакой охраны. Ун стоял неподвижно, как замирает мышь перед котом, надеясь стать невидимой. Ему казалось, что все происходит не с ним и не здесь. И ни к нему медленно приближались эти пятеро, щуря дикие глаза, издавая свои лающие, злые звуки.

Одна из самок приподняла губу, обнажив верхние зубы. Огромных клыков и правда не было. Но то что можно принять за улыбку у разумного, нельзя было путать с предупредительным оскалом макак.

Они подходили все ближе, ближе и ближе, но вот не то Ис, не то Мит пришел в себя, невозможно было узнать перепуганный голос, и закричал:

– БЕЖИМ!

Кто-то дернул Уна за плечо, потянул за собой, и это оказалось последней каплей. Ноги, дрожащие, ослабевшие подкосились. Он полетел назад, упал, сбил кого-то, получил пинок по уху, такой силы, что в голове зазвенело, и перед глазами все поплыло, двоясь и дрожа. Он видел только огромную расплывчатую фигуру, ставшую вдруг ближе, попытался встать, но колени задрожали сильнее, попытался ползти, но собственное тело вдруг сделалось слишком тяжелым, движения выходили медленными и неуклюжими, как у перевернутой на спину черепахи.

«Когда на тебя нападает собака, – вспомнил он чьи-то слова из далекого детства, – то надо защитить лицо, шею и живот».

И Ун сжался в комок, заслонившись от зверя и не находя в себе сил сдерживать дрожь, которая колотила его об землю. Он мог поклясться, что уже чувствует, как челюсти макаки распахнулись и знает, где именно сейчас они вопьются и вырвут из него кусок..

И он заплакал навзрыд, не от боли, но лишь от ее ожидания, и оттого, что не хотел умирать, что отдал бы все на свете, лишь бы сегодня его мир не закончился. Он так любил их всех! Он хотел поспорить с сестрами, встретить строгий взгляд отца и оказаться в надоедливых объятиях матери. Как он мог не ценить это все? Как мог?!

Выстрел заставил его вздрогнуть каждой клеточкой тела и замереть в один момент. Он лежал неподвижно и слушал, как что-то хлопнуло, как дико завизжала над ним макака. Ему вторили визги и рявкающий крик:

– Отошли! Отошли, твари!

Ун качнулся, заваливаясь на бок, медленно оторвал скрюченные от напряжения пальцы от лица, стуча зубами, , и увидел тяжелые черные армейские ботинки, приближающиеся, выбивающие из земли теплую, весеннюю пыль. Он медленно повернул голову, насколько мог, и увидел рядом с собой ящик, запачканный блестящей, темной красной кровью, еще не впитавшейся в дерево. Но это была не его кровь.

«Спасен», – подумал Ун, сжался в комок, уткнулся носом в колени и снова заплакал.