Красный волк

Глава XVI

Сначала макака вздрагивала и чуть ли не вскрикивала при виде каждого нового здания, мимо которого проносился автомобиль. Столица явно ее поразила. Потом она попривыкла, осмелела и даже начала лезть к окну, и Уну приходилось крепко держать звереныша. Он боялся, что она случайно заденет ручку, откроет дверь и вывалится на дорогу. Вот уж неудобно получится – страшно подумать, сколько объяснений придется дать в отделении правопорядка, в училище, да еще и господину Риц-шину, навсегда потерявшему ценного питомца. Что скажет отец и представить страшно.

– Куда мы все-таки едем? – спросил Ун, в очередной раз отодвинув любопытную макаку от окна и удостоившись обиженного взгляда.

– Увидишь, – ответил Ним-шин с подозрительным самодовольством.

Ун не собирался отступать:

– Госпожа Оли-шин, а вы не знаете?

Она немедленно повернулась к нему, чуть вздернула носик, очень гордая и, похоже, не привыкшая слышать в свой адрес правильное обращение, и ответила, обойдясь в этот раз без резкости:

– Он мне не сказал, Ун!

Ее незнание было искренним, но вскоре оно сменилось подозрением. Госпожа Оли-шин вертела головой, словно что-то высматривая, и когда автомобиль миновал широкий проспект и свернул в тихий, но очень приличный район, где дома с каждым новым кварталом становились все больше и богаче, она запричитала, погрозила Ним-шину кулачком:

– Ты что придумал? К этой?! Да как ты смеешь!

Ним-шин хохотнул в ответ, подтверждая ее невысказанную до конца догадку, и автомобиль понесся еще быстрее.

– Знаешь что, Ним? Я с тобой больше никуда не поеду! И письма свои дурацкие можешь не писать! – госпожа Оли-шин почти кричала. Макака испугалась, вся скукожилась, подняла синие, настороженные глаза на Уна. Он только пожал плечами, хотя и знал, что зверек этот жест не поймет.

На возмущение подруги Ним-шин не обратил никакого внимания, он провел новенький «Бег» по тенистой аллее и свернул к большому дому, стоявшему чуть в отдалении от остальных, словно самый большой гордец или самый последней изгой. За запертыми подъездными воротами виднелось широкое пространство ровного, как плац, двора, окруженного волнами розовых кустов, уже тронутых желтым осенним цветом.

Как только автомобиль остановился, и госпожа Оли-шин приготовилась пойти в новую атаку, из боковой калитки вышел раан – слуга в безупречном черном костюме.

Ним-шин открыл дверь, собрался сказать что-то, но не успел, слуга заговорил первым:

– Господа? У вас есть приглашения?

– Нет, – ответил Ним-шин.

– Тогда ничем не могу...

– Скажи своей хозяйке, что господин Ним-шин с друзьями привез ей забавную диковинку. Ей точно понравится.

Ним-шин кивнул через плечо. Слуга посмотрел на Уна с непониманием. Ун кивнул на макаку, завернутую в плед. Слуга хмыкнул и ушел, не сказав больше не слова.

– Да куда мы приехали-то? – не выдержал Ун.

– О! Ну хоть кто-то за этой юбкой не бегает! – госпожа Оли-шин разве что не плевала ядом. – Это логовище одной змеи...

– Оли!

– Не лезь, Ним! – девушка резким движением оправила челку и добавила: – Это нора Диты.

– Ох... – удивился Ун.

– Вот тебе и ох! – сказал Ним-шин глубокомысленно. – Ты сейчас побольше молчи, Ун. Ладно? Ты порой как рот откроешь, да как ляпнешь что-нибудь – дикарь дикарем с солдафонской выправкой. У Ли я бы это тебе простил. Но здесь – никаких промахов!

Лицо Уна вытянулось. Он не любил светские приемы, на которых должен был присутствовать, и находил их скучной тратой времени, но всегда считал, что умеет держаться достойно. Впрочем сейчас было не до обиды, дело обретало самый неожиданный поворот.

О госпоже Дите слышали все, особенно в Столице. Одни говорили, что она незаконнорожденная племянница императора, другие, что она его незаконнорожденная дочь от какой-то придворной дамы, третьи – что она его не менее незаконнорожденная сестра. Она значилась в списке любовниц, тайных жен и дочерей чуть ли не всех министров и советников, и была персонажем настолько анекдотичным, что Ун никогда не воспринимал ее существование всерьез. Некоторые знакомые как будто и бывали на вечеринках и обедах госпожи Диты, но пойди пойми, кто из них выдумывал, а кто нет, когда каждый новый рассказ не вязался с предыдущим. Если и было что-то общее, и наверняка правдивое, во всех слухах, так сводилось оно к одному: право стать гостем ее дома нужно было заслужить.

Вспоминая все старые сплетни, Ун с сомнением смотрел на маленькую, чахлую макаку, жавшуюся к его боку. Нет, такого подношения не хватит. Тут нужно что-то позначительнее, чем дважды украденный зверек.

Госпожа Оли-шин ворчала, грозилась уйти, да так и не ушла. Вернулся слуга с помощником, они открыли тяжелые ворота, не посчитав нужным давать никаких объяснений, и автомобиль, очень аккуратно, медленно проехал к дому и остановился возле ступеней широкой каменной лестницы. Ун присмотрелся и присвистнул. Да какой там камень! Мрамор. Он уже хотел сказать об этом, но поднял глаза и прикусил язык.

Дверь дома открылась и из полумрака в дневной, яркий осенний день вышла высокая женщина, облаченная в темно-красный длиннополый халат, едва-едва тронутый золотым шитьем.

– Она же... она...

– Ун, – предупредительно зашипел Ним-шин, – это не красный, а бордовый. Ты думаешь, первый такой глазастый? Улыбайся, Ун, улыбайся.

И Ун улыбался, и сам не заметил, как начал лихорадочно приглаживать склоченные волосы, пока госпожа Дита, нет, не сходила, медленно плыла вниз по ступеням. Наверное, такой видели богинь весны древние разумные, искавшие волю мира за пределами себя. Молодое, сильное тело, но без острых углов, золотистая кожа, отдававшая медовыми оттенками, аккуратные пятна, одно из которых нескромно выглядывало из-под запаха халата на груди, Чертов халат! И почему только халаты считаются чем-то неприличным? Будь она в платье, скроенном по нынешней моде, было бы гораздо лучше видно, какая...

«Я без пяти минут женат», – напомнил себе Ун, пока Ним-шин вышел из машины и теперь изящно раскланивался перед хозяйкой дома и что-то бесконечно говорил. Госпожа Дита смотрела на Ним-шина с легкой снисходительностью, которая удивительно шла тонким чертам ее лица, но совершенно не пристала статусу.

– Фифа какая, – фыркнула госпожа Оли-шин.

Неожиданно Ним-шин кивнул, повернулся к автомобилю и открыл заднюю дверь:

–...это Ун и небольшое развлечение вам в подарок, – сказал он и процедил сквозь зубы: – Давай, Ун! Вытащи ее!

Ун спохватился, торопливо выбрался наружу, стукнувшись макушкой о крышу и чуть не споткнувшись о порожек, потом начал вытягивать макаку. Она запротестовала, пыталась хвататься за край сидения, ее снова пришлось брать на руки.

Госпожа Дита подошла и без всякого страха потерла полосы на щеке макаки. Пахло от женщины цветами.

– Надо же! И правда макака. Говоришь, это зверь господина Риц-шина? Ха! Как славно. Это очень вовремя... Но ничего. Мы ее вернем, чтобы старик не волновался.

Она едва-едва повернула голову к двум слугам, стоявшим в стороне, точно была уверена, что они сейчас ловят каждое ее слово:

– Прошу отныне считать Нима и его друзей моими гостями. Им здесь рады. Макаку отведите на кухню, – госпожа Дита погладила макаку по взъерошенной серой гриве, и Ун почувствовал, как лапы крепче вцепились в его плечи. – А ты, значит, Ун, да?

Вопрос прозвучал неожиданно, Ун стоял и молчал, как последний дурак. Глаза госпожи Диты, зелено-желтые, слегка забегали, она словно что-то вспоминала.

– Ун, Ун... Сын господина Рена, верно?

– Так точно.

– Очень приятно. Вы все можете пройти в дом. У меня сегодня как раз небольшая встреча.

Госпожа Дита развернулась и ушла. Ун хотел сразу пойти следом, желая не столько снова увидеть ее, сколько убедиться, что она и правда существовала, но макака намертво схватилась за него, и слугам пришлось попотеть, чтобы освободить куртку Уна из цепких пальцев. Когда макаку уносили, наверное, к какому-то черному ходу, она жалобно пищала, но Ун волновался о другом – драгоценные минуты были потеряны. Он нагнал друзей в первой же широкой комнате, но хозяйки здесь уже не было, только пятеро раанов чинно беседовали у холодного камина.

Этот закрытый дом, казавшийся снаружи пустынным, внутри был полон народа. Первые залы отличались обманчивым спокойствием, но чем дальше, тем шумнее и многочисленнее становились сбившиеся в кружки компании. Ун видел красное шитье на костюмах и платьях, и видел костюмы и платья, не знавшие этого цвета. Все перемешалось. Кто-то что-то увлеченно зачитывал, кто-то декламировал стихи, кто-то воодушевленно спорил. И не стыдно им было утомлять хозяйку своим назойливым гвалтом? Хотя пристала ли тишина такому шикарному дому, где, куда не посмотри, оказывались позолота и бархат? Дом как будто был создан для бесконечных собраний.

Пройдя мимо высокого зеркала в тяжелой раме, Ун увидел свое отражение и поморщился. Если кто и оскорблял сейчас хозяйку – так это он сам. Куртка в следах земли и глины, пришлось быстро и незаметно отряхнуться, ботинки грязные, брюки помяты, и что это в волосах? Кусок сухого листа?

– Ун? Что с твоим лицом? – хохотнул Ним-шин, когда они вошли в длинный зал, увешенный картинами и тяжелыми драпировками. – Ну ты и покраснел! Никак влюбился? Э? Ты это брось. Меньше огорчишься. Госпожа Дита не по нашу породу. Говорят, ей покровительствует сам министр казначейства. Нет, я-то попытаю счастье... – Он настороженно глянул на свою подружку и поправился: – Я попытал бы счастье при других обстоятельствах. Но ты у нас слишком ранимый и почти женатый для такой истории, тебя надо беречь.

– Чем тут так воняет? – госпожа Оли-шин все не оставляла попыток хоть как-то придраться к владениям госпожи Диты.

Ун хотел закатить глаза, усмехнуться, но прислушался. И правда пахло. Запах был совсем тонкий, сладковато-горький, напоминавший одновременно и запах влажной пыли, и аромат цветов вишни. Не могло быть сомнений – в доме раскуривали кору серого дерева.

– У нас один лейтенант крепко подсел на эту дрянь, – рассказал Ун, – от него так постоянно несло, хотя он форму по три раза сдавал в прачечную.

– Ним, у меня голова от этого запаха кружится! Ты привез нас в какой-то притон! – пропищала госпожа Оли-шин.

– Видел я притоны! – ответил тот с хохотом. – А это весьма приличный дом, где можно побеседовать с очень интересными раанами! Ну, а немного курева еще никого не убило.

– И что мы будем здесь делать?

– Беседовать! Вот сюда...

Ним-шин подвел их к дивану, обитому синим бархатом, все еще хранившему следы задов предыдущих отдыхающих. Меньше всего на свете Уну бы хотелось теперь просто сидеть, тем более, где были двое, там третьему делать нечего. Он извинился, сказал, что хочет осмотреться и оставил их, отправившись изучать дом.

Его исследовательский порыв окупился почти сразу – в следующей же комнате нашелся слуга, предлагавший гостям небольшие закуски: на подносе лежали кусочки мягкого хлеба с мясной нарезкой. Дожевывая предпоследний кусок явно дорогой колбасы, Ун повернулся, чтобы оглядеться, и встретился взглядом с невысокой миловидной девушкой, стоявшей с несколькими раанами возле пианино. Ун вдруг сразу понял, как выглядел со стороны и с какой жадностью, должно быть, ел, легко позабыв обо всех вбитых в него манерах. Он приготовился состроить безразличное мину, но девушка не стала осуждающе качать головой. Она хихикала, прикрыв рот рукой, и подмигнула ему. Ун приосанился. Чудное все-таки место. Столкнись он с этой высокородной девицей хоть и во дворце, она посмотрела бы сквозь него (и имела на это полное право), но здесь и сейчас как будто царили совершенно иные порядки. Отец, конечно, не одобрил бы такое панибратство всех со всеми, заслуженное или нет, а высокородство есть высокородство, но Ун решил, что иногда правилами можно и пренебречь.

Он бы даже и подошел к ней сейчас, но слишком многое еще надо было увидеть. В доме три этажа. Можно ли гостям заходить на второй и третий? А вдруг он случайно столкнется где-нибудь с госпожой Дитой?

Надежды на эту встречу были не велики, но и без счастливой встречи, просто обойдя первый этаж, Ун смог набраться впечатлений на год вперед. В их училище проходили занятия по высокой раанской культуре, которые позволялось слушать в пол-уха, и даже этих скудных знаний хватило, чтобы оценить, в какой музей он попал.

Здесь были картины, которым следовало бы висеть в императорской галерее, например, портрет госпожи Н. в оборках и знаменитый сельский пейзаж со стадом длиннорогих зверей. Как-то он так назывался... Ун попытался вспомнить. Кажется, «Вечер» или «Ранний вечер»? Или «Утро»? Вместо названия почему-то вспомнилась дурацкая соренская картинка из детства с озером и лесом. Куда он ее дел? Не выкинул же? «А, какая разница».

Ун несколько минут простоял перед небольшой скульптуркой пастушки, изящно склонившейся к застывшим волнам ручья и выставившей из-под старомодной ободранной юбки тонкую ножку. Скульптура была не только мастерски сделанной, но и явно очень, очень старой, возможно, чем черт не шутит, даже времен первой империи, которая была бедна и прекрасна, как эта самая пастушка.

Таких редких вещиц в этом доме было великое множество, и гости их совершенно не замечали. Они обсуждали свои дела, обращая внимания лишь на слуг, когда нужно было наполнить бокал вином. Пройдясь по комнатам, Ун услышал обрывки разговоров о правках грядущей налоговой реформы, о ставках на чемпионате по высокому мячу, о непростом положении некоего господина Те-шина, о провальном приеме у господина Ки-шина на той неделе и его неминуемом повторении на следующей.

Все гости казались очень важными и занятыми, и оттого Ун не мог понять, откуда у них столько времени, чтобы находиться здесь. Одного толстяка он даже узнал: это был чиновник, служивший под началом отца. Его тройной подбородок колыхался, пока он о чем-то увлеченно рассказывал какому-то внимательному сухопарому слушателю. Не рановато он уплелся из своей конторы? Еще и шести не было.

Ун решил пойти на второй этаж, но все собрание вдруг заволновалось, начали стекаться в первые комнаты, и Ун, влекомый любопытством, пошел вместе с ними. Гости притихли, и еще издали, не добравшись до зала, где оставил друзей и где, похоже, и разворачивались неожиданные события, Ун смог разобрать звонкий, смеющийся, но отдающий какой-то холодностью голос хозяйки дома.

– ...говорили, будто вы называли меня шлюхой. А я думаю, что это все ложь! Никто из моих друзей не верит в эти ужасные слухи!

Гости закивали, раздались возмущенные охи и приглушенные смешки. Уступать свое место никто не хотел, но Ун был повыше и посильнее прочих, и насколько мог – протиснулся в зал, и пусть так и не добрался до передних рядов, все равно теперь мог отчасти видеть происходящее. Перед госпожой Дитой, одетой все в тот же бордовый халат и изящно сложившей руки на груди, стоял старичок, худой, скрюченный, но в дорогом костюме. Он вертел головой и смотрел по сторонам, обескураженный, словно не ожидавший увидеть здесь и сейчас столько раанов.

– Я всем говорила, дорогой друг Риц никогда бы не посмел так грубо и пошло сказать обо мне. Только не он! Этот благородный, мудрый раан! И когда мне попалась эта зверюшка, я сразу отправила за вами. Я рада, что вы приехали так быстро, ведь знаю, как вы заняты. Давайте уже со всем покончим, и вы пойдете, мне и так неудобно отрывать вас от дел.

Может быть, просачивающийся в комнаты дым тлеющей серой коры сделал гостей безрассудно смелыми, может быть зрелище вышло слишком потешным, чтобы они смогли в полной мере осознать всю угрозу, но когда слуги выволокли в зал макаку, обряженную в старомодное платье, со всех сторон грянул хохот. Старый господин Риц-шин побагровел под стать халату госпожи Диты, зверек же испуганно сгорбился, синий взгляд его запрыгал по лицам в толпе, пальцы смяли кружево на молочно-сиреневых рукавах.

– Забирайте же вашу спутницу, господин Риц! Берите-берите сейчас, потом уже не отдам! Ну что же вы?

Она подтолкнула макаку в спину, к господину Риц-шину, та запуталась в юбках и подъюбниках, чуть не упала на него, и Ун поморщился. Наверное, старик заслужил гнев госпожи Диты, и все же эта шутка вышла слишком жестокой. Больно было смотреть, как старый, почтенный раан хватает обряженную макаку за лапу и тащит ее к двери, а та все продолжает спотыкаться и подвывает. Кто-то напел свадебный марш, остальные подхватили. Ун не стал досматривать эту трагикомедию, пробился назад, в опустевшие залы, прошел к лестнице, осмотрел все и когда не нашел никаких табличек, запрещающих идти дальше, поднялся на второй этаж.

В длинном коридоре с множеством ниш и дверей царил полумрак, танцующий из-за едва-едва различимой дымки. В горле запершило от острого запаха курящейся коры, Ун прокашлялся в кулак и пошел вперед. Коридор был пуст, только за поворотом, подпирала стенку какая-то девушка. Проходя мимо, Ун бегло взглянул на нее, и замер на месте, точно ударенный.

– Тия? – она попыталась отвернуться, только было поздно, Ун схватил сестру за запястье. – Что ты здесь делаешь?

Виноватое выражение на ее лице не продержалось и секунды, она шагнула к Уну с такой решительностью, что он попятился.

– А ты? Милая у тебя казарма, кстати! Тяжелая муштра, наверное, да?

– Я не буду с тобой ничего обсуждать, идем, – он потянул Тию в сторону лестницы, но она вдруг уперлась, вырвала руку из его хватки, сердито посмотрела исподлобья.

– Только ты еще мной не командовал! Отстань, понял?

Тия хотела сказать что-то еще, но дверь позади нее распахнулась, сильно стукнув девушку в спину. Не подхвати ее Ун под руку – так и полетела бы на пол. Он повернулся, желая сказать пару ласковых неаккуратному обитателю комнаты, но лишь открыл и закрыл рот, как высыхающая на берегу рыба.

В клубах едкого, пожирающего ясность мысли дыма, на пороге затемненной комнаты стояла Кару. Она прижималась щекой к дверному косяку и держалась на ногах нетвердо, покачиваясь точно тростинка на ветру. Правый рукав ее платья опасно сполз, обнажив плечо, красные волосы были растрепаны.

– Ун? – сказала Кару хрипловатым, не своим голосом. Ун кинулся к ней, приобнял, заглянул в комнату, зная, что убьет любого, кто там сейчас окажется. Но комната была пуста, только красными хищными точками тлели угли на широком блюде, испуская едкий дым, искажавший формы, делавший прямое кривым, а кривое ровным, преображавший темноту в переплетенье едва различимых, цветных спиралей и... Он тряхнул головой, прогоняя наваждение, отвел Кару в сторону и захлопнул дверь.

– Что это значит?! – спросил Ун у Тии.

– Мы тут отдыхаем, – ответ ее был груб.

– Если отец узнает...

– Да-а, неприятно получится, если мы тут с ним пересечемся.

Уна раздирало возмущения, но он все не находил слов для ответа.

– А! Теперь тебе интересно меня послушать? Я тут присматриваю за Кару, раз тебе такому занятому не до ее бед! Чтобы она... не попала в беду. Не хочет она выходить за вашего лупоглазого. Не хочет! О-о-о-о! Какой у тебя взгляд! Отец вот также смотрит! Ты ничего не поймешь, – пробормотала Тия, словно не обращалась к нему, а говорила сама с собой. – Хотя зачем понимать? Тебя-то все устраивает!..

Ун аккуратно оправил платье Кару, оглядываясь и мысленно благодаря старика Риц-шина и его разодетую макаку за представление, которое собрало внизу почти всех гостей.

– Я тоже, знаешь ли, женюсь не по собственному выбору. Это наш долг.

– Мужчины! – упрямилась Тия. – Для вас это совсем не то же самое! А этот лупоглазый, мало что дурак и урод, так еще и обещал Кару, что будет ее поколачивать, если слушать его не станет!

– Прямо так и сказал? Я думаю, она услышала то, что хотела. Он ей не нравится, вот Кару и....

Тия ударила наотмашь, неожиданно и сильно, и Ун отшатнулся, оперся о стену, чтобы не упасть.

–И чего я от тебя ждала?! – сказала она, потирая отбитые пальцы и морщась от боли.

Кару невнятно запричитала. Щека у Уна горела, рот наполнился привкусом соли – клык немного распорол внутреннюю сторону губы. Он постарался говорить спокойно:

– Если он и правда угрожал, почему мне сразу не сказали? Я бы пошел с ним поговорить.

– Почему? – Тия засмеялась, в уголках глаз выступили слезы. – Я только что тебе об этом сказала и получила замечательный ответ! Прямо как отец!.. Да и что ты сделаешь, Ун? Пригрозишь ему? Будешь ходить везде за Кару и охранять ее от собственного мужа? Ты кто такой, Ун? Даже еще и не офицер. А был бы им и что с того? Зеленый гвардеец высокородным не указ. Ты пытаешься сделать что-то с последствиями, а надо заняться причиной! Сама эта женитьба...

Тия все хотела упростить и решить самым радикальным способом. Кто же отказывается от свадьбы, которая уже согласована и утверждена? Так не поступают! Ун силился найти хоть какой-то ответ, который бы унял гнев сестры, но ничего не приходило в голову. Проклятая кора и ее проклятый дым!

– Я понял, но это в любом случае не повод позориться и ходить по притонам! Я сейчас же отвезу вас домой. Немедленно.

– По притонам?

Тия и Ун разом повернулись на мягкий женский голос. Госпожа Дита шла к ним неторопливо, ее улыбка была полна печали и нежности. И куда делась насмешливая, опасная особа, которая так жестоко обошлась с господином Риц-шином? Ун сглотнул кровь.

– В моем доме собирается много раанов, но поверь, Ун, несмотря на все эти слухи, никакого непотребства я не допускаю, и моих подруг никто здесь не посмеет обидеть. Не буду скромничать, во всей Столице нет более безопасного для девиц места. А окуривание – это так, баловство.

Стоило только госпоже Дите подойти, как Кару глупо заулыбалась и потянулась к ней.

– Ун, зачем спешить? Позволь Кару прийти в себя. Я понимаю твое волнение, но кому станет лучше, если ее увидят в таком состоянии? Да, моя милая? Пойдем. Полежишь немного.

Она взяла Кару под руку и повела дальше по коридору, что-то негромко ей рассказывая.

Тия глянула на молчащего Уна с яростью и обидой:

– Что-то ты не спешил поспорить с Дитой! А с родной сестрой... Ну тебя. Такой же, как и все они!

Она лихо развернулась и поспешила за Кару и хозяйкой дома. Ун остался в одиночестве, ему только предстояло обдумать все случившееся, но одно он уже решил твердо: ноги его больше не будет в этом доме.