Красный волк

Глава XXII

Ун пониже надвинул козырек кепки: он устроился в тени караульной и все равно задыхался от жары – весенний южный полдень не знал жалости. Из приоткрытого окна караульной доносилось жужжание вентилятора и негромкие разговоры. Карапуз что-то обсуждал с Птицей и вечно усталым Локом, избежавшим меткого прозвища, кто-то похрапывал… Там собрался весь четырнадцатый патруль, кроме сержанта Тура, ушедшего по своим делам.

Со стороны могло показаться, что Уна выставили за дверь, но это было не так. По крайней мере, не буквально. Никто его не выгонял, он сам сделал вид, что хочет побыть один. Уж лучше вариться в духоте, чем опять терпеть тяжелое, угрюмое молчание.

Неприятности Уна начались после одного из первых дежурств, когда он опрометчиво спросил, почему они не одолели и половины обозначенного маршрута. Тогда Карапуз подошел к нему, встал чуть ли не нос к носу, посмотрел прямо в глаза и ответил:

– Ну, не прошли. И что, Курсант? Заложишь нас?

Впрочем, нет. Беды его начались сразу после приветственной речи господина капитана, произнесенной на ступенях администрации. Все остальное – лишь последствия.

Прямо сейчас рядовые четырнадцатого патруля должны были находиться если не в зверинце, то хотя бы на стене, и следить, чтобы макаки, точнее полосатые, не выкидывали никаких номеров. Таковы были правила, но местные охранники сами решали, в какую погоду им следовать, а в какую – нет. Если капитан Нот позволял своим бойцам такие вольности и на севере – удивительно, что отец терпел его так долго, а не сослал сюда в первый же час своего назначения управителем Новоземного округа.

Ун понурил плечи, словно вновь оказался под пристальным зеленым взглядом. Уже почти забытый голос шепнул: «Они ведут себя непотребно, и ты за компанию?». Отец бы теперь обязательно сказал нечто подобное. И ведь поначалу Ун был решительно настроен плюнуть на все и ходить в полуденные патрули пусть бы и в одиночку, но потом, поразмыслив, отказался от этой затеи. Струсил, если говорить честно. Тут и от старого курсантского звания не ототрешься, а если уж решат, что он хочет выслужиться – пиши пропало.

Мысли об отце и новых товарищах обратили его к прошлому. Он вспомнил такую бесконечно далекую теперь контору и счетоводов: «Славные все-таки были рааны», – а еще дом. Рука потянулась к нагрудному карману. Ун достал сложенное в несколько раз письмо, пришедшее всего пару дней назад, но уже заляпанное и потертое от постоянного перечитывания и перекладывания.

Это было четвертое письмо от Кару. Похоже, она решила делиться с ним новостями каждую неделю. Конечно, скоро ее немного наивные, но искренние послания начнут приходить раз в две недели, а потом и раз в месяц, это неизбежно, и Ун заранее решил, что не станет обижаться. В конце концов, ей надо жить своей жизнью, а не за него волноваться… Да и писала она, по большей части, об одном и том же. Все хорошо. Мать в той же поре. Вторая сестра тоже чувствует себя неплохо. Музыкант передает наилучшие пожелания и смертельно волнуется. Назначение его ждут в ближайшие дни...

Краем глаза Ун заметил тень – кто-то вошел в караульную – но даже не пошевелился. Как все-таки странно. Он же еще совсем недавно до смерти боялся попасться на глаза какому-нибудь офицеру во время своего служебного безделья, а теперь – ори на него хоть сам Плешивый, правитель всего Главного офицерского училища, только пожал бы плечами. Он не стал слушать, о чем говорили в караульной, перечитал письмо еще раз и вздрогнул, когда дверь хлопнула и его окликнули:

– Курсант?

– Ун, – ответил Ун, спрятал письмо и повернулся.

На дорожке, посыпанной гравием, стоял раан преклонных лет в летнем светло-коричневом костюме. Ун с ним прежде не встречался, но лицо его почему-то показалось знакомым.

– Не имею чести...

– Я Рат, – представился раан, – из ветеринарной службы. Надо сходить в зверинец, Птица сказал, что вы меня проводите.

Ун с раздражением посмотрел в слишком яркое, как будто отдающее краснотой, синее небо, хотел было возмутиться, что его тащат в это пекло, но усмехнулся про себя, поднялся и отряхнул штаны. Что ж, не хотел отлынивать от работы? Получи и распишись.

Они с доктором Ратом не спеша пошли в сторону главного входа. Ученый раан оказался весьма добродушным, всю дорогу он шутил и болтал.

– Я, на самом деле, не хотел вас беспокоить, – заверил он. – Да и не стал бы. Но протоколы в этом плане строгие. Без охраны не пропустят, а дело срочное, до вечера не отложишь.

У тяжелой железной двери, отделявшей разумный мир от огромного загона, скучали двое. Дежурный с измученным видом сидел в своей тесной будке и обмахиваясь каким-то документом, а прямо напротив него, теребя ремень пухлой холщевой сумки, стояла Сан. Ун сразу ее узнал по соломенной шляпе, а еще по тяжелым ботинкам, которым она не изменяла, пусть и носила теперь не походный наряд, а какое-то пестрое платье.

Она повернулась к ним, и в тот же момент все вдруг стало понятно. И как он сразу не догадался! Вот на кого был так похож доктор. Или, правильнее сказать, Сан была ужасно похожа на доктора. Строгие, суховатые лица, совпадавшие пятна на лбу – не дать, не взять отец и дочь.

И отец и дочь эти переглянулись как-то не по-доброму. Доктор Рат открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом только с досадой махнул рукой.

– Здесь и здесь, – дежурный показал, где надо расписаться в журнале посещений, оставив на бумаге круглые потные отпечатки, и пошел открывать дверь. Ун расписался первым и с замиранием сердца наблюдал, как дрогнуло старое железо, и прислушивался к жалобному стону несмазанных петель.

Вот к этому он все еще не привык. Как можно ходить туда без оружия? Дубинка на поясе – не в счет, какой с нее прок, если нападет целая стая? Был еще складной нож в кармане, но по уставу и его не полагалось. Сержант Тур рассказал во время инструктажа, что пистолет или винтовка для полосатых здесь – это сигнал, который означает, что вести себя нужно особенно тихо, и что теперь происходит нечто важное. А потом еще улыбнулся и добавил: «Не надо их пугать лишний раз. И бояться тоже не надо. Они у нас смирные». При его росте можно было, наверное, никого не бояться, но Ун, проходя через короткий коридор в стене, и ожидая, пока дежурный справится со второй дверью, чувствовал, как сердце успевает сделать по два удара вместо одного.

Наконец вторая дверь поддалась, на мгновение солнце ослепило, нос тут же заполнил сладковатый, приторный запах, особенно острый по эту сторону. Ун вышел первым, осмотрелся, убедившись, что обойдется без неприятных сюрпризов, за ним последовали Рат и Сан. Дверь хлопнула, лязгнув на прощание запорами.

Доктор выудил из кармана брюк записную книжку, быстро пролистал ее.

– Та-а-ак, нам в двадцать первый квадрат, потом... двадцать третий... А, там все рядом.

– Я вас провожу, – Ун чувствовал, что долг его обязывает сказать нечто подобное.

Доктор кивнул с благодарностью, а вот Сан невесело улыбнулась.

– Это он вас проводит. Отец здесь работает почти тридцать лет.

– Что есть, того не отнять, – с деланной скромностью ответил Рат. – Ладно. Времени у нас немного. Пойдемте-ка.

Они миновали прямоугольник пустого чистого пространства, раскинувшегося перед входом, и вступили в тень не то халуп, не то шалашей, поделенных на большие жилые квадраты широкими дорожками.

Полосатых было почти не видно, а те, что все-таки решились выползти наружу в такую жару, при появлении раанов, отрывались от своих дел – плетения налапников и корзин – и склоняли гривастые головы. И все равно это было не то. Ун плохо помнил, какими были полосатыми на севере, но одно не смог бы забыть никогда: их восторженно-испуганные взгляды. Страх и восхищение перед чужим разумом. Местные же полосатые напоминали сытых котов. Они не проявляли дерзости, но и не испытывали уважения, а изображали его – причем крайне неумело.

«Это все местные порядки, – думал Ун, – корпус безопасности позволил им стать такими».

Если собака не воспитана правильно – виноват в этом только хозяин.

Как будто прочитав его мысли, доктор Рат вдруг спросил:

– Где вы раньше служили, Ун?

Спрашивал он явно не о конторе и не о годах в курсантской казарме.

– Это мой первый зверинец, – «И надеюсь последний»,– но я в детстве ездил посмотреть на макак в... в одном северном зверинце. Рядом с Благословением Императора. Там держали зверей для теплиц, ферм и фабрики. Но там все было не так. Рабочие полосатые жили в специальных таких домах, – он провел рукой в воздухе, словно хотел нарисовать эти дома, – и прямо рядом с ним жило другое зверье. Ну, дикое. Не как тут.

Ун потер обкромсанное ухо. Старые детские воспоминания всегда ускользали легко, но теперь одно из них вдруг стряхнуло с себя слой пыли, и он отчетливо увидел перекошенное тельце, измазанное залой, огромную голову, которая вот-вот оторвется и...

– Понятно. Зверинец комбинированного типа. Мало таких осталось. И как вам там понравилось? Ну, по сравнению с нашим зверинцем? – деловито спросил доктор.

– Если сравнивать, так тут выходит настоящий курорт, чисто, много места, тепло, – признал Ун. – Почти как на Бирюзовых озерах. Они едят до сыта и ничего не делают.

Ун не считал за работу те мелкие, примитивные ремесла, вроде шитья и лепки горшков, которыми полосатые здесь обустраивали свой быт. Пользу от этого не получал никто, кроме них самих.

– Курорт! Так нас еще не называли. Ха, – доктор улыбнулся. – Но мы как-никак лучший популяционный зверинец на юге, а...

– А детенышей все меньше и меньше, – холодно ответила Сан и скрестила руки на груди. – Если это называется лучший популяционный зверинец, то у меня для нас очень плохие новости.

Ун шел между отцом и дочерью, а теперь оказался как будто на линии огня. Они сбавили шаг, и с одинаковым раздражением смотрели друг на друга прямо через него.

– Старая песня. Ты прекрасно знаешь, что программа по сокращению поголовья была начата задолго до нас, – сказал доктор с неожиданным холодом в голосе. – Чудо, что ее вообще отменили. А те несколько лет мора, черное поветрие! И ты требуешь, чтобы мы теперь поправили непоправимое? Давай не будем опять начинать при...

– Нет, будем! – она остановилась. Несколько полосатых высунулись на шум из своих укрытий и тут же вновь поспешили спрятаться. – Вот сейчас они потребовали десять полосатых для шахты. Десять! И в том месяце столько же. Я читала отчеты! Они требуют все больше и все чаше. Они делают слишком большие заказы. Особенно на молодых полосатых. На детей. Какая мать захочет рожать, зная, что в любой момент ее сына или дочь могут просто отобрать?

– Ты слишком высоко оцениваешь эмпатические способности их самок, – сказал Рат, понизив голос, – они забывают обо всем быстрее, чем тебе кажется. Особенно, если им об этом не напоминать. И скажи-ка мне, как без этих детенышей, по-твоему, мы бы смогли разработать детскую вакцину от полиомиелита? Может быть, ты позволила бы опробовать десяток ее вариантов на сыне Этти? Или на То и Рине?

Сан явно готовила какой-то ответ, но последний аргумент доктора выбил почву у нее из-под ног. Взгляд ее заметался.

– Как ты не понимаешь, милая, – теперь Рат уже не скрывал досады и даже легкой обиды. – Я волнуюсь о судьбе полосатых куда больше, чем даже ты. Тобой движут симпатии. Излишнее мягкосердечие. Мной – понимание. Ты права. Их мало. И будет еще меньше. Может, им осталось поколение-два. И все. Да, заказы растут год от года. Но без полосатых нам не обойтись. Не станем же мы рисковать раанами в шахтах и на болотных промыслах? О науке я молчу. Тут и добавить нечего. Я с ужасом жду момент, когда лабораториям придется обходиться только крысами и кроликами. Это будет поистине черный день.

– Вот! Ты сейчас сам признал, что они выше крыс и кроликов! Они ведь и по классификации идут как млекопитающие старшего порядка! Если изменить условия...

– Сан, – доктор вдруг с какой-то тревогой покосился на Уна, обошел его, встал рядом с дочерью и взял ее за руку, словно успокаивая. Голос его звучал теперь совсем тихо: – Твои... разговоры привели тебя сюда. И тебе здесь не нравится. Я знаю. Но есть места и хуже. Давай оставим этот спор на потом. Хорошо?

– Тур говорит...

Доктор закатил глаза:

– Встретились два одиночества. Я знаю сержанта подольше тебя, и ты зря думаешь, что ваши мысли совпадают. Все. Довольно болтовни, у нас еще много дел.

Спор, на самом деле, был коротким, занял всего пару минут, но Уну он показался долгим, а повисшая после него тишина – невыносимо тяжелой. И все-таки тут было о чем подумать. Дрессированные полосатые и, правда, работали много где. Но сколько вообще этих полосатых? Надолго ли их еще хватит? Получится ли их заменить?

Они прошли через третий квадрат, мимо, кланяясь, просеменила невысокая полосатая самка, за юбкой которой бежали несколько детенышей – головы три-четыре – и все явно не ее, одного возраста и разных мастей: рыжие, серые, золотистые. Понаблюдав, как они торопливо скрываются за поворотом, Ун задал очевидный и самый простой вопрос:

– А почему не разводить их? Ну, с овцами же получается.

Смотревшие в разные стороны отец и дочь разом обратили глаза на него, и взгляды их были совершенно одинаковые. В них читалось усталость от дилетантов, предлагавших свои абсурдные идеи.

– Ун, – мягко, но настойчиво заговорил Рат, – ну, вы хуже моей дочери. Еще предложите построить для них ферму.

– В Столице некоторые рааны разводят...

– Очень большие эксцентрики с очень маленьким поголовьем, – перебил его доктор. – Мы должны сводить общение с полосатыми к минимуму. И без того тут слишком с ними нянчимся. Нельзя позволить им снова начать подражать нам во всем. Наши предки знали, как ловко они способны обмануть своей внешней разумностью. И обманывают многих и сейчас, – он вдруг снова хмуро посмотрел на Сан.

Та не заметила этого, она глядела на Уна с каким-то непонятным омерзением. Да что он такого сказал?

– Полосатые способны чувствовать! – выпалила она. – Они испытывают привязанность, они тоскуют, они часто образуют пары на всю жизнь! Они единственные известные, кроме нас, млекопитающие, способные заморить себя голодом или покончить с собой. Вы, правда, думаете, что их можно разводить как скот?

– Ну, чисто теоретически, – вдруг задумчиво сказал Рат, и они тут же забыли об Уне и сцепились в новой словесной дуэли.

Он же старался к ним больше не прислушиваться и зарекся хоть что-то предлагать, погрузившись в собственные мысли, пытаясь определить, где именно они находятся, куда выйдут, если свернут там и здесь, вспоминал примерные планы квадратов. По центру пятого, кажется, расположен тупиковый двор с одни единственным входом, а вот шестой можно пройти насквозь, в восьмом и девятом – не протиснешься, слишком много досок и остатков каких-то разваленных шалашей.

Наконец, они дошли до неглубокого канала, делившего зверинец на две половины. От текущей зеленоватой, но чистой воды поднималась приятная прохлада, и на бетонных берегах здесь собрались целые стаи полосатых. Многие из них сидели в воде, другие мочили лапы. При появлении раанов разнеженные на солнце звери проявляли еще меньше уважения, чем обычно, и только лениво убирались с дороги.

Идти вдоль канала было куда легче и быстрее. Когда им пришлось перейти на другую сторону по небольшому мосту и снова свернуть в трущобы, Ун все оглядывался на нитку воды, пока она совсем не скрылась за домишками.

В двадцать первом квадрате доктор Рат снова достал свою записную книжку, вырвал одну страницу и отдал ее хмурой Сан, потом постучал по стене углового деревянного домика. Оттуда высунулся мохнатый старый зверь с серыми, морщинистыми полосками. Его почти прозрачные глаза смотрели на доктора с ужасом. Судя по зеленой нашивке на рукаве – это был местный вожак. Таких вожаков назначали в каждом квадрате. Они следили за порядком, получали больше еды, и вдвое больше палок – если где-то на их территории было что-то не так.

Доктор Рат негромко прорычал что-то по-звериному. Ун вздрогнул. Вот к этому он никогда не привыкнет. Зачем раанам, служившим в зверинце, использовать это недоразумение? Эту пародию на язык? У многих животных были свои «языки», но ведь никто не лаял с собаками и не мычал с коровами. Для первых хватало простых команд, для вторых – кнута.

Карапуз и остальные рядовые понимали полосатых, знали, как сказать «Встань», «Подойди», «Брось» и прочее по мелочи – оно и ясно, наверное, пригождается в службе, особенно если зверь попадается совсем тупой и не способный к обучению. Но были и рааны, которые изъяснялись на полосатом наречье сложно. Ун это точно знал, пусть не мог разобрать и слова. Достаточно было послушать игру интонаций. И ладно еще сержант Тур – вот он бы и с курами кудахтал, если бы кудахтанье удалось расшифровать. Но капитан Нот, теперь и доктор – зачем им это?

Тем временем старый полосатый куда-то убежал, звонков и зазывно вопя. Вскоре к двадцать первому квадрату начали стекаться местные. Их морды искажала тревога, и она лишь усилилась, когда доктор Рат и Сан взялись за дело. Они осматривали всех подряд, выписывали клейма, ощупывали лапы, проверяли глаза и зубы, копались в гривах, тратили время на совершенно не нужных в шахтах полосатых, и Ун догадывался, что делается это специально – чтобы звери не знали, кого именно заберут в этот раз. В следующих четырех квадратах картина повторилась почти один в один. Звери вели себя напряженно, некоторые самки негромко подвывали, редкий молодняк приходилось подтаскивать к докторам едва ли не силой. Никто из этих дикий тварей не позволял себе посмотреть на раанов со злобой или вызовом, но рука Уна все равно то и дело возвращалась к дубинке на поясе.

Наконец, все закончилось. Отпустив последнего полосатого, доктор Рат, сделал какую-то пометку в записной книжке, кивнул:

–Надо возвращаться. В пять заберут почту. А еще надо подготовить копии дел...

– Я хочу сходить в лазарет, – ответила Сан, отдавая ему мелко исписанный лист.

Доктор Рат беспомощно обратил глаза к небу:

– Сан, милая, ты не вытянешь ее... Я же смотрел...

– Вытяну, – вспыхнула девушка, краснея.

– Как знаешь. Но если до прибытия состава она не встанет на лапы – мы ее отправим в Императорский университет. Хватит уже мучить животное, – Он повернулся к Уну и сказал: – Идите с Сан. До выхода я доберусь и без вас. Дежурному скажу, что вы меня проводили.

Ун хотел поспорить, напомнить, что есть же инструкции, но слова доктора были не предложением и не просьбой. Они прозвучали как самый настоящий приказ, с которым невозможно было спорить. Доктор Рат кивнул на прощание, развернулся и пошел назад.

– Что за Императорский университет? – спросил Ун у девушки, которая после ухода отца словно скинула маску решительности и разом сникла, сделалась какой-то уставшей.

– Императорский медицинский университет. Неважно. Пойдемте.

Она повела его дальше, и он решил обойтись без новых вопросов. Они забирались все глубже и глубже в зверинец, пока, наконец, не уперлись в сетчатую перегородку. Когда-то полосатых было действительно куда больше, теперь же одну треть зверинца отгородили, иногда полосатых пускали туда на выгул, но случалось это редко. Увидев в первый раз по ту сторону остовы пустых, разваливающихся будок, Ун почему-то почувствовал совершенно беспричинную тоску и даже печаль, и теперь старался туда не смотреть.

Впереди показался хлипкий временный навес, установленному как будто бы специально на расстоянии от остальных логовищ. Под истрепанным пологом были двое: одна фигура скорчилась на покрывале, укрытая лоскутным одеялом, вторая – молодая самка – сидела рядом с ней и шила. Она не то услышала приближающиеся шаги, не то почувствовала чужой запах, но вдруг выпрямилась, отложила ткань и нитки, повернулась, посмотрела с тревогой на Уна, потом – с облегчением – на Сан, встала и захромала им навстречу, сильно припадая на правую лапу. Стрекотание ее было торопливым и немного испуганным. Сан слушала полосатую, а смотрела на Уна. И смотрела почему-то с осуждением.

– Что она... ну... лает? – не выдержал Ун.

– Вы не понимаете? – Сан даже не попыталась скрыть удивления. Он пожал плечами, и подумал, что опускаться до этого наречия не надо, но понимать его, похоже, все-таки придется научиться. Пусть это зверье не думает, что может тявкать у него за спиной что попало. – Хромая говорит, – Сан сделала упор на это «говорит», – что вокруг иногда мотается какой-то полосатый. Она его не знает и боится отходить от моей пациентки. Боится, что он сделает что-то плохое.

Сан нахмурила лоб, задумчиво потерла пятна на щеке – разделенные тончайшей полоской светлой кожи, потом ответила, но не так уверенно, как доктор Рат, и в потоке невнятной каши недослов Ун уловил единственно знакомое «Тур». Хромая тут же закивала. Похоже, сержанта полосатые знали даже по имени.

– Она, кстати, бегала к наблюдательной вышке, махала руками, и ее никто не заметил, – как будто невзначай добавила Сан. Ун только пожал плечами и посмотрел на ближайший квадратный силуэт, высившийся над стеной. Конечно, полосатую никто не заметил. Потому что там никого не было. В такую жару находиться на стене – уже испытание. А сидеть и задыхаться в вышке – настоящая пытка, никакой вентилятор не спасет.

Они вошли под навес. Сан села прямо на землю, аккуратно убрала одеяло, и Ун коротко шикнул от отвращения. Больная полосатая – ей было около сорока с сезонов – мелко дрожала, прижимая к груди перевязанную левую лапу. На бинтах проступали желтые пятна не то гнили, не то гноя. Мух здесь, похоже, не было только по одной причине – Хромая их отгоняла.

Сан даже не вздрогнула. Она достала из сумки какие-то баночки, новые бинты, ножницы, начала аккуратно срезать повязку. На покрывало потекла коричневато-зеленая жидкость, приправленная белыми хлопьями. Сан небрежно стерла ее пальцем, а Ун еле-еле сдержал рвотный позыв. Страшно подумать, эту руку он хотел целовать при первой встрече! Нет уж. Слишком странная дама.

Он отвернулся от раненной полосатой, и на какой-то миг успел заметить обращенный на себя взгляд Хромой. Зверюга смотрела на него с пристальным удивлением, даже недоверием, и чесала правое ухо, потом опустила глаза, делая вид, что все время разглядывала землю, быстро обошла его, волоча ногу, и села рядом с Сан. Та уже заканчивала накладывать новую повязку, ворча негромко:

– Отец думает, что если он тридцать лет проработал, так все знает. Упертый старик. Ничего он не понимает. А я ее вылечу.

Хромая полосатая кивнула, как будто что-то поняла. Ун предпочел промолчать. В этом случае он бы поставил на доктора Рата.