Красный волк

Глава XXXVIII

Должно быть, судьбами разумных, и правда, распоряжался какой-то божок, причем озлобленный и любящий плохие шутки. Объяснить произошедшее как-то иначе у Уна не получалось.

Динно уже целую неделю валялся в госпитальной палатке, когда вместо него в их отряд наконец-то прислали замену. И кого же капитан выбрал из сотни норнов, служивших в пятом пограничном лагере? Ганнака. Этого проклятого параноика.

Узнав о таком «подарке», Ун едва не расхохотался. Одно дело терпеть Ганнака с его лошадиной рожей и косыми взглядами в лагере, и совсем другое – отправляться с ним в лес и проводить бок о бок круглые сутки.

«Мы бы справились и вчетвером», – подумал Ун, пригибаясь и проскальзывая под тяжелой веткой, белой от клочьев паутины. Варрана не просто так назначили старшим в их отряде, когда дело касалось блуждания в чаще или поиска следов – он стоил троих, норны Саттак и Биттар тоже не вчера попали в Южный округ, совсем не новички. О самом себе Ун мог без всякого хвастовства сказать, что больше не отстает во время долгих переходов, ночную стражу держит не хуже прочих и стреляет как надо.

Такого отряда бы хватило и для проверки веревок, и для замены сигнальных ракет. Пустяковое ведь дело. А если уж тащиться в лес впятером, то точно не с Ганнаком.

Ун вытянул шею, вперив взгляд в затылок ненавистного норна. Тот шел вторым, прямо за Варраном, но вот как будто что-то почувствовал, воровато оглянулся через плечо поверх капюшона маскировочного плаща, сморщил крапчатый горбатый нос. Сейчас он, конечно, незаметно трижды сожмет и разожмет правый кулак, пытаясь отогнать от себя неведомое зло. Внутри у Уна все заклокотало от медленно кипящей ярости на этого недоумка. Хотя почему только на него?

Варран, вот кто был здесь настоящей первопричиной.

Месяц назад, когда они только приехали в пятый пограничный лагерь для усиления здешнего гарнизона, именно Варран, обычно молчаливый и задумчивый, в первый же ужин с новыми товарищами разболтал им все, что только мог. И о «дружбе» Уна с древним божеством, и о том, как эта «дружба» спасла его сестру от неминуемой смерти и окончательной гибели в посмертии. Будь среди слушателей второй раан или полураан, он бы обязательно иронично улыбнулся, но норны восприняли все всерьез. Они знали, чьим потомком был Ун, слухи тут расползались, как масло по воде, но после историй Варрана начали смотреть на него уже не с любопытством, а с неподдельным уважением.

Все, кроме Ганнака.

Пока остальные удивленно качали светловолосыми головами, этот трижды сжал и разжал кулак, с трудом сдерживая гримасу отвращения, а потом встал из-за стола и торопливо ушел, едва не опрокинув лавку.

Больше за одним столом с ним они не оказывались. Лишь иногда Ун замечал долговязую фигуру Ганнака то у прачечной, то у склада камня-тепловика, при этом взгляд норна всегда был встревоженным или испуганным. Если бы все продолжалось так и дальше, можно было бы просто забыть об этом чудаке, но на утро четвертого дня ботинки Уна оказались набиты пригоршнями черно-белых перьев. Оставалось только порадоваться, что неведомый сумасшедший не запихнул туда всю птицу целиком. Неведомый ли? Ун сразу понял, чьих это рук дело, пусть даже не имел доказательств, и решил как следует поговорить с Ганнаком, но тут вовремя вмешался Варран. Он вызвался побыть переговорщиком, ушел, вскоре вернулся и почти виновато попросил:

– Не злитесь на него, господин Ун. Ганнак из восточных, они там все со странностями.

– Я заметил, – мрачно ответил Ун, вращая в пальцах перо, на котором остались темно-коричневые пятна застывшей птичьей крови.

– У них считается, что Повелитель госпожи Текки не должен поминаться ни в Мертвом, ни в Вечном мире, – Варран посмотрел куда-то вверх, да с таким почтением, словно прямо сейчас видел одного из своих богов. – А уж если Повелитель кого-то отмечает или присваивает себе чью-то душу, так для восточных ничего ужаснее и придумать нельзя. Ганнак просто хотел уберечь нас всех от беды. Перья буревестника это оберег, знаете, ведь Великая Птица…

Варран тогда много чего наболтал, но главное сводилось к одному: впредь Ганнак будет держаться от Уна подальше и никаких новых «оберегов» никуда подкидывать не станет. Такой вариант всех устраивал, Ун решил не искать встречи с этим сумасшедшим, а сумасшедший в свою очередь с двойным усердием избегал его.

Оказавшись с ним в одном отряде, Ун наивно надеялся сохранять хрупкое равновесие и впредь, но прошло каких-то два дня, а он больше не мог смотреть на норна и не скрежетать зубами.

Все началось практически сразу, стоило им только углубиться в лес, оставив позади транспортного «Лося». Над отрядом пролетела какая-то птица с невыговариваемым норнским названием, разумеется, редкая, разумеется, несущая на своих пестрых серо-синих крыльях тысячи и тысячи дурных предзнаменований, и все эти предзнаменования, разумеется, сводились к одному: «Лучше бы нам не брать с собой господина раана. Смерть ходит за ним».

Ганнак сказал это Варрану негромко и на норнском, не догадываясь, что «господин раан» весьма недурно понимает его язык и тугоухостью тоже не страдает. Ах, если бы все обошлось только этим пожеланием! Но ненормальный крапчатый то и дело бубнил не то молитвы, не то заклинания, во время привалов устраивал целые представления с растиранием листьев и вычерчиванием знаков на земле, и бесконечно пялил на Уна свои зелено-желтые глазенки. Варран не обращал внимания на этот балаган, а вот Саттак и Биттар как будто тоже начали медленно заражаться чужим страхом, и часто о чем-то перешептывались и отводили взгляды.

Дела шли так плохо, что впервые за все время, прошедшее с приезда в эти края, Уну вновь захотелось увидеть Текку. Он представлял, как ведьма выходит из-за деревьев, укрытая только потоком длинных красных волос, как смотрит змеиными глазами на Ганнака и остальных, и как обращает их в бездумное бегство, одним лишь своим видом. Ну и картина бы получилась!

И вообще было бы славно, если бы Текка осталась на пару дней. Да, пары дней бы хватило. Больше и не надо.

Ун перелез через трухлявый, проминающийся под пальцами ствол золотоорешника, отряхнул руку от кусков окорья, почувствовал, как защипало в горле. Пальцы сами собой сжали несуществующую самокрутку. Вот, пожалуй, единственная его теперешняя беда, в которой Ганнак был не виноват.

Кошмары вернулись.

Наивно было думать, что он совсем излечился от них. О нет, они не исчезли, только слегка затухли, спрятались, как тлеющие угли в золе, и полыхнули вновь в самый неподходящий момент. Пять дней назад Ун проснулся, едва не крича и отмахиваясь от бестелесного образа, тянущегося к нему, и теперь не расставался с флягой настойки. Пара глотков перед сном – и никаких ночных подвываний. А если раздобыть листьев серого дерева...

Шрам на ладони зачесался, Ун вспомнил о ноже, который продолжал таскать в голенище ботинка.

«Пусть сорены этим куревом подтираются», – подумал Ун, и Текка с ее фокусами и привычкой держать свое слово была тут не при чем. Утихомиривать советь всяким дерьмом – это удел тех, у кого она не чиста, а разве он сделал что-то неправильное?

Отряд вышел на лесную прогалину, раскинувшуюся с юга на север, и Варран указал на небольшую отметку на стволе засохшего дерева. В первые походы Ун не понимал, куда надо смотреть, тыкался повсюду, как слепой щенок, но теперь быстро разглядел тонкие зеленые нити, протянутые над землей на высоте ладони. Порви такую – и тут же сработает спусковой механизм дымового и сигнального короба, скрытого листвой и дерном. Такие ловушки в пограничье были установлены практически везде, где можно было более-менее легко пройти, и все они по большому счету были бесполезны. Ун как-то спросил у одного норна, с десяток лет прослужившего на наблюдательных вышках, много ли дикарей тут поймали, заметив взметающийся в небо дымный след, тот перечислил их всех, не задумываясь:

– Много! Была дикая свинья, крыса, кажется, кот, да, кот и три волка. С волками прямо беда какая-то, совсем лапы не умеют поднимать. И это только за последние полгода. Страшные у нас тут дикари! Вот говорят, нашли какие-то следы на восточной дороге. Следы! У-у! Раньше у нас были настоящие следопыты. А теперь, а! – пожилой норн тогда так досадливо махнул рукой, что кусок мяса слетел с его вилки. – Они свой след от чужого не отличат. Тут берег высокий, скалы пологие. Кто на них заберется? Если бы нашли что-то на западной тропе, тогда другое дело... Вот где бы больше башен поставить...

И все-таки, сколько бы напрасных тревог не случалось из-за веревочных ловушек, ничего лучше за последние несколько десятков лет никто так и не придумал, и бесконечные патрули продолжали менять ракетницы, а наблюдатели на вышках – проводить бессонные ночи.

Ун посмотрел на Варрана, который уже оттянул крючок предохранителя на пусковом коробе и начал откапывать его, на Саттака и Биттера, которые пошли возиться с остальными тремя ловушками, установленных на отдельных линиях, потом, на свою беду, взглянул на Ганнака. Проклятый норн снова пялился на него, хотя был обязан смотреть в сторону леса на случай проклятых засад и проклятых диких зверей. Как бы славно было вмазать ему! Несильно, чтобы он не смог потом ничего доказать капитану, но крепко, чтобы засунул свои приметы куда подальше и плохие, и хорошие. Ун чувствовал, что закипает, и когда через пару часов, они оказались на развилке, и надо было решить, кто отправится разбивать лагерь, а кто пройдет проверить еще с пяток ловушек, вызвался добровольцем. Славно было бы пойти с Варраном, но напарником его оказался Саттак. Что ж, тоже неплохо. Не мог же Ганнак совсем забить ему голову своей ерундой?

Они пошли по дну длинного оврага, широкого и чертовски удобного для прогулок, наверху, на крутых откосах во все стороны тянулись колючие ветки, накрывавшие густой подлесок, а здесь лишь изредка встречались чахлые кусты.

Главным в двойке сразу стал Саттак, на карту норн почти не смотрел, в этих местах ему приходилось бывать не впервой. После второй проверенной ракетницы, сумрак начал загустевать в непроглядную тьму. Что в ней скрывалось? Ночные охотники, преследовавшие норнов с первобытных времен? Или вездесущие демоны, ищущие, как бы разрушить «мертвый» мир или заманить случайного путника в болото? Ун хмыкнул, бросая вызов этим глупым сказкам, но вздохнул с облечением, когда настало время зажечь фонари. Свет прогнал выдуманных чудовищ и привлек настоящих. На стоянке теперь уже, наверное, во всю дымился горе-мох, распугивая ночных насекомых, здесь же Уну приходилось хлопать себя то по лбу, то по шее и дергать плечами. «Быстрее бы назад», – думал он, но чем дальше, тем бесконечнее казался их путь через вечерний лес.

Прибив очередного жирного комара, он не выдержал, попытался натянуть на голову капюшон маскировочного плаща и влетел в Саттака, не заметив, что тот вдруг решил остановиться.

– Дерьмо, – прошипел норн на своем языке и обернулся. Глаза его были широко распахнуты, но не от раздражения за отбитое плечо, а от страха. Он смотрел так, словно ожидал, что Ун немедленно превратится, как минимум, в дракона, и как припадочный сжимал и разжимал правый кулак.

«Действительно, дерьмо», – едва удержался от ругательства Ун. Раан должен быть выше всего этого первобытнного бреда. Не его беда, что Ганнак все-таки сумел запудрить Саттаку, весьма и весьма здравомыслящему солдату, голову. Вот только что его так напугало?

Ун обошел застывшего товарища, посветил вперед фонарем, все не понимая, что же там такого особенного, а когда наконец сумел рассмотреть кости среди травы, лежавшие совсем близко от нити, только напустил на себя безразличный вид.

– Это был олень, – сказал он, кивая на тяжелые рога, венчавшие череп.

– Кости черные, – ответил Саттак с испуганным придыханием. Ужасно захотелось отвесить ему подзатыльник заодно с Ганнаком.

– Падаль есть падаль, – Ун подошел к оленьему скелету, подчистую обглоданному здешними трупоедами, загаженному земляными пиявками, и со всей силы наступил на череп, целя прямо между глазниц. Кость затрещала, правый рог начал заваливаться, Ун торопливо наклонился, попытался поймать его, потерял равновесие и рухнул, размахивая руками. Что-то щелкнуло. «Леска», – он успел подумать об этом, прежде чем оглох от взрыва и шипения, ослеп от дыма, окружившего его со всех сторон, и закашлялся от удушающего порохового запаха. Кое-как на четвереньках ему удалось выползти из рукотворного облака, Ун протер глаза и задрал голову, глядя на длинный бело-красный хвост и красную звезду, засиявшую над лесом.

– Ну, наверное, эту ракетницу придется менять, – попытался улыбнуться он, но Саттак, кажется, не нашел в этом ничего забавного.

Они подождали несколько минут, потом норн достал свой сигнальный пистолет, новая полоса дыма расчертила небо – не такая широкая, как первая, и разорвавшаяся в высоте желто-зеленой звездой. Если какой-то несчастный наблюдатель на вышке и видел тревожную красную ракету, то теперь поймет, что произошла лишь досадная ошибка.

Из-за неприятной случайности пустяковый осмотр затянулся. Ун начал менять нити, с трудом отыскивая в тусклом свете фонаря чертовски незаметные крепежные колышки, Саттуку же пришлось полностью выкапывать сигнальный короб и ставить новую ракету и новый спусковой механизм.

До стоянки они добрались уже глубокой ночью. Ун даже ужинать не стал, сразу разложил свой мешок и завалился спать, а Саттак сел у костра рядом с Ганнаком, как назло оказавшимся в это время в дозоре. Переговаривались они едва слышно, но разве надо было разбирать слова, чтобы знать, о чем идет разговор? Разумеется, они меряются тем, у кого найдется больше дурных примет о мертвых оленях, черных костях и раздавленных черепах. Вместо одного глотка Ун выпил почти половину фляги с настойкой. Зря. Утром он узнал, что никто так и не смог разбудить его в караул, и хуже того – в голове поселился туман, как после страшной пьянки, а впереди их ждал самый тяжелый отрезок пути.

Почти неразличимая среди зарослей звериная тропа, куда они вышли, все время уходила вверх, и лишь к полудню где-то впереди наконец-то зазвучал мерный, глубокий гул, от которого по спине Уна побежал холодок. В прошлые походы он уже бывал на берегу и смотрел в неохватную даль, где вода сливалась с небом, и всегда это поражало его, как в первый раз. Теперь же надо было сохранить хладнокровие, не пристало раану таять при виде дурацких пейзажей, но когда они вышли из леса, рот Уна сам собой распахнулся от удивления, лишенный всех слов и звуков. Такой высокой наблюдательной вышки он еще никогда не видел. Она стояла на самом краю обрыва на тонких ногах-столбах, точно специально пришагала сюда, на высокие скалы, чтобы дотянуться до неба. Птицы, кружившие над ее крышей и садившиеся на загаженную пометом лестницу, казались рядом с ней совсем крошечными, как случайные мазки на огромном синем полотнище.

– Долго вы!

Ун заставил себя оторваться от небывалого зрелища. Им навстречу, от вышки, шли двое норнов-дозорных. Один был в весьма и весьма преклонных годах, они встречались с ним в лагере, его вроде бы звали Тамман, у второго, молодого, правая рука болталась в повязке на шее, а крапчатое лицо покрывали синяки.

– Что случилось? – спросил Варран, указывая на раненного.

– Шторм, – ответил старик Тамман. – Миррак как раз спускался, когда ветер налетел, чуть-чуть не успел долезть! Но хорошо, хоть голова цела, – он с осуждением зыркнул на чуть сгорбившегося Миррака. – Шторм был страшным. И вышка наша уже – все.

Ун и норны разом запрокинули головы. Восторг отступил, глаза снова видели ясно, и он понял, что не заметил самой очевидной вещи. Кабина вышки, похожая на небольшой дом, кренилась в сторону моря, точно вот-вот собиралась нырнуть или взлететь.

– Ветра тут злые, – фыркнул старик. – Удивительно, как она столько лет простояла.

Саттак и Биттар, которым выпало остаться сменщиками на этом посту, выдохнули с облегчением от того, что им не придется карабкаться под самые небеса и мерзнуть там по ночам, но радость была недолгой. Старик Тамман тут же принялся подробно перечислять все оборудование и скарб, которой надо было обязательно спасти и вертнуть на землю.

– Мы бы давно это сделали, – проворчал он, – но Миррак со своей рукой тут не помощник, а я уже лет давно на такие верхотуры не забираюсь. У меня там спину на полпути скрутит. Да вы не бойтесь! Вышка прямо сейчас не упадет. Думаю, до следующего большого шторма продержится. Что ей один норн?..

Пока решали, кто полезет, Ганнак что-то торопливо рассказывал Мирраку, баюкавшему искалеченную руку. Нашел новую причину поболтать о том, как вот за тем рааном ходит смерть и как рядом с ним постоянно случаются одни несчастья, и что теперь, кто полезет в вышку – так непременно совсем разобьется. Ун шумно втянул воздух сквозь сомкнутые зубы.

– Я полезу, – сказал он. Варран свел брови, но спорить не стал.

Старый норн быстро разъяснил, как работает механическая лебедка и принес из землянки грубые тканевые перчатки. Поначалу Ун карабкался лихо, но чем выше поднимался, тем чаще чувствовал странное подрагивание. Дрожала как будто не только лестница, а вся вышка целиком, всем своим огромным, изящным телом. Каждый удар ветра здесь ощущался вдесятеро сильнее, чем на земле, а может, он и был тут сильнее? На середине пути Ун не выдержал, схватился покрепче за перекладину, посмотрел вниз и тут же понял, что совершил ошибку. Лестница начала казаться совсем хрупкой, а высота – непереносимой. И внизу, разумеется, как же без него, стоял, запрокинув голову, и пялился, как стервятник на добычу, Ганнак. Вот уж кто будет рад, если какая-нибудь перекладина теперь треснет и сломается, сбрасывая незваного гостя, а ломаться тут было чему. Какая же древняя, проржавевшая махина! Ун плюнул и продолжил подъем. И чем дальше поднимался, тем больше осознавал, насколько же сильно накренилась кабина. Он даже прикинул, не спуститься ли, оставив такие поручения кому-нибудь половчее, но подумал о Ганнаке, и полез вверх еще быстрее.

Наконец Ун забрался в люк и нерешительно ступил на покатый пол. Если бы шторма не случилось, если бы вышка стояла прямо, как раньше, он бы все равно чувствовал себя здесь неуверенно. Не нужно было быть плотником, чтобы увидеть, как сильно прогнили доски, и чувствовать, как они пусть и слега, но прогибаются под каждым шагом.

«Лучше тут не задерживаться», – подумал Ун и взялся за широкобокую грузовую корзину. Сначала он собрал все самое важное: смотровой линзовый аппарат, чуть помятый от удара о стену, журнал наблюдений, три ящика сигнальных ракет и два сигнальных пистолета, бумажные упаковки винтовочных патронов – потом пристроил рядом остальные мелочи, какие смог уместить: одеяла, подушки, посуду.

Сторожевые башни в зверинце тоже были забиты всяким личным хламом. Хотя это и запрещалось, каждый пытался припрятать там что-нибудь свое, чтобы скоротать душную скучную смену... Ун отмахнулся от мыслей о прошлом, нервно постучав кончиками пальцев по фляге с настойкой, и продолжил укладывать вещи в корзину, слушая, как ветер, играя, щелкает занавесями из тонких деревянных реек. Он несколько раз проверил, что крепления корзины надежны и плотно закрепились в пазах, открыл грузовой люк, запустил лебедочную машину, понаблюдал немного, как она начинает дрожать и разматывать трос, медленно опуская ценный груз к земле, а потом поднялся на ноги.

Все в нем разрывалось между страхом и любопытством, но Ун все-таки пересилил себя, аккуратно прошел по покатому полу к стене, смотрящей в сторону моря, поднял занавесь на широком окне и застыл, боясь даже вздохнуть.

«Хорошо, что я поднимался спиной к воде, а то бы не долез...»

Море лишало его слов и поражало красотой, но отсюда, из-под самого неба, оно выглядело другим. Нет, море не стало казаться жалким или беспомощным, напротив, только с такой высоты можно было понять, насколько же оно бескрайнее, и насколько же повезло Империи иметь такой щит, стену, надежно отгораживающую их землю от дикарей.

Ун оперся руками о раму, подался вперед, пока пронзительный ветер гнал слезы по его щекам. Далеко внизу, в волнах, мелькнула серебристая спина с острым плавником. Эта рыба была гигантской, наверное, с вагон поезда, а то и два, и могла бы проглотить любого разумного, если бы захотела, но в море она была лишь незначительным и незаметным мазком.

«А может, там уже и нет никаких островов?»

Глядя на море отсюда, а не с берега, Ун больше не был уверен, что где-то там, за горизонтом, существовала еще хоть какая-то земля. И то что сама Империя не затоплена – казалось милостью и чудом,..

Деревянная рама под ладонями измучено заскрипела, вторя тяжелым вдохам всей вышки, Ун пришел в себя, отпрянул назад, начал боком подниматься к люку и пустился в обратный путь. Спускаться оказалось не многим легче, чем подниматься – приходилось чаще смотреть вниз, борясь с головокружением и дрожью.

Когда Ун наконец-то оказался на твердой земле, то почувствовал, что сердце его бешено колотилось, затылок взмок и пот катился по спине. Но это было неважно. Перед глазами его стояло море во всем своем великолепии, скрывающем еще нерожденные бури в черных глубинах, и...

Стоило только Уну повернуться и встретиться взглядом с Ганнаком, как от воодушевления камня на камне не осталось. Хуже того, старик Тамман, возившийся с корзиной и грузами, тоже теперь посматривал на него с подозрением. Неужели одному болтливому норну достаточно какого-то получаса, чтобы заразить другого норна своим сумасшествием? Ун бы снова отвернулся и сделал вид, что ничего не замечает, но ноги сами собой понесли его к Ганнаку. Тот уже было собрался в который раз начать «отгонять» от себя зло, Ун схватил его за запястье, крепко сдавив, и медленно сказал, перейдя на норнский, чтобы этот пустоголовый дурак смог все как следует понять:

– Сделаешь так еще раз, и я сломаю тебе пальцы.

Он сам не ожидал, как убедительно прозвучит угроза, и еле удержался, чтобы не состроить удивленное лицо – испортил бы все дело. И эти волшебные слова подействовали.

Весь вечер, что они провели на берегу, всю ночь и следующие полтора дня, пока возвращались прямым путем к главным пограничным дорогам, Ун больше не замечал, чтобы норн болтал с кем-то или выделывал свои фокусы и обряды. Да и что ему было говорить? Он со своими приметами, мертвыми оленями и древними богами был посрамлен, до лагеря они добрались без всяких происшествий, кошмары больше не возвращались, и даже рука Миррака как будто уже совсем зажила.

Стоило им войти в лагерь, как Ганнак тут же поспешил скрыться с глаз долой. Оставалось надеяться, что в следующий поход им не придется работать вместе.

Зевая в кулак и прикидывая, сколько времени осталось до обеда и успеет ли он перед этим помыться и вздремнуть, Ун побрел к палатке своего отряда, когда позади раздался бодрый голос:

– С возвращением, господин раан! Меня просили присмотреть за вашим письмом. Оно пришло позавчера.

Ун принял конверт, поблагодарил рядового норна, постаравшись, но так и не сумев вспомнить его имени. Второй сестре он все-таки написал, нет, не ради нее самой, а чтобы выяснить, все ли хорошо с племянником, и не ожидал, что ответ прибудет так быстро. Хотя разве могло быть иначе? Эта тварь знала, что только мальчишка и позволяет ей получать часть его жалования, а не проклятия. И это письмо, конечно, будет таким же заискивающим и жалобным, как и все прочие.

Раньше Ун злился на нее, но теперь не чувствовал ничего, кроме любопытства. Было забавно наблюдать, как ловко она умеет делать вид, будто ничего страшного не произошло и старший брат ее ни о чем не знает. Он дошел до своей кровати, на ходу вытаскивая письмо из конверта, сбросил на землю мешок и плащ, завалился прямо на покрывало, начал неспешно читать, но после первых же строк сел, ударившись макушкой о лежак верхней койки, вцепился в бумагу с такой силой, будто ее кто-то пытался отобрать, иперечитал письмо дважды, хотя этого и не требовалось. Он понял все с первого раза. Понял и не поверил.

– Чертов Ганнак...

Найти бы этого урода и вколотить ему в глотку все до последнего его слова о приметах, о знаках, обо всем! Хотя, конечно, Ганнак тут был не при чем. Мама умерла на сегодня, не вчера и не в то утро, когда Ганнак увидел несчастливую птицу.

Она умерла три недели назад. Когда он приучал своего нового капитана-норна обращаться к себе не «господин раан», когда доказывал, что приехал сюда не за тем, чтобы отсиживаться и протирать штаны, когда только привыкал к местным комарам и десяткам прочих мелочей… Вот когда она умерла.

Или это произошло еще раньше?

Ун не хотел, но вспомнил, как мама сидела в кресле на колесах, вспомнил тупую улыбку и тонкую струйку слюны, тянувшуюся из приоткрытого рта на подбородок, а оттуда – на колени...

Он поморщился, чувствуя дурноту. Какие там три недели! Она умерла давным-давно. Да, мама – раанка, и раанка не из последней семьи, она многие годы верой и правдой служила Империи, помогая отцу и взращивая детей, но разве таким должен видеть мир настоящего раана? Разбитым? Лишенным даже самой тусклой искры разума? Ун с раздражением посмотрел на мокрые пятна, расползавшиеся по письму, стер их пальцем, чуть размазав чернила. Веки задергались, и он провел локтем по лицу, шумно втягивая носом воздух.

Бестолковые слезы по давно мертвому возвращались снова и снова, надо было занять себя делом. Сперва наперво Ун написал ответное письмо, потребовав прислать ему указания, на каком именно кладбище прошли похороны, и заверив вторую сестру, что деньги для племянника Зима он будет присылать как и прежде, потом начал составлять прошение, которое так долго откладывал. Был ли в этом смысл? Позволят ли ему остаться здесь и не возвращаться в Хребет? Дело, наверняка, бесполезное, они обязательно обратятся к майору Вицу, а тот придумает, как все испортить. Точно прикажет ехать назад, назло. Но если повезет, то этот гордый раан махнет рукой и скажет что-нибудь вроде: «Пусть делает, что хочет, мне плевать». В последнюю их встречу, во время того приема, они поговорили не так и плохо.

Письмо сестре Ун отправил сразу, с подачей прошения решил обождать, тут же попросился в завтрашний патруль, с другим отрядом, и чтобы добиться положительного ответа впервые за всю службу здесь гражданским помощником надавил на офицера-норна своим раанским происхождением.

Поиск троп в лесах, протягивание нитей-ловушек, установка ракетниц, долгие переходы и ночные стражи помогали забыться. Они не оставляли времени на напрасные вздохи и бестолковые слезы. Думать надо было о другом. О подозрительных следах, которые снова заметили на дороге в половине дня пути от их лагеря, о том, как бы суметь добиться назначения на одну из сторожевых вышек в лесу, а лучше – на берегу, прямо у самого великого моря. Но напоминания о прошлом все не оставляли его, как цепкий клещ. Так, через полторы недели после новостей от сестры, ему снова пришло письмо из Столицы. Ун даже не сразу вспомнил, кто такой этот господин Ирн-шин, и лучше бы так и не вспоминал – только зря разозлился на этого высокомерного урода и на свою наивность и глупость. Никакие писульки от этого раана читать не хотелось, и не будь он в Совете, следовало бы выбросить его послание, не вскрывая, но Ун вовремя вспомнил, куда привела его вспыльчивость, заставил себя быстро пробежаться глазами по изящным строчкам и удивленно почесал подбородок. Его бывший покровитель в каждом своем слове разбрасывался если не лестью, так заверениями в вечной дружбе.

«Неужели до него дошли все мои слезливые письма?» – подумал Ун с отвращением, скомкал и выбросил пропахшую цветочной водой бумагу в мусорную кучу к объедкам, окуркам и сношенным обмоткам.

Но это происшествие не заняло его мысли надолго. Вскоре с моря пришла буря, и хотя лагерь стоял не в низине, его все равно затопило, а по лесу стало просто невозможно ходить, земля там обратилась в болота, где безобидные, на первый взгляд, лужи скрывали целые овраги и провалы, в которых можно было утонуть, только дороги остались безопасны, хотя и там приходилось расчищать завалы из рухнувших деревьев. Бывалые солдаты качали головами и ворчали: «Теперь придется менять все эти чертовы ракетницы», – а Ун был этому рад. Только одно его немного опечалило, рассказывали, что та вышка у моря эту непогоду уже не пережила.

Когда вода сошла, Ун вместе с отрядом Варрана отправился менять сигнальную систему на пятом южном маршруте, а потом на шестом и девятом, убаюкивающий поток дел был как будто бесконечным, правда, и здесь в конце концов возникла заминка. На целую неделю их перевели в двадцатый пограничный лагерь, где требовалась срочная помощь, и не успели они еще обжиться на новом месте, как Уна вызвали к лейтенанту. Он удивился, не понимая, что происходит и прикидывая, где и какую допустил ошибку, но ответ стал понятен сразу, стоило только войти в офицерскую палатку.

Лейтенант Ет оказался молодым рааном, Ун уже и сказать не мог, когда в последний раз видел настоящего раана, наверное, только того полковника, который заезжал из крепости, но когда это было? – и видеть перед собой собрата было теперь сравни какому-то чуду. Его новый знакомый, судя по всему, испытывал точно такие же чувства и немедленно на целый день отстранил Уна ото всех работ и вылазок. Он расщедрился на дорогой восточный чай и вино «Северный свет», которое Ун пробовал в доме Диты, послал какого-то несчастного рядового-норна за закусками, пригрозив ему всеми карами мира, если тот где-то задержится.

– Как тебя угораздило оказаться под командованием норна? Кто это такое учудил? – возмущался лейтенант Ет, открывая бутылку.

В ответ на все уверения, что Ун напросился в это дело сам, и что никто его не заставлял и не наказывал такой службой, раан лишь смотрел с недоверием, а при упоминании майора Вица победно хлопнул рукой по столу:

– Ага! А я знал! Это наш господин майор тебя сюда загнал! Очень в его стиле, – сказав это, лейтенант осушил свой бокал. – Он тут иногда появляется, орет, как будто мы что-то можем сделать. Поиграем в карты, а? Играешь в «Семь дверей»? Норны тут ничего не понимают в картах, играть с ними – как воровать у младенца.

Ет отставил бокал, подошел к небольшому платяному шкафу, стоявшему в углу палатки, и принялся копаться в нижнем ящике.

– Где-то они были у меня... Я кстати тут ненадолго, знаешь? Мне осталось на этом пустыре просидеть полгода, это самый больший срок. Потом перевожусь на север! А там, кто знает, может быть, и до Столицы дорасту. Ты тоже ушами не хлопай. А то помрешь в этих лесах от скуки.

Ун, к своему стыду, тысячу раз думал про себя, что почти весь их труд здесь, вся эта возня с сигнальными ловушками и все походы – лишь иллюзия дела, но услышать, как об этом говорит не майор Виц, знавший побольше прочих, а какой-то сопливый карьерист – оказалось неприятно. Если у Уна еще и осталась гордость, то теперь по ней как будто хорошенько потоптались.

– Такой ли уж тут пустырь? Один норн показывал мне место, где пару лет назад выбросило островную «Водомерку», прямо на скалы. И у нас тут видели странные следы, которые...

Лейтенант поднялся, помахивая стопкой мятых, едва не разваливающихся карт, и повернулся, снисходительно и одновременно с тем довольно улыбаясь, да так широко, что рыжее пятно под правым глазом перерезало несколько морщин.

– Следы? Выяснили мы тут все про эти следы. Идем, покажу.

Больше лейтенант Ет ничего не сказал и на все вопросы только многозначительно кивал. Он провел Уна через весь лагерь, тоже изрядно потрепанный после потопа, а потом – по тропе прочь от него, вдоль сливной канавы.

– Вот и твои бродяги, – сказал лейтенант, когда они вышли на небольшую поляну, хотя никаких пояснений уже и не требовалось.

Ун увидел все сам.

Увидел полосатого, подвешенного за задние лапы на суку старого криволиста, а это точно был полосатый, бело-бурые полосы на коже виднелись даже из-под почерневших трупных пятен, покрывавших всю тушу. Увидел чуть в отдалении сорена, привязанного к столбу. Серошкурый был тонок, как высохшая на солнце рыба, к его ногам присосалась пара земляных пиявок, лоснящихся, склизких, разбухших от высосанной крови и гнили, и он бы совсем сошел за мертвеца, если бы иногда его голова не качалась из стороны в сторону, вспугивая облачка жадных мух. А был ли мертв полосатый? Нет, с такой дырой в затылке...

Ун начал пятиться, но в последний момент остановился, выпрямился, напомнив себе, что не должен превращаться в слабовольного идиота. Как будто это первая мертвая туша, которую он видит. Как будто это его трогает. Вот еще. С чего бы вдруг? Ему плевать и на полосатых, и на соренов, которые недалеко ушли от животных. Ун разжал пальцы, но крови на ладони не почувствовал. Шрам давно затянулся. И все остальное затянется вот также и пропадет без следа. И сны, и мысли, и воспоминания.

– Запах что надо. Но как есть. Мы отправляли запрос в крепость насчет этого сполосатого, там поузнавали, говорят, сбежал откуда-то с Каменных шахт. Серомордый из тех же краев, таскал мешки и вот, пожалуйста. Что ему только не жилось?

«Серошкурым нельзя верить, они коварны, они хотели убить моих сестер. А полосатые макаки...»

Ун потянулся к нагрудному карману, чтобы достать платок и закрыть нос, но и теперь вовремя опомнился, завел руки за спину и поспешил заговорить, чтобы скрыть свою растерянность:

– И куда они бежали? К морю?

– К морю. Только разве серомордый знал, что там море? Небось думал, что материк у нас бесконечный и тянется до самих островов, – лейтенант Ет подошел к сорену и слегка пнул его по бедру. Умирающий застонал. – О, живой. Хорошо бы, чтобы он еще денек продержался. У нас тут идет отличная охота на мелких грифов, а они любят, чтобы добыча немного трепыхалась. Охотимся не с винтовками, конечно. С винтовкой каждый сможет. Ты стрелял когда-нибудь из норнского лука? Отличная вещь, если к ней приноровиться. Думаю, сегодня на закате эти пернатые уродцы опять налетят. Хочешь попробовать?

Туша полосатого медленно поворачивалась, и теперь Ун как будто начал различать на его боках и ребрах следы птичьих когтей и клювов. Глаза зверя оказались открыты, они, к счастью, были черными. Или это все мухи? Присматриваться не хотелось.

– Воняет тут страшно, – сказал Ун, – я, пожалуй, воздержусь.

Лейтенант пожал плечами с некоторым разочарованием. Они вернулись в лагерь, разыграли несколько партий в семь дверей, прикончив полторы бутылки крепленого вина. Карта Уну никак не шла, за игрой он постоянно отвлекался и не мог отделаться от чувства, что все вокруг разило мертвечиной. На следующее утро он присоединился к Варрану и остальным, удивляясь тому, как, оказывается, привязался к этим норнам, со всеми этими нелепыми порядками и обычаями, а когда они через неделю вернулись в их собственный лагерь, удивился еще больше, чувствуя себя странно легко, словно очутился... дома?

К пущей радости здесь его в коем-то веке ждали добрые вести: капитан пригласил Уна к себе и вежливо спросил – а приказывать раану он не имел никакого права, пусть Ун и позволил обращаться к себе без излишних титулов – не хочется ли ему подежурить на одной из смотровых вышек. Ун бы согласился, немного подумав для приличия, но когда узнал, что дозор надо будет нести на берегу моря, дал свой ответ немедленно, даже не спросив, кого назначат в напарники и как далеко придется до той вышки добираться. Да чем дальше, тем лучше! Лишь бы на берегу, ведь море пахло по особенному, и ему сейчас был просто необходим этот запах, чтобы избавиться от вони разложения и гнили, слышной то тут, то там, щекочущей нос и как будто въевшейся в одежду, кожу и волосы, и что самое отвратительное – в память.

Всю ночь перед отправлением на новый пост Ун проворочался без сна, так и не решившись выпить настойку, чтобы не проспать, и когда на рассвете в палатку зашел дежурный, он уже был на ногах, полностью готовый к походу, с собранным заплечным мешком. Но против всех ожиданий дежурный не стал вести себя тихо и, хотя час побудки еще не настал, гаркнул во все горло:

– Подъем! Всем быть готовым к построению! – и лишь после этого резкого окрика, когда двухъярусные кровати заскрипели, оживая, а норны начали вылезать из-под одеял, торопливо одеваясь, он поспешил подойти к Уну и заговорил уже в полголоса, с полагающейся норну вежливостью: – Капитан просит вас подойти к воротам.

Ун вышел наружу и заметил краем глаза, что дежурный, обогнав его, уже нырнул в соседнюю палатку, и принялся будить солдат и там. Происходило что-то непредвиденное. «Но это меня не касается». Ун не сомневался, что капитан лишь представит ему напарников и выпроводит, пожелав удачи.

Но у ворот лагеря его ждали только двое: сам офицер, который нервными, беспокойными движениями то поправлял фуражку, то одергивал китель, и какой-то полураана, кажется, очередной штабной бумагомаратель.

– Доброе утро, – сказал Ун, и капитан мгновенно развернулся к нему на пятках, глядя с таким одухотворенным восторгом, что не приходилось сомневаться: в лагерь кто-то едет. И скорее всего, этот кто-то из высшего офицерства, из раанов.

Ун с разочарованием вздохнул, почувствовав себя снова в светлой столовой среди утренних гостей доброй хозяйки Никканы, пришедших посмотреть на него, как на диковинного зверя в зоосаде. И почему норны так упорно думали, что рааны, приехавшие из Столицы или пограничной крепости, обязательно желали увидеть всех здешних раанов? Ладно, тот лейтенант из соседнего лагеря, он совсем скис от скуки среди своих крапчатых подчиненных. Но какое дело действительно важным раанам, всегда окруженным другими раанами, до местных мелких служак, пусть и с такой же кровью? В прошлый раз Уну пришлось приветствовать целого полковника, и в конечном итоге это был просто напрасно потерянный час. А сколько времени сожрет эта встреча, переполненная формальностями и долгими пышными приветствиями, которые так любили норны? Впереди его ждал двухдневный переход, и любые случайные задержки тут были совершенно противопоказаны.

Ун унял подступившее к горлу раздражение, собрался с силами, чтобы спросить, кого же они ждут в этот раз, но в этот момент за деревьями послышалось ворчание двигателя, все нарастающее и нарастающее, и шорох колес. Вот светло-зеленый, блестящий в утреннем солнце «Бег» выполз на подъездную дорогу, и Ун забыл обо всем на свете: и о походе, и о том, что ему полагалось сейчас вытянуться по стойке «смирно». Он не поверил своим глазам, заметив в окне автомобиля пышную красную гриву, моргнул, надеясь прогнать морок, но видение так и не рассеялось, и когда «Бег» остановился, господин Кел-шин торопливо, едва не спотыкаясь, вылез с переднего сидения и открыл перед ведьмой дверь.