Красный волк

Глава XXXV

Никкана подняла зонт повыше, и ведьма вышла из «Вепря», придерживая подол юбки, как примерная юная девица, приехавшая на императорский бал.

‑ Почтенная Око! – у норнки руки дрожали от волнения. – Это честь приветствовать вас на земле моей семьи!

Дождь жалил все чаще и безжалостней, хотелось пойти в дом, но Ун заставил себя остаться и не обращать внимания на уже почти позабытый, пробирающий до костей холод.

«Как же тебе удалось их запугать?» ‑ эта мысль донимала его всю дорогу.

Око ловко изображала невиданную важность. Она ехала тише отрубленной руки, когда Ун оборачивался, сидела неподвижно, как кошка в засаде, и глядела этим своим застывшим взглядом, а тем временем корзинка с припасами, собранными Никканой, незаметно пустела.

«Это просто бродяга, которая наживается на древних предрассудках».

Сержант Тур, наверное, принял бы происходящее как нечто само собой разумеющееся, но Ун не родился в далекой деревне среди полей и норнских сказок. Должно было найтись средство, чтобы спасти хозяйку дома, да и остальных, от этого наваждения. «Ведьма обязательно начнет показывать какие-нибудь фокусы, ‑ думал Ун, ‑ тогда я ее и подловлю». Может быть, сам он выучил всего один трюк с монетой, но насмотрелся подобного вдоволь, обмануть его не получится.

‑ Значит, это ты призвала взгляд Господина? – Око говорила не спеша, как будто в паре шагов от нее никто не мок под проливным дождем. – Но рады ли здесь его служителям? Рады ли здесь его воле?

Никкана запнулась, и Ун заметил, как ее пальцы на свободной левой руке едва не сложилиссь в знак, защищающий от дурного глаза.

‑ Мой дом, ваш дом, госпожа, ‑ голос этой сильной женщины прозвучал тихо и беспомощно. – Вы вольны войти и остаться. Вы вольны уйти и вернуться.

Око медленно кивнула, почти коснувшись подбородком груди, огляделась, уставилась на ленты на заборе, поникшие и дрожащие под резкими ударами капель, и когда Ун уже начал волноваться, не забыла ли она, кто такая и где находится, рука ее небрежно указала в сторону дома:

‑ Я не могу отказать такому гостеприимству.

Стоило только ведьме переступить порог, как вокруг началось настоящее безумие. Норны носились туда-сюда, как при пожаре, старшая дочь Никканы ‑ Таллана вместе с мужем перетаскивали тюки с вещами, их дети мели полы. Варран снова и снова выбегал в сад под дождь, возвращался с какими-то травами, и Ун еле-еле смог заставить его остановиться на минуту, чтобы вернуть пистолет.

Потом он заглянул в столовую за водой и увидел там еще более дивную картину: Око уселась во главе стола, на месте, отведенном для покойного хозяина дома, и неспешно уплетала тарелку горячего супа. Никкана, рассказывавшая ей что-то, замолчала на полуслове и неловко заулыбалась:

‑ Если вам будет угодно, госпожа...

‑ Потомок освободителя богов может остаться, ‑ милостиво разрешила Ведьма. И в этот момент Ун понял, что, в общем-то, отучивать норнов от их традиций не его дело и что сам он устал и лучше пораньше ляжет спать. Никкана же, похоже, услышала в словах Око не «может», а «должен». Она проскользнула в общую за Уном, когда тот вышел, и начала упрашивать его посмотреть на ритуал.

‑ Хорошо. Я останусь. Но эта… ‑ он чуть не сказал «ведьма», ‑ эта Око и правда может вылечить Нотту?

‑ Она может спасти ее, ‑ шепнула Никкана и поспешали обратно в столовую, прислуживать своей ненасытной гостье. Ун же повернулся к девочке, лежавшей на диване. В общей суете она казалась мертвой. Да, по сути, уже почти такой и была. На бледном до серости лице поблескивал пот, а грудь едва-едва вздрагивала. Не было ни утреннего кашля, ни судорог, как будто даже на это у тела больше не осталось сил.

Ун почувствовал злость. Дикость дикостью, но у всего был предел. Кем надо быть, чтобы мучить этих несчастных норнов пустой надеждой? Сейчас ведьма проведет какой-нибудь ритуал, помашет руками, может быть, спляшет, но что случится, когда через пару дней болезнь победит и заберет свою добычу? Что тогда ведьма скажет Никкане и остальным?

«Ничего она не скажет. Ее здесь уже не будет. Стрясет с них все, что сможет, и сбежит в свой лес».

Через полчаса в общей собрались все домочадцы. Они стали вдоль окон, и из-за их теней, нечетких, чуть дрожащих на шторах, казалось, что посмотреть на ритуал пришла целая толпа.

Око, изрядно задержавшись, тоже соизволила явиться, в этот раз даже одетая. Она долго бродила по комнате кругами, осматривала стены, пол, потолок, не замечая девочку, наконец заговорила:

‑ Мой Господин! Взгляни на своих верных слуг! Каждый день они приносят тебе малую жертву! Каждый день полнится твой алтарь подношениями!

Ун покоился на алтарь и подумал о богине, которая еще совсем недавно мирно восседала там. Куда ее спрятали? Кажется, на чердаке? Это ведь ей Никкана каждый день оставляла дары. Ей, а не странному богу этой лесной сумасшедшей. Еще одна ложь. Уну даже стало жаль Ослепленного или как его там звали – их обоих, похоже, пытались обманывать одинаково часто.

‑ Тебе, мой Господин, было предсказано пожрать все миры! Из пепла мира Мертвого и Вечного родится новый. Иной и совершенный. И мы славим твои деяния!

Еще трижды обойдя общую, Око вспомнила, зачем ее сюда позвали, и подошла к Нотте. Она взяла с подлокотника дивана полотенце и принялась стирать с плеча девочки рыжую краску.

‑ Мне были явлены знаки, что в этих землях мой Господин получит достойную жертву. Я пришла, и ждала, и вижу теперь, что ожидание мое не напрасно, и счастлива, что Повелитель мой не обижен. Девочка избрана!

Послышался полустон-полувсхлип. Ун повернул голову и увидел, как Варран подхватывает Никкану, у которой подкосились ноги. Затем он вытянул шею, попытался разглядеть, что там высмотрела ведьма, но заметил на плече девочки только обычную царапину, походившую на острый угол или галку.

Не должен ли был символ целого божества выглядеть как-то посложнее?

Оставить такую царапину могло буквально что угодно. Хотя бы и та деревянная подставка на четырех ножках, которую Никкана иногда ставила перед дочерью и на которую клала открытую книгу. Рука Нотты лежала у самого корешка, пальцы медленно поддевали и переворачивали страницы. Смысла в этом представлении не было ‑ что, кроме картинок, могла понимать там маленькая изувеченная от рождения норнка? – зато было с десяток возможностей поранить ее.

Но, кажется, ни у кого из норнов об этом и мысли не возникло. Даже дети стояли, застыв,, облака крапин на них лицах сделалась яркими ‑ до рези в глазах, а острые кончики ушей покраснели. Старшая дочь Никканы смотрела перед собой, угрюмо поджав тонкие губы. Ее муж качал головой. Варран все еще поддерживал мать под руку и пытался сохранять спокойствие. Уну стало его по-настоящему жаль. Он помнил, что это такое, когда жизнь скалит клыки, и ты не имеешь права не отвернуться от этого оскала, не убежать, ведь должен заботиться о других.

Спокойной и равнодушной в комнате осталась только ведьма. Она отбросила тряпку в сторону, отряхнула руки и опустилась на пол, скромно поджав под себя ноги. Потом достала из глубокого кармана на юбке квадрат серой ткани, разложила его, придирчиво разгладив складки, легким движением бросила на ткань какие-то маленькие белые осколки, не то костей, не то камня, и принялась рассматривать получившийся узор или, если говорить точнее, кучку мусора.

Всхлипы стихли. Все ждали, но Око больше не поднимала на них свой неподвижный взгляд. Прошло минуты четыре, когда бледная Никкана нерешительно шагнула вперед, вырвавшись из рук сына, и спросила:

‑ Госпожа Око?

Ведьма вскинула голову так резко, будто рядом с ней уронили железный таз, свела темно-красные брови на переносице, облака мелких крапин на ее щеках задергались.

‑ Вы еще здесь? Я вроде все сказала. Вы что, собираетесь спорить с Господином, которому дано пожрать старый мир и принести мир новый? Идите вон. Девочка принадлежит моему Повелителю, на ее сердце печать, ее душа отмечена и в вечном мире никто, даже братья Великого, боги богов, не посмеют забрать то, что принадлежит ему.

Никкана замахала руками, точно ужасалась одной лишь мысли о подобной наглости, но нашла в себе силы не отступить:

‑ Я не смею спорить! Но, госпожа Око, не могли бы вы попросить Повелителя оставить нам Нотту? Разве она мало пострадала здесь, в Мертвом мире? А он так справедлив! Если вы расскажете ему, как Нотте тяжело...

‑ Мой господин был предан и ослеплен в час своего торжества, но он все равно ‑ тепло и огонь мира. Дочь твоя станет частью его величия. Ты считаешь, что это какое-то наказание, женщина? Страдай ты сама и три сотни лет, но не заслужили бы такой чести.

Ун ожидал, что теперь-то Никкана замолчит, понурится, а та сделала еще один шаг вперед:

‑ Но она недостойна такой чести! Нотта слабая, разве таким должно быть подношение господину? Разве будет с такой много пользы? Да, у нее невинное сердце, но...

‑ И это хорошо, ‑ не дала ей договорить Око. ‑ Мой господин любит все сердца. И невинные особенно. Этого достаточно. И не тебе судить, кто и чего достоин.

Как они это терпели? Ун начал открывать рот, еще не решив, что именно скажет, но встретил перепуганный взгляд Варрана и прикусил язык.

Никкана все не сдавалась:

‑ Мы… мы принесем жертву! Мы… мы все сделаем! Мы будем возносить молитвы только Великому! Я посвящу ему свой дом и попрошу о защите и милосердии, я...

‑ Думай, о чем говоришь! ‑ ощерилась Око, и пустые глаза заволокло злостью, она зашептала: ‑ Да не услышат твои слова боги богов, ‑ потом вновь заговорила громко и уверенно: ‑ Никому, кроме служителей, не позволено посвящать себя Господину, ибо никто из вас не ведает, как надо служить ему. Отчаяние лишает тебя разума.

‑ Я не буду, простите! Но умоляю вас!..

‑ Вижу теперь, в кого твой сын уродился таким упрямым. Повторю и тебе, женщина, мой Господин сделал выбор.

‑ Хотя бы спросите!

Око медленно распрямилась, провела рукой над осколками, собрала их, сжав в кулаке, затем бросила обратно на ткань и заговорила вновь, но неожиданно мягко:

‑ Я вижу, что отчаяние твое велико. Что ж, хорошо, женщина. Я поищу ответ моего Господина в знаках. Но помни, тому, кто не готов услышать правду, не стоит беспокоить богов своими вопросами. Если мы удостоимся ответа, ты должна будешь принять его со смирением и понимать, что это не предмет спора и торгов. Можешь потом отказаться от дара, можешь согласиться, можешь оставить все как есть или изменить, твое право, ибо ни один из богов не пишет судеб смертных. Но не смей больше спорить или требовать иных ответов.

‑ Я не буду!

Никкана торопливо смахивала слезы, Ун поморщился, переминаясь с ноги на ногу. Только теперь он по-настоящему понял, от чего были спасены и освобождены рааны. От какого позора и пустого раболепия.

Око снова собрала свои камни, снова бросила их и склонилась, щурясь, точно стараясь прочесть что-то, написанное мелким и убористым подчерком. Ведьма собирала и бросала осколки еще дважды. Пока продолжался этот странный ритуал, Ун заметил, что ладони у нее изувечены старыми белесыми волдырями, но так и не смог понять, что за мелодию она мурлыкала, не разжимая губ. Мотив был незнакомый.

«О чем я думаю?» ‑ Ун понял, что забылся. Он ведь не случайный зевака и должен выискивать признаки обмана. Ждать фокуса, который обязательно будет, и не терять бдительности. Но с задумкой его ничего не складывалось. Ведьма не зажгла огонь на ладони и не заговорила не своим голосом. Она просто свернула ткань вместе с камешками, сунула узелок обратно в карман и встала.

‑ Был задан вопрос и был услышан ответ. Ты еще можешь отказаться от этого ответа, женщина. И принять все так, как есть. Богам этот порядок угоден.

‑ Я, если вам угодно, хотела бы все же узнать.

Норны застыли, и Ун, к собственному стыду, понял, что тоже ждет ответ с каким-то бестолковым взволнованным любопытством, и тут же постарался состроить безразличную, почти утомленную гримасу.

‑ Мой Господин всегда получает то, что принадлежит ему по праву. Но вы верны, и под вашей крышей его ждал теплый прием. Он готов принять другую жертву. Выберете, кто пойдет к нему в объятия по собственной воле, и девочка встретит остальных в Вечном мире. Таков ответ.

«Я так и знал», ‑ подумал Ун с досадой.

Хитрая попрошайка! Как можно разоблачить того, кому верят на слово? Того, кому не нужно прибегать даже к самым простым фокусам? Он надеялся заметить на лицах норнов сомнение или хотя бы след недоверия, но увидел искренний ужас. Сначала они переглядывались, а, потом, всем хором, даже дети, начали спорить, с каждой минутой все громче и ожесточеннее, но не о том, как бы побыстрее выставить эту лесную шлюху, а о том, как быть с ее предложением.

Варран вызвался первым, но Никкана тут же запричитала:

‑ Нет-нет! Ты будешь нужен в Вечном мире в последнюю битву! Ты так много умеешь и можешь! Я тебя не пущу!

У Уна заскрежетали зубы. Око стояла в стороне, спокойно и равнодушно наблюдая за норнами, души которых искромсала на мелкие куски.

Что она себе позволяла? Ради нее Варран ввязался в темную историю с рукой, которая могла ему еще аукнуться, они потратили черт знает сколько времени, чтобы добраться в дебри, где она пряталась, Никкана накормила ее и приняла под своей крышей, и это вот ведьмина благодарность? Ун подошел к Око, взял ее за предплечье, сжав пальцы сильнее, чем собирался, и сказал громко, чтобы все слышали:

‑ Нам надо поговорить.

Норны глядели на него с ужасом. Даже Око на какое-то мгновение не смогла скрыть удивления, но не стала вырываться, когда он потянул ее за собой через общую, не попыталась освободиться и когда они оказались в столовой.

‑ Слушай сюда, лживая бродяга. Сейчас ты пойдешь и скажешь Никкане и остальным, что только что твой бог явился тебе и сказал, что ему больше ничего не надо от этих добрых норнов, ‑ Ун хотел, чтобы голос его звучал тихо и убедительно, как голос отца, но чувствовал непрошенные нервные ноты. – Скажешь им, что они поразили твоего бога смирением или чем там еще. Что ему нравится, как его ведьму тут накормили и послушанием он тоже доволен. Ты перестанешь издеваться над старухой и ее семьей. Девочка все равно скоро умрет. Им ни к чему мучиться еще и от твоих трюков. Поняла?

Совиные глаза уставились на него и смотрели внимательно, точно видели впервые.

‑ Ты хочешь, чтобы я солгала?

‑ Когда одну выдумку заменяют другой, то это не ложь. Но если тебе так будет проще, то вот срочная новость: твой бог только что постучался мне в голову и сказал, «Скажи моей Око, пусть валит куда подальше».

‑ Не знала, что потомок освободителя богов и сам так близок к ним, ‑ сказала Око и шагнула вперед. Ун не ослабил хватки и не отшатнулся. ‑ Вот что я тебе отвечу. Богам нет дела, веришь ты в них или нет. Если ты посмеешь говорить от их имени, не имея на то право, то после смерти они возьмут твою душу, в которую ты тоже не веришь, иссушат ее и оставят гнить и удобрять земли Вечного мира, где растет золотое зерно для их скакунов. Никто не смеет лгать народам Мертвой земли о богах. Никто из непосвященных не смеет выдавать себя за голос бога. Бойся своего языка.

‑ О богах лгать нельзя, а лгать твоему «повелителю», выходит, можно, ‑ хмыкнул Ун.

‑ За ложь я отвечу своей душой перед Повелителем, когда придет время. И мой бог...

‑ Твой бог ‑ кусок поджаренного...

‑ А теперь ты выслушаешь меня как следует.

Ее голос зазвучал со спокойствием, таким же холодным, как и лезвие ножа, уткнувшееся Уну под ребра.

«Откуда?» ‑ чуть было не спросил он вслух, но вовремя одумался, и просто отпустил ее руку, отступая. Око не собиралась нападать, сложила нож, спрятала его в рукаве и потерла чуть покрасневшее запястье.

‑ Мой Повелитель был милостив, когда дал им право выбора. Большинству такой подарок и не снился. Они это понимают. А ты просто держи язык за зубами и не мешай мне.

В общей споры уже прекратились. Детей увели, Никкана и Варран переглядывались с раздражением и болью, старшая дочь сидела на краю дивана и поила Нотту из кружки, осторожно придерживая ее голову.

‑ Вы приняли решение? ‑ спросила Око так спокойно, словно в столовой ничего не произошло. – Любой из вас может занять место девочки. Либо мы можем оставить все как есть.

‑ Нам нужно еще немного времени, ‑ просипела Никкана. ‑ Я…

‑ Нет, ‑ перебил Варран, ‑ Нотте совсем плохо, и мы не будем больше ничего обсуждать. Решим все теперь, и довольно.

Ун поежился. Он привык к тому, как Варран говорил с ним – почтительно, не позволяя себе никакой резкости, и слышать столько уверенности и требовательности в его голосе было почти страшно. Но все-таки скрыть до конца собственный страх у норна не получалось. Он горбился и то и дело нервно дергал за рукав рубашки, приоткрывал рот, но не решался произнести нужных слов.

Око наблюдала за всем происходящим с деланным безразличием. А к чему волноваться? До этого вечера у нее была девочка, обреченная на скорую смерть. Этим вечером она приобретет взрослого норна, запуганного и покладистого, который из своих предрассудков, надеясь однажды как-нибудь да избавиться от проклятия, станет ее почти что рабом, готовым служить и отдавать все до последнего куска хлеба.

«Нет уж, ведьма, такому не бывать».

‑ Я поменяюсь с Ноттой, ‑ сказал Ун, и тут же все взгляды устремились на него.

‑ Господин Ун! ‑ Никкана прижала руки к груди, точно пыталась защититься от удара. ‑ Вы не вполне понимаете, на что соглашаетесь! Как можно!..

‑ Я все понимаю, ‑ сказал Ун раздраженно. Он не злился на хозяйку дома, просто хотел побыстрее покончить с пыткой, на которую его заставили тут смотреть.

‑ Ох, господин Ун! Ваша душа… как же вы будете в Вечном мире? Ослепленный поглотит вашу душу, и от нее не останется ничего. Вы не увидите битву всего сущего!

‑ Я как-нибудь обойдусь, ‑ буркнул он.

‑ Господин Ун, мы не сможем отплатить вам за такое! ‑ залепетала Никкана. Все это было бредом, но говорила она с таким надломом, что от этого становилось не по себе. Да и сказать по правде, Ун ожидал, что отговаривать его будут поупорнее и подольше. «Ты что, испугался?» ‑ спросил он сам себя и ухмыльнулся. Вот еще. Разумеется, нет. Только не сказок.

‑ Давайте заканчивать. Я чертовски устал.

‑ Вы не представляете, как это важно...

‑ Довольно, ‑ тихо и настойчиво произнесла Око.

Ун понял, что ведьма оказалась рядом, только когда тонкая, но сильная рука легла ему не плечо.

‑ Потомок освободителя богов сделал свой выбор и имел на это полное право. Ты согласен на обмен?

‑ Я же сказал...

‑ Ты согласен? – повторила она громче. – Ты займешь место девочки?

‑ Да, ‑ сказал Ун, сбросил ее руку с плеча и подумал: «Если когда-нибудь все же увижу твоего бога, то плюну в его выколотые глаза».

Ведьма уставилась в потолок.

‑ Я свидетельствую перед вами, Повелитель! Этот обмен доброволен! Эта душа ваша. И никто, ни раанские боги, ни боги богов, не посмеют потребовать ее в час перехода.

Она замолчала и слегка поклонилась ему.

‑ Все? – удивился Ун.

‑ А что ты ожидал?

‑ Я думал, ваши древние обряды попышнее.

‑ Когда-то они были пышнее, но времена меняются, а с ними и обряды. Только боги вечны. Остальное не имеет значения.

Ун не стал спорить, да и не смог бы. Никкана налетела на него – уже второй раз за день, обняла, рыдая и приговаривая: «Как же так! Как же так!» ‑ словно произошло нечто, чему она никак не могла помешать. Но, наконец, норнка успокоилась, широко и счастливо заулыбалась и объявила об ужине. Ун посмотрел на Варрана, потом на его старшую сестру, на ее мужа и во всех трех парах глаз увидел одно и то же – неподдельную и совершенно беспричинную жалость. Наверное, с такой же жалостью он когда-то давно, много-много лет назад, смотрел на уродливого детеныша полосатой, желая помочь ему, но внутренне понимая, что тот обречен. Тогда отец в первый и последний раз ударил его.

«И правильно сделал, только надо было бить сильнее. Тогда бы я не... я не...». Уну стало тошно, он сказал, что не голоден, и ушел наверх. Кое-как отмывшись в холодной воде от следов отвратительного дня, он завалился под одеяло, уверенный, что уснет, как только голова коснется подушки, и ошибся: сон все не шел.

«Раз Никкана в таком долгу передо мной, надо попросить у нее еще настойки», ‑ Ун подумал об этом с легкой иронией, и тут же почувствовал брезгливое презрение к самому себе. Если так пойдет и дальше, то скоро он без этой горькой дряни совершенно разучится засыпать, а потом и жить. Как случилось с листьями серого дерева. Да и так ли помогала настойка? Криков после нее, может, и не было, но сны никуда не делись.

Ун лежал, глядел в темный потолок и слушал звуки пира, доносящиеся снизу: норны пели, хрипло звякали струны, иногда кружки и ложки ритмично стучали о стол. И весь этот нестройный оркестр злил его. Он не хотел, чтобы они тосковали. Но откуда взялась вся эта радость?

«Вы пируете, ‑ думал он, ‑ а Нотта умирает. И умрет, не сегодня, так завтра. И никакие обряды тут не помогут». Онирадовались сказке, в которую им так сильно хотелось верить. Ун же хорошо знал, что после смерти всех ждет одно: небытие и черви.

«И мухи».

Ун подумал о сломанном полосатом, о колючей черепашке, который лежал и медленно умирал, пока его собратья продолжали жить своей уродливой животной жизнью. Тот полосатый страдал долго, но в конце концов раздался выстрел. Ун держал винтовку крепко, утопая в облаке мух. Эти мелкие зеленовато-черные твари были повсюду, они кружили вокруг, забивались в нос и в уши, лезли в глаза, жужжание их становилось невыносимо громким. А потом она обняла его, целуя, совсем не замечая мух, и он сам перестал их замечать, снова начал теряться, снова забыл оттолкнуть ее и проснулся, когда было уже слишком поздно.

Глаза щипало, темнота полнилась дурманом и тишиной. Голову заполнял приятный туман, который, тем не менее, не смог в этот раз отогнать кошмар. «Покурить бы», ‑ подумал Ун, потянулся к тумбочке, но на привычном месте не оказалось ничего, кроме пустоты. Он раздраженно вздохнул, пытаясь вспомнить, куда положил свои запасы, перевернулся на другой бок и замер. На краю кровати, на расстоянии вытянутой руки от него, сидел и смотрел горящим красным глазом какой-то здоровенный зверь.

‑ А ты и правда кричишь.

Ун моргнул несколько раз, сгоняя остатки сна, отполз назад и сел, давя нервный смех. Это был не просто дикий зверь, влезший в окно, все оказалось гораздо хуже, это была Око. Она сидела, утопая в потоках длинных волос, одной рукой обхватывала голые колени, другой держала тлеющую самокрутку, позволяя тонкой струйке дыма обмывать ее лицо.

‑ Что ты тут делаешь? – спросил Ун. – Я думал, тебе надо возвращаться назад, в леса. Кормить твоего бога.

‑ Святилище нашего Господина всюду, где я могу приносить ему жертву. И этот дом не хуже прочих мест. Тем более добрая хозяйка позволила мне гостить под ее крышей столько, сколько мне захочется.

«Это она зря», ‑ подумал Ун, а вслух сказал, протирая лицо от пота:

‑ Ее право. Но под этой крышей много комнат, иди и найди себе другую.

‑ Мне нравится эта. И я вольна оставаться там, где хочу.

За прошедший день ему пришлось услышать много пустопорожней ерунды, прикрывавшей издевательства, и эта была последней каплей. Ун начал прикидывать, сможет ли свалить ведьму на пол, если как следует дернет за одеяло, на котором она сидела так неустойчиво, но та как будто что-то почувствовала, села поудобнее, затушила самокрутку пальцами и метнула ее в стеклянную полусферу к горе-мху и остальным недавним окуркам. Ун смотрел, как в воздухе рассеивается бледный след дыма, и жадно вдохнул полной грудью, пытаясь выпить оставшуюся невесомую горечь.

‑ Давай начистоту. Что тебе надо?

‑ Никкана рассказала, что ты страдаешь от кошмаров, ‑ голос Око стал как будто громче. Ун повернулся, и дернулся, обнаружив, что ведьма сидела теперь совсем рядом. Она неспешно проводила руками по волосам, расправляя спутанные пряди. Захотелось отодвинуться в сторону, но Ун предпочел бы скорее сдохнуть, чем уступить ей хоть в чем-то. – Наша добрая хозяйка думает, что тебя терзают демоны.

‑ Даже если и так, то это не твое дело.

‑ Мое, ‑ ответила Око с непоколебимой уверенностью. ‑ У нас с тобой одна судьба, мы с тобой принадлежим одному богу. Как я могу оставить тебя без помощи? Девочка слаба от рождения и ее Господин мог забрать раньше срока. А тебе еще жить и жить во имя его славы. Зачем ему увечный слуга?Расскажи мне обо всем, и я что-нибудь посоветую. Мой Повелитель слеп, но он знает многое о болотном народе и ваших сердцах. От огня нельзя скрыть никаких тайн.

«А что еще тебе рассказать, ведьма?»

Ун покосился на голую грудь Око, хотел пошутить, что она вот точно не пыталась ничего скрывать, но заметил темные грязные пятна чуть ниже ключиц, вспомнил, как ведьма баюкала и прижимала отрубленную руку, и отвел глаза, борясь с подкатившей тошнотой. Он молчал долго, Око приняла вызов и тоже ничего больше не спрашивала. Она неторопливо возилась со своими волосами, как будто это было самым увлекательным занятием на земле. Ее повторяющиеся движения укачивали и вгоняли в дремоту, и потом Ун вдруг понял, что тонкие, покрытые старыми волдырями пальцы сжимают его ладонь.

‑ Я не верю в твоего бога, ‑ он выпалил совершенно не то, что собирался сказать. ‑ Не верю ни в одного из твоих богов.

‑ Похоже, в этом доме всем все нужно повторять. Я же говорила, богам нет дела до твоей веры. Ты принес жертву, и, кто знает, может быть, Господин сжалится и захочет помочь тебе. Он милостив к своим слугам, даже к самым тупым и упертым.

‑ Умеет твой бог менять прошлое? – насмешка не получилась, голос сошел на сдавленный шепот.

‑ Нет, ‑ она сжала его ладонь чуть сильнее. – Временем владеет госпожа Тар-на, да славится ее имя, но даже она не смеет изменять то, что совершено в нашем Мертвом мире.

‑ А может твой бог рассказать мне о будущем?

‑ Предсказать будущее ‑ значит, написать его. Когда-то боги начали между собой войну за право чертить судьбы смертных и едва не разрушили и Вечный, и Мертвый мир. И моему Господину его путь был предсказан, и теперь он обязан идти им. После стольких бед, боги богов уничтожили дар видеть грядущее, и каждый из них взял себе по осколку и поклялся, что не станет использовать его, пока смертный сам не попросит. Никто из богов не видит грядущее во всей его полноте. Если тебе кто и предложит точное предсказание, так только шарлатаны на ярмарке.

Ун хотел расхохотаться во весь голос после этих последних слов, но голова все еще слегка кружилась от дыма, и из груди вырвался только невнятный смешок.

‑ Какие-то бесполезные у тебя боги.

‑ Они могут направить, ‑ строго возразила Око. ‑ Одни дадут совет о том, куда нужно пойти. Другие расскажут о том, что никогда не должно случиться. Третьи назовут время, когда нужно сделать выбор. Четвертые объяснят, каким этот выбор должен быть. Но если ты спрашиваешь совета у божества, то отдаешь часть своей судьбы и свободы. Посвящаешь себя ему. Позволяешь написать чужой руке целую главу своей жизни. И спросив о грядущем, ты должен поступать так, как будет велено. Иначе жди кары. С этим не шутят. И тебе, не верящему в богов, это точно ни к чему.

‑ А что советует просителям твой хозяин?

‑ Мой Господин рассказывает о том, что должно быть сделано.

‑ Сделано, чтобы проситель добился своего? =

‑ Нет, Повелитель просто указывает, что должно быть сделано. Вот и все. Может быть, его приказ будет важен для жизни вопрошающего, может быть, для всего мира, может быть, для самого Господина. Мы лишь инструменты в руках богов, разве молот выбирает, какой камень им раздробят?

Как удобно! Ничего точного, все легко оправдать капризом богов, ничего нельзя проверить. Ун приготовился швырнуть это обвинение в лицо ведьме, но слова его, тихие, едва слышные и сбивчивые, начали складываться в совершенно иной рассказ, отвратительный и непристойный. Он хотел, и не мог остановиться. А Око слушала, не перебивая, на лице ее не отражалось ни отвращение, ни удивление, ни злость. Ун и не подозревал, как сильно хотел рассказать обо всем хоть кому-нибудь, но, выговорившись, вместо облегчения почувствовал себя побитым, вывернутым наизнанку и еще более грязным, чем прежде.

‑ Выходит, не боги и не демоны посылали тебе эти кошмары, ‑ он ожидал от Око какой угодно ответ, кроме подобного.

‑ То есть просить за меня у своего бога ты не станешь?

‑ Вот еще, ‑ фыркнула Око с раздражением и ткнула Уна в грудь пальцем так сильно, словно хотела сломать ребро, а то и сразу два. ‑ Моему Господину милы лишь те, кто способен позаботиться о себе сам. Ты считаешь себя виноватым, оттого и страдаешь. И будешь страдать, пока не избавишь голову от всей этой пустой чепухи. Ты ошибся, но отказался от своих заблуждений.

‑ Я знаю, что я поступил правильно...

‑ Знаешь, но все равно сожалеешь, ‑ Око взмахнула рукой, отгоняя одинокую ночную мошку. – Твоя история стара как мир. Полосатые твари и их хозяева всегда были хитры. Они поклонялись своим выдуманным богам и заставляли поклоняться им все покоренные народы. В те времена даже норнские жрецы порой отрекались от истинных богов, вместо того, чтобы принять смерть. Некоторых из них запугивали, других ломали ложью и хитрость. А они были служителями с великой силой воли и верой! Рядом с ними мы ‑ ничто. Забудь о ней и обо всем этом.

Слабый лунный свет померк ‑ волосы Око заслонили Уна как полог, когда она наклонилась к нему и спросила:

‑ Что тебе нужно?

В этот раз Ун попытался отодвинуться подальше. но ведьма уперлась локтем ему в живот, удержав на месте. Он сглотнул и сказал первое, что пришло в голову, а осталось в голове теперь не так и много.

‑ Я хочу вернуться в Столицу.

‑ Разве я просила, что ты хочешь? – Око неподвижно нависала над ним, как хищная птица. ‑ Я спросила, что тебе нужно.

‑ Мне… мне нужно… ‑ Ун надолго замолчал. Ему казалось, что ответ был самый точный. Возвращение домой – вот чем он грезил. Разве было что-то важнее? Кто вообще вправе судить чужие мечты? Почему он ей это позволял? Разболтался! Раскис! Ун решил напомнить ведьме, что его жизнь не ее дело, но тут новая игла стыда вонзилась рядом с остальными, разбередив старую рану. Как легко он позабыл и отбросил те несчастные ошметки чести, что у него еще оставались! Нет, все-таки просто вернуться в Столицу недостаточно. ‑ Мне нужно служить.

«Жаль только, что твой бог ничего не понимает в императорской бюрократии».

‑ Хм. А вот это уже любопытно. Ну, посмотрим, как и что будет. Утро вечера мудренее.

Око оказалась совсем близко, и Ун отчетливо расслышал тонкий запах серого дерева, уже почти выветрившийся. С нее этот запах скоро сойдет без следа, как сходит снег весной, а от него, наверное, уже никогда не отвяжется и заберется в самые кости... Ведьма потерла пальцем по его бледному шраму, и Ун осторожно отодвинул ее руку. Что с ней было не так? Неужели она умудрилась позабыть все, что услышала пару минут назад? Как ей было не мерзко и просто смотреть на него?

‑ Ты мне не нравишься, и я тебя не люблю, ‑ сказал Ун прямо, и начал краснеть, осознав, какую глупость сморозил. Он обвинил четверых раанов в беседке в бессмысленной столичной болтовне, а у самого в голове был навоз того же толка. И из навоза этого росло совсем не золотое зерно. Как будто этой пустоглазой ведьме была нужна какая-то там любовь. Да и ему самому тоже. Но сказанного было уже не вернуть. Око задумчиво подперла щеку кулаком.

‑ А кого ты любишь? Все еще ее?

‑ Нет, ‑ соврал Ун. ‑ Не говори такого. Я ее никогда не любил. Ее и нельзя любить.

Око не заметила его возмущения.

‑ Может быть, ты надеешься полюбить кого-то другого?

‑ Нет, ‑ снова сказал Ун, но это уже походило на правду.

Око покачала головой:

‑ Тогда в чем дело? В моей породе? Не бойся, из приданного у меня только сухие листья и пару коряг, да и те я потеряла где-то на юге. Так что свататься через министерство семьи не потребую.

Другая бы засмеялась, но по ведьме невозможно было понять, шутит она или говорит серьезно. Сам Ун склонялся ко второму варианту. «И, правда, ‑ думал он, придвигаясь к ней, ‑ какая беда будет от одной ночи?» Тем более, что это была полураанка. А ему пока что не стоило и заикаться ни о чем большем.

Никакой беды и не произошло. После всего Ун проспал без кошмаров, правда, утром проснулся совершенно разбитый, но это было мелочью. Он переоделся в чистое, оглядел вчерашнюю рубашку, недовольно фыркнул, заметив, что все-таки посадил пару пятен на воротник, полез в карман, переложить чертов платок, но не нашел там ничего. Он проверил второй карман, потом поочередно вывернул карманы брюк. «Где я мог его обронить?» ‑ усталость в один момент слетела с Уна, воспоминания о прошедшем долгом дне сменялись одно за другим. «Нет, нет, нет, я не мог потерять…» А потом совершенно невероятное предположение сковало его по рукам и ногам. Невероятное, но единственно верное.

Ун выскочил из комнаты, столкнулся в коридоре с перепуганной Никканой, которая несла поднос, полный фруктов.

‑ Ах, вы уже проснулись, господин Ун? А я вот несла… Тут черный виноград и … Хотите взять? Это для… для…

‑ Для вашей богини, которую вы унесли на чердак, ‑ нетерпеливо перебил ее Ун. ‑ Я знаю, можете не волноваться, ни о чем не скажу вашей ведьме. Кстати, она еще тут?

‑ В столовой.

Он пронесся по коридору, спустился на первый этаж, перепрыгивая ступени, пробежал через общую и ворвался в столовую, запнувшись о порог и едва не упав. Око медленно подняла глаза от тарелки с яичницей, но не выказала никакого удивления.

‑ Верни назад! ‑ потребовал Ун.

К чести ведьмы, она не стала отнекиваться, покачала головой, достала из складок своего бесформенного платья платок и протянула его, равнодушно пробормотав:

‑ Значит, не сейчас.

Ун спрятал платок в карман, ничего больше не сказал и вышел из дома, хлопнув дверью. Все-таки в одном эти «Цветочники», друзья господина Кел-шина, были правы. С полураанами нужно было что-то делать. Едва ли Око родилась с таким извращенным умом. Нет! К этому, разумеется, приложили руку норны. Кровь важна, страшно подумать, какой бы она была, если бы родилась чистокровной норнкой, но у дурного повара и из лучшей муки получатся только угли. Сад все еще блестел после вчерашнего ливня, но под раскидистой старой яблоней было сухо, и Ун сел у корней, прямо на землю. Он смотрел в небо, на облака, и думал, как же ему быть дальше. Вскоре по дорожке от дома прошла Око. Говорить она ничего не стала, просто села рядом, как будто ее кто-то пригласил, разложила серую ткань и принялась бросать свои странные камни. Теперь Ун смог рассмотреть их получше: они напоминали плоские наконечники древних стрел, обе грани которых покрывали тончайшие резные узоры. Искусство ему никогда не давалось, но если бы начали спорить о возрасте этих вещиц, он бы сказал, что осколки если не древние, то весьма и весьма старые. Точно старше его, и, разумеется, старше ведьмы. Он задумался и искоса глянул на саму Око, спокойную и такую увлеченную своим бестолковым делом. Надо было отдать должное ее смелости – или наглости. Реши Ун «спасти» кого-нибудь обреченного, то ни на минуту не стал бы задерживаться среди его родни. Сегодня они хвалят и превозносят тебя, а завтра готовы сбросить в реку и забить камнями, чтобы утихомирить свое горе и ярость от потери.

Около полудня Никканна выбежала в сад, и Ун приготовился услышать дурные, давно ожидаемые новости, но лицо норнки сияло от восторга, сама она едва не подпрыгивала:

‑ Она очнулась! Нотта очнулась!

По затылку Уна пробежал холодок. Он не понял, что его так напугало, и зарыл это нелепое чувство подальше.

‑ Рад слышать.

Око даже головы не подняла и не изменила своего сосредоточенного задумчивого выражения, как будто случившееся не было для нее неожиданностью. Хотя это должно было удивить кого угодно.

Девочка умирала, тут не могло быть никаких сомнений. Она едва ли не всем напоминала полосатую Умирающую из зверинца, которую с таким упорством выхаживала Сан. Ун принялся искать логическое объяснение происходящему и нашел. Он вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что смертельно больным в последние их часы порой становится лучше. Не сегодня, так завтра произойдет неизбежно, подумал Ун и ошибся. К вечеру Нотта начала есть сама, она пыталась жевать мелко нарезанное мясо и даже решительно, насколько могла, отказалась от бульона, который последние две недели, был едва ли не единственной ее пищей. На следующий день для нее, как в прежние времена до болезни, поставили раскладную кровать на заднем дворе, и она отдыхала там до самого заката, лишь иногда покашливая.

Когда Никкана закатила настоящий пир в честь Око и ее обожаемого хозяина, Ун окончательно понял, что всем им придется терпеть ведьму еще долго. Да и сама она не торопилась вернуться в душные леса, полные змей и назойливых насекомых, с которых так упорно брала пример. Ун приучил себя не замечать ее неотвратимого присутствия где-то рядом, на краю периферийного зрения, старался не думать о том, что сказал бы отец насчет всего происходящего, и снял со стены портрет прадеда чтобы не оскорблять его.

«Она никто, ‑ думал Ун, ‑ ничего не просит и не мешает мне. Пусть будет».

Да и было бы чему мешать! Дни сменялись, похожие друг на друга как близнецы. Прошедшая за один удар сердца неделя – была она или только привиделась? Ун думал об этом, сидя на своем привычном месте под яблоней. Может быть, написать Кару? Или второй сестре? «Не сейчас». Он посмотрел на Око, которая устроилась на самом солнцепеке и чертила что-то в старой записной книжке. Ее огненно-красные волосы спускались вдоль спины и неровными волнами ложились на траву и палые листья. «Вот откуда у меня столько веток в кровати», ‑ угрюмо вздохнул про себя Ун. Надо сказать ей, пусть вычесывается получше.

‑ Слушай...

‑ Господин Ун!

Ун повернулся. Его так разморило от тепла и лени, что он даже не услышал, когда это «Вепрь» остановился у ограды. Варран почти бежал к ним от калитки, запыхавшийся, даже вспотевший от спешки, и размахивал каким-то белым прямоугольником.

‑ Что случилось? – Ун поднялся, отряхнул штаны от травы и ссора. Варран, пусть и торопился, все равно первым делом подошел поклониться Око, хотя она, как и всегда, не обратила никогда внимания на эту вежливость, и только после этого быстрым шагом направился к Уну и почти торжественно вручил ему запечатанный конверт.

‑ Вашу просьбу рассмотрели повторно, господи Ун, ‑ отчеканил Варран.

Ун лихорадочно принялся вспоминать, что и где мог просить. «Неужели, господин Ирн-шин решил все-таки ответить на то мое письмо о переводе?». Оно было написано в отчаянии, почти в полубреду, и все-таки... Нет, столько времени прошло – ответ, если бы существовал, должен был прийти давным-давно. Тут что-то другое. На обороте конверта не оказалось ни штампа, ни адреса, не имени.

‑ Капитан Каррак готов принять вас добровольным гражданским помощником. Разумеется, если вы еще не передумали.

Пришлось протереть глаза, чтобы убедиться, что все это не какое-то болезненное наваждение. Но Варран не растворился, как мираж или призрак. Все было взаправду.

‑ Как они согласились? Почему передумали? Я ведь числюсь за господином майором, и в прошлый раз мне сказали, что из-за этого...

Ун замолчал и медленно повернулся к Око. Она смотрела на него ржаво-желтыми глазами и снисходительно улыбалась.