Красный волк

Глава XII

Последнее, что запомнил Ун о Благословении императора, было покрасневшее лицо Молы. Отец выплатил ей жалование на полгода вперед, написал лучшую из возможных характеристик, и она все равно стояла на перроне и плакала, пока поезд с тяжелым, глухим фырчаньем покидал вокзал.

Отец сказал, что норны жадны, сколько им не дай – все равно будет мало. Ун тогда промолчал, но подумал, что тут дело в другом. Впрочем, слезы ее были напрасны. Она ведь знала правила. Никто, в ком было меньше трех четвертых раанской крови, не мог ступить на земли Столицы, куда теперь уносил их поезд и где отцу было высочайше пожалована должность помощника господина Ак-шин, советника по вопросам безопасности государственного Совета при его императорском величестве.

Глядя в окно и мысленно прощаясь с северными степями, Ун вспоминал, каким был, когда отправлялся сюда почти год назад. А был он восторженным, глупым мальчишкой и голова его полнилась подвигами, цену которых он не понимал. Он хотел поменяться местами с прадедом, но что получилось бы из такого обмена? Один только позор. Нет, ему еще учиться и учиться. Ун твердо решил, что отныне будет спокоен и сдержан, как его отец, и что никогда больше не позволит себе поступать опрометчиво, и, всякий раз касаясь своего укороченного уха, вспоминал об этом решении.

– Не трогай, Ун, – тихо сказала мама, лежавшая на диване под тяжелым одеялом, – только зажило. Пойдет кровь. Опять занесешь заразу.

Ун покорно кивнул, но когда она уснула, забылся и вновь принялся ощупывать ухо, рука как-то сама собой тянулась к нему, точно все пыталась привыкнуть к новой, неправильной форме.

Отец приказал убить макаку, которая бросилась на него у теплиц. Ун покраснел. Какую глупость он сморозил, когда узнал об этом! Сказал, что ему жалко. «Если собака укусила один раз, укусит и во второй, – так ответил отец. – Не набросься этот зверь на тебя, так однажды кинулся бы на кого-то другого. Это был лишь вопрос времени». Тут и спорить нечего. И хотя не макака отгрызла кусок уха, не начни она его запугивать, так ничего бы и не случилось.

В первый день поездки Ун еще слонялся по вагону, но затем его совершенно одолела дорожная скука. Отец проводил почти все время в небольшом отделении, оборудованном под кабинет, мама дремала, иногда служанки Аль или Зана заглядывали к ней проведать все ли хорошо. Сестры сначала были прикованы к окну любопытством, считали столбы и далекие фермы, но вскоре начали носиться вместе с Пушистым, пес утомил всех своим лаем, и в конце концов его велели увести. Тогда заскучали и девочки. Одно лишь было хорошо – общая скука сплотила их. С Тией у Уна установилось уверенное перемирие, а Кару и вовсе садилась читать вместе с ним, хотя скоро начинала зевать и засыпала, привалившись к его плечу. К третьему дню Ун понял, что прощен окончательно, теперь с ними садилась читать и Тия. Вот только одна беда – к пятому дню он уже видеть не мог книги, даже второй том истории Объединительной войны, который всегда так любил, вызывала если не отторжение, то легкую неприязнь.

Чем глубже в исконные раанские земли они въезжали, тем больше городов попадалось на пути, но поезд останавливался на станциях редко и в основном по ночам, так что и здесь Ун не мог похвастаться, что видел что-то интересное. Сменивший степи густой лес радовал глаз ровно полдня и уже к вечеру тоже смертельно надоел.

В какой-то момент Уну начало казаться, что это путешествие будет бесконечным, но вот утром восьмого дня отец позвал его к себе в «кабинет». Ун сел на диванчик перед узким столом, на котором стояли ящички для бумаг и письменных принадлежностей. Отец как раз дописал что-то, отложил в сторону расчерченную таблицу, заполненную таким аккуратным почерком, словно вагон не качало, и посмотрел в окно. Пару минут он молчал, что-то обдумывал, потом заговорил, и слова его звучали лишь немногим громче стука колес:

– Уже сегодня мы будем в Столице. Это прекрасное место, и я верю, что тебе и сестрам там понравится. Искусства, науки, благородное общество... Знаешь, Ун, много лет назад твой прадед мог быть наделен высокородным титулом. Но он предпочитал проводить все время в южных походах, и никогда не считал нужным спорить со столичными баснописцами, которые распускали о нем грязные слухи. Он сражался, Ун, сражался по-настоящему, ненавидел сидеть в штабах, ненавидел двор, хотя у императора Тару просто не было и быть не могло более верного раана, чем он. О нем постоянно лгали, а он полагал ниже своего достоинства что-либо опровергать. Наверное, ему это все даже казалось забавным.

Последнюю фразу отец процедил сквозь зубы, словно у него что-то болело, отвернулся от окна и посмотрел прямо в глаза притихшему и обратившемуся в слух Уну.

– Твой прадед был гораздо достойнее всех тех, кто добился титулов мелкими интригами и придворным лизоблюдством. Император Тару Завоеватель был справедлив, но враги и соперники слишком умело пользовались гордыней и безалаберностью нашего предка.

Ун захлопал глазами от неожиданности. Отец как будто бы был зол на собственного деда и даже не скрывал этого.

– Теперь я собираюсь исправить его ошибку. Мне придется много трудиться, и если все получится, то я смогу войти в Совет и тогда наша семья получит высокий титул. Который, на самом деле, был заслужен еще много лет назад. Тогда к тебе и моим внукам будут обращаться на шин, и ты сможешь носить красное.

У Уна в носу защекотало от волнения. Он никогда и не представлял, что однажды на его одежде может появиться красная вышивка. Да и не думал о таком, и их высокородных видел, может быть, одного или двух раанов и то в далеком детстве.

– Я сделаю все, что от меня зависит. Но вот что, Ун. Боюсь, ты слишком похож на своего прославленного прадеда. Не во всем, но, к сожалению, ты впитал многие его недостатки. Ты порой говоришь не к месту. Твой последний «подвиг» в теплицах, а я узнал о нем поподробнее и поточнее, пока ты болел, теперь меня очень сильно тревожит.

Ун вжался в спинку дивана, жалея, что она не может проглотить его.

– Ун, в Столице ты больше не будешь представлять только себя, ты будешь представлять всю семью. Я надеюсь слышать от твоих учителей и воспитателей только об учебе и ни о чем более. Я могу на это рассчитывать?

– Да, – пискнул Ун, – я постараюсь.

– Хорошо, иди и помни о нашем разговоре.

Ун вышел из кабинета на подкашивающихся ногах, и Аль, несшая отцу обед, спросила, все ли с ним, господином Уном, хорошо, и тот ответил, что просто споткнулся, но был красным до самого кончика носа и сомневался, что она поверила.

Поезд прибыл в столицу ранним вечером. Пока служанки впопыхах собирали еще не упакованные походный багаж, Ун все смотрел в окно, за котором медленно проползали городские окраины. Столица была такой, как он себе представлял, только в сотни раз больше. Белые дома были выше, улицы, даже самые незначительные и нецентральные, шире, а раанов! Ун не помнил, чтобы где-то видел такие толпы в непраздничные дни. Вдалеке, на холме, от которого в старые времена и разросся весь город, белел, обласканный закатным розовым солнцем, императорский дворец. Рельсы уходили все дальше и дальше от окраин, и лишь через час этого неспешного, аккуратного движения и невыносимой пытки для Уна, они наконец-то прибыли на столичный императорский вокзал.

Их здесь ждали. Пока отец помогал матери сойти по вагонным ступеням, рабочие рааны в чистых, даже выглаженных, Ун мог поклясться, что они выглажены, костюмах складывали чемоданы на специальные низкие тележки.

У самых дверей вокзала стояли два автомобиля. У первого над фонарями были закреплены небольшие флажки с бело-красной птицей – столичным гербом. Шофер вышел, открыл дверь, вежливо поклонившись. В автомобиль сели мать, сестры и отец, Ун забрался последним, чуть помедлив, и шофер снисходительно, но по-доброму усмехнулся его нерешительности. Они поехали, не дожидаясь, пока во вторую машину загрузят вещи, и Ун уже больше не мог не смотреть в окно. Отец читал что-то, не обращая на детей внимания, но мама, особенно бледная сегодня и утомленная дорогой, сказала:

– Ты же не из дикого края, Ун. Неприлично так таращиться, – но он ничего не мог с собой поделать.

Все эти ярко-зеленые парки, очереди трамваев, красивые фонари, и даже гвардейцы! Ун увидел двоих раанов в синей гвардейской форме, которые беседовали о чем-то на углу у булочной.

Он так увлекся этим почти неприличным разглядыванием Столицы, что даже не обращал внимания на незамолкающих сестер, которые засыпали усталую маму все новыми и новыми вопросами.

– ...а это памятник кому? Доктор... Не дочитала, – кажется, говорила Тия.

– Доктор Ек, – сказал отец, не отрывавший глаз от бумаг и поглощенный своими мыслями.

– А, – важно протянула Тия, явно ничего не поняв. А Ун чуть шею не сломал, пытаясь разглядеть стремительно уносящийся вдаль и уменьшающийся памятник. Нужно будет обязательно сходить потом и посмотреть получше. Именно доктор Ек, служивший при императоре Тару Завоевателе, заметил, что макаки отдаленно схожи с разумными видами и что они годятся для проверки лекарств. Если бы не он, макак бы, наверное, всех истребили. Уже спустя минуту мысль о памятнике и великом открытии доктора были вытеснены высоченным пятиуровневым фонтаном. А потом чем-то еще. Столица была слишком красивой. Невозможно было выделить что-то одно и ухватиться за это, хотелось смотреть на все сразу и видеть еще и еще. Но вот машина свернула на небольшую жилую улицу и начала сбавлять ход.

Их новый дом оказался белым с красной крышей, трехэтажным, но каким-то узким, словно зажатым между не менее узкими соседями. К удивлению Уна, перед домом не росло ни единого деревца, только подстриженные кусты шиповника на крошечном квадрате палисадника. Крыльцо выходило сразу на тротуар. Дверь им открыла смотрительница дома: седоволосая раанка с ровным серым пятном прямо по центру лба, скрюченная годами так сильно, что не понять, когда она кланяется, а когда стоит прямо. В традиционном для слуг черно-сером наряде она выглядела не то как вдова, не то как без пяти минут покойница, но вот голос ее поразил Уна звонкостью:

– Прошу, прошу вас, господин. Госпожа... Сюда... Позвольте вашу накидку, – Ун удивленно наблюдал, с какой живостью и ловкостью эта скрюченная смотрительница взялась за свою работу. – Прошу вас, господа, пройти в гостиную. Я поставила воду, если угодно, у меня есть прекрасный чай. Урожай того года. Юго-восточный лист, лучший лист...

Она держалась так чинно и с таким почтением, что даже отец, не терпевший пустой болтовни, ее не перебивал.

– Стучат? Ах, должно быть, это ваш багаж... Заносите! Нет, к задним дверям вы не подъедете. Вносите через главную. Пока заносят, пойдемте, господа, я покажу вам дом. Вы сможете немного отдохнуть с дороги перед ужином, у меня сегодня готовится...

Скрюченная старуха строго посмотрела на двух служанок и шоферов, которые начали заносить в коридор чемоданы, и повела новых хозяев знакомиться с домом.

Первый этаж занимала кухня, столовая, гостиная, небольшой кабинет и крошечная каморка для слуг. Спальни были на втором этаже, и к ним вела достаточно крутая лестница.

– Маме будет тяжело сюда забираться, – сказал Ун, стоя в узком коридоре, пока мама, сестры и смотрительница зашли в одну из комнат. Он повернулся к отцу. Тот щурился, крепко сжав челюсти, но как только заметил взгляд Уна, улыбнулся.

– Не волнуйся. Я распоряжусь, чтобы ей подготовили одну из комнат внизу

– ...а ваших слуг придется поселить на третьем этаже. Это неприлично, конечно, – доносился из комнаты голос старухи, – но в этом доме только одна прикухонная коморка и она совсем маленькая. И лестницы для слуг тут тоже нет. Но ничего, не волнуйтесь, госпожа, я установлю жесткие правила! Вы своих слуг и замечать не будете, пока они вам не понадобятся. Я уже десять лет слежу за этим домом и знаю, как и что устроить, чтобы у хозяев не было никаких тревог...

За небольшим столом Ун все никак не мог усесться – он то и дело задевал локтями сидящую справа от него Тию, никто из них не желал уступить и поужаться, но это было сущей мелочью. Главное, что впервые за долгое время их наконец-то не раскачивало, и сок не грозил вылиться из стаканов при любом удобном и неудобном случае.

Перед тем, как отпустить Уна с сестрами в спальни, отец сказал:

– Завтра будет большой прием в честь памяти его императорского величества Тару Завоевателя, и мы приглашены...

– Во дворце? – Ун вскочил и чуть не повалил стул.

Отец посмотрел на него предупреждающе:

– Да. Ун.

– Простите, – Ун сел, чуть сгорбившись. То, о чем он мечтал, было так близко! Завтра! Вот почему они уезжали в такой спешке. Эх, глупая его голова! Проболей он еще дольше, то они бы не успели.

После ужина Ун бегом поднялся в свою спальню. Она была темной, единственное окно выходило на кирпичную небеленую стену соседнего дома. Последние солнечные лучи едва-едва заглядывали сквозь чисто вымытое стекло, пришлось дернуть за шнурок лампы.

В углу стояли два ящика с его не разобранными вещами. Надо было бы выпотрошить один, но сейчас Ун просто не мог ни за что взяться. «Пусть завтра Аль сама разбирает».

Важно совсем другое! Он! Во дворце! Увидит его величество! И императрицу! И наследников! Ун кругами ходил по комнате, потом переоделся в пижаму, лег в кровать и проворочался целый час, хлопая глазами и смотря, как редкий тонкие полосы света от автомобильных фар проносятся по комнате, случайно проскальзывая в глухое окно.

В конце концов утомленность новизной перевесила нетерпение, и Ун зевнул и закрыл глаза, а когда открыл их – увидел, что часы на стене, оставшиеся от прошлых хозяев, показывали четыре. Дом полнился тишиной, и только изредка где-то наверху что-то шуршало и поскрипывало, как часто бывает в спящих домах. Ун закрыл глаза, постарался уснуть, но ему стало невмоготу лежать ни на правом, ни на левом боку, он поднялся, стараясь ступать бесшумно, спустился по скрипучей лестнице, проскользнул через коридор, мимо гостиной и комнаты, где устроили материнскую спальню, натянул ботинки, не завязывая шнурков, и открыл входную дверь.

По спине под пижамной рубахой пробежали мурашки от налетевшего колючего ветра, Ун поежился, чуть пританцовывая, и огляделся. Улица была пуста, на востоке на крышах показались первые всполохи солнца, где-то вдалеке что-то звякнуло, заревел мотор. Нет, Столица была слишком велика, чтобы просто спать. Один ее глаз всегда был открыт. Ун прикинул, где должен находиться дворец, сошел на тротуар, встал на самом краешке дороги, но не увидел ровным счетом ничего. Либо дома здесь были слишком высокие, либо район находился в низине, но отсюда было не разглядеть даже самой высокой дворцовой колокольни.

Немного огорченный и совсем замерзший Ун вернулся в дом, сбросил ботинки, и поспешил вверх по лестнице, раздумывая, как бы теперь дотерпеть до вечера и не сойти с ума от этого ожидания. Он уже почти добрался до второго этажа, когда что-то выступило ему навстречу из темноты лестничного пролета. Ун застыл на месте, вцепившись окаменевшими руками в перила, но глаза его уже привыкли к полутьме. Ему навстречу, с третьего этажа, спускалось не древнее чудовище или призрак, а отец. Он был одет в ночной халат и выглядел утомленным.

Ун захлопал глазами.

– Не спишь? – спросил отец после какой-то растерянной задержки.

– Я спускался посмотреть улицу, – признался Ун. – Но я не отходил...

– Понятно. Мне тоже не спится на новом месте, – отец покачал головой и медленно сошел еще на несколько ступеней. – Решил посмотреть чердак. Надо будет приказать вынести туда лишнюю мебель. Если есть какой-то хлам, скажи хранительнице, она распорядится его перенести.

– Хорошо.

– Пойди и поспи еще немного, – отец прошел мимо и погладил Уна по плечу, – сегодня вечером нас ждет очень большое событие.

Почему-то именно в этот момент Ун в полной мере смог осознать: теперь уже его жизнь изменилась окончательно.