Красный волк

Глава VI

Три дня над южной окраиной Благословения императора стоял серый дым, а ветер носил по улицам пепел и запах гари. Кто-то из соренов опрокинул свечу, и их жалкие домишки, переполненные хламом и тряпьем – нездоровое собирательство было свойственно этому народу по природе – вспыхнули, как бумага.

Пожарным командам еле-еле удалось не подпустить огонь к соседним районам. После Ун видел в газетах фотографии, как сонные горожане, многие – в пижамах, стояли в цепочках и передавали один другому ведра с водой. Город был спасен, великого пожара не произошло, но последствия не могли не наступить. Уже на следующий день к дому управителя прибыли несколько делегаций разозленных горожан. Они ругались разными словами, но все требовали одного: решить что-то с серошкурыми. Как мог отец отказать этим испуганным и взволнованным раанам, оставшись глухим к их страхам?

В следующий понедельник, когда газеты сообщили, что последний рабочий сорен выселен за городскую черту, учитель арифметики, полу-раан, постучал кулаком по кафедре, задирая пятнистый нос:

– Вот, что я называю твердой рукой! – сказал он почти с вызовом, словно кто-то мог обвинить его совсем в иных мыслях. – Вот как надо принимать решения в этих краях!

Учитель пригладил волосы, важно щурясь. Голос его прозвучал столь торжественно, что в этот раз никто даже не отвесил какую-нибудь колкость, хотя все знали, что он красит свою редкую поросль и на самом деле его волосы не красные, а цвета древесной коры.

– Ваш отец очень справедлив и мудр, юноша, – учитель вежливо кивнул Уну. – Его Величество точно понял, как сильно нам нужно верное управление и порядок.

Ун покраснел и потупил взгляд. За последние несколько дней он успел привыкнуть к похвале в адрес отца, но никак не мог понять, почему часть славы достается и ему.

Хотя, на самом деле, куда больше его волновали кошмары.

Все начиналось с падения. Ун видел, как стремительно приближалась земля, хрупкое тело поднимало волну брызг жидкой грязи и нечистот, раздавался звук, схожий на удар топора по сухому дереву, и его руки и ноги искривлялись под неправильными углами. Наружу, разрывая пятнистую кожу, показывались белые острые обломки кости.

Ун хотел закричать, но ребра выступали над рубашкой обломанными клыками и не давали вздохнуть. Он лежал на спине, как беспомощная черепашка, открыв миру уязвимое брюхо. Ему оставалось только смотреть, как в темноте мелькают силуэты диких макак. Все ближе, ближе и ближе поблескивающие серые, синие, карие глаза. Их настороженные взгляды устремлены вверх, на стены, но часовым все равно, что станет с несчастной черепахой. Одна из макак бросает камень, потом вторая, и Ун вдруг по-настоящему понимает, что никто не придет ему на помощь. Понимают это и макаки. Искривленные злобой, завистью и звериной жестокостью полосатые морды вдруг обретают черты дикой радости. Они бросаются вперед.

В последний раз Ун мочил пижаму в пять лет, но вот снова и снова просыпался мокрым. Впрочем, время медленно и настойчиво вымывало из его памяти ужас зверинца, он тускнел, становясь все более далеким, а вместе с ним ослабли и кошмары.

К тому же, если подумать, все прошло не так и плохо. Это было почти приключение. И пусть он не раздобыл подарки для сестер, но отец подарил им щенка, и обе надоедливые красноголовые непоседы оставили Уна в покое и даже милостиво даровали ему свое прощение.

Вместе со зверинцем постепенно ушли во тьму и воспоминания о пожаре, дни потянулись как прежде. Единственные момент, полные тревоги теперь наступали, когда Ун останавливался у стеклянного шкафа с наградами и каской прадеда. Он не мог перестать представлять, какой ужас пережил его прославленный предок. Ему рисовались чудовищные картины, как макаки, вооруженные и наученные убивать своими жестокими хозяевами, неслись по полю боя под пулеметным огнем, ничего не боясь и желая только крови. Какой отвагой нужно было обладать, чтобы не дрогнуть перед лицом этой бесконечной толпы?

«Вы были так смелы! А я? Смог бы я противостоять им? Не отступить?» – врать самому себе не было смысла, и честный ответ Уну совершенно не нравился. Увидев толпу этих подобных разумным существам макак, он бы наверняка бросил оружие и побежал. Какая уж тут императорская гвардия?

А ведь из макак могли бы получиться прекрасные домашние животные, может быть, слуги и даже цирковые звери, попади они в руки раанов, а не того вычеркнутого из истории преступного народа. Теперь уже для макак все кончено. Как иначе? Поколениями среди них отбирали лишь нечистоплотных и кровожадных, культивируя все самое примитивное и низменное, точно выводили породу для собачьих боев. Звери либо служат Раанской империи, либо уничтожаются. Так первый император наказал поступить с зелеными грачами и черными лисицами, так будет впредь и с прочими.

Правда, проблемы и грозность макак тоже волновали Уна недолго, вскоре он окончательно перестал вспоминать о них. К тому же его выбрали главой младшей ветви братства, и отец в этом вопросе оказался до ужаса прямолинеен:

– Все будут думать, что тебе доверили знамя, потому что ты мой сын. Такие слухи неизбежны. Но вот что, мальчик: не смей устроить так, чтобы везде шептались, будто ты этого звания совершенно не достоин.

Ун зарылся в учебники, отчаянно старался преуспеть в строевой подготовке и улучшить свой школьный спортивный зачет, а зимой, удивительно снежной в этих краях, записался в лыжный кружок.

Появляясь на важных приемах вместе с матерью и сестрами, Ун держался подчеркнуто отстраненно и даже научился избегать непрошенных бесед. Несколько раз на таких приемах он замечал капитана Нота, тот выглядел все таким же самоуверенным, но вот при отце улыбался как-то испуганно и как будто пристыжено, и даже не пытался завязать разговор.

Но самое главное – за эти несколько месяцев город смог стать для Уна привычным и близким. Исследуя улицу за улицей, он мысленно составлял карту, на которой были отмечены все любопытные места, срезы и переулки. Благословение императора был похож на все прочие города империи, но при этом удивительным образом отличался от них. В нем было нечто хаотичное, впитанное из прошлого этой земли. Прямые улицы порой неожиданно изгибались, тупики появлялись там, где их не должно было быть, а среди домов, сооруженных по планам великой раанской архитектуры, нет-нет, да мелькали странные здания с плоскими крышами и широкими окнами.

В первый день весны Ун наконец-то решил исследовать Северный район и дойти от рыбьего фонтана до самой окраины. Сидя в коридоре напротив дверей классной комнаты, он расчерчивал листок линиями и завитками, в воображении уже бродя по узким улицам, обходя лужи талого снега и собранные у бордюров горки грязи. Если идти все время на север, то тогда…

– Ун!

Ун вздрогнул, рука сама собой скомкала листок, он с досадой цыкнул и поднял глаза на Ри. Его заместитель в братстве был взволнован: рыжевато-красные волосы всклочены, на лбу капельками выступил пот.

– Во дворе уже все наши из братства собрались! Я тебя искал, а ты тут сидишь.

Ун поднялся, пряча карандаш и бумагу в карман брюк:

– Да что такое-то?

– Там приехал корпус безопасности!

Они бегом спустились на первый этаж и тут же оказались в толпе. Казалось, что все ученики решили в один момент выйти наружу, и никто не хотел никому уступать дорогу. За общим гулом возбужденных голосов вопящая где-то совсем рядом сирена была едва-едва слышна, и куда громче звучали беспомощные приказы привратника:

– Вернуться по классам! Куда вы без пальто! Назад! Назад!

Когда Ун сумел выбраться во двор, все уже заканчивалось. На плацу перед школой стоял грузовик «корпуса» с изображением собачьей морды на борту, вокруг него – вооруженные солдаты. Один из них закрыл заднюю дверь грузовика и крикнул что-то своим товарищам, неподалеку несколько раанов собирали фотографическое оборудование в плотные чехлы.

– Что случилось? – спросил Ун у первого попавшегося ученика со значком братства.

– Они забрали всех соренов. Даже с кухни!

– Оставили нас без обеда! – щелкнула старшеклассница, и поправила красную косу.

Ун хотел задать еще вопрос-другой, но над встревоженной толпой потянулось:

– Все в классы! – голос учителя пения был как всегда мелодичен, даже пропущенный через хриплый громкоговоритель. – Немедленно вернуться в классы! Директор выпишет замечания тем, кто…

Пока задние ряды с неохотой начали отступать, Ун наблюдал, как грузовик разворачивается и выезжает со школьного двора, рыча визгливой сиреной. Во время уроков никто больше не мог толком думать о заданиях, учителей это раздражало, но Ун видел, что и им самим не терпится попрощаться с учениками и пойти обсудить произошедшее.

– Наверное, эти сорены поджигатели, – шепнул Уну сосед по парте. – Сожгли осенью Южный район и спрятались. Но теперь им устроят!

Ун не стал спорить, хотя ему казалось, что тех «поджигателей» уже давно нашли. Они сгорели в своем доме во сне, так и не поняв, что их убило.

«Нет, тут должно было быть что-то другое», – из-за этой загадки не удалась и прогулка. Он шел, не замечая ничего вокруг, и в конце концов не выдержал и решил вернуться домой, так и не добравшись до городской окраины.

Когда Ун уже поднимался по ступеням, дверь распахнулась и на него налетела испуганная мать. Ее золотисто-желтые глаза были красными от слез. Она расцеловала все пятна на его лбу и щеках, приглаживая волосы, неразборчиво причитая, и втянула в дом. Служанка помогла ему снять пальто, из-за бледности ее крапчатые пятнышки на лице казались не бурыми, а ярко-алыми.

– Я же говорила, что с ним все будет хорошо. Зачем было так плакать, госпожа? Вот, у вас опять приступ!

Маму и правда трясло. Ун хотел сказать ей что-нибудь, но не знал, что случилось и какие слова будут правильными, и не успел, служанка взяла ее под руку и повела к лестнице, только бросив через плечо:

– Господин Ун, ваш отец ужинает. Вы еще успеете к нему присоединиться.

Ун решил не тратить время на вопросы без ответов и пошел в обеденный зал. Отец как раз аккуратно разрезал ножом кусок отварной говядины.

– Задержался ты сегодня, – сказал он.

– Пошел погулять.

Сестер здесь уже не было. Отец всегда позволял красным мышкам уходить из-за стола, когда им заблагорассудится, и было ровным счетом не ясно, чем они заслужили такую невероятную привилегию.

Он сел на свое место, пришла Аль, кухонная девушка – высокая рыжеволосая раанка, поставили перед ним широкую тарелку с гарниром и золотистыми кругами отбивных и налила в стакан лимонад.

– Что с мамой?

Отец ответил, не отрывая взгляд от мяса:

– Волнуется за тебя и девочек. Тревожный день для города.

Ун нахмурился, негромко постучав вилкой по краю тарелки:

– Это точно. Сегодня у нас увезли поваров и садовников из школы.

– Так ты не знаешь? – отец жевал кусок с таким выражением на лице, словно пытался подавить улыбку. Нет, конечно, нет, это не могла быть улыбка. – Сорены, грязные животные, планировали устроить всему городу большое несчастье. Хотели отравить ваш школьный обед. А еще, заодно, устроить взрыв на заводе и мосте через Седоводную.

Он насадил новый кусок розового мяса на вилку, осмотрел его со всех сторон, прищурив зеленые глаза. Ун как завороженный следил за этим кусочком, пытаясь до конца осознать смысл прозвучавших слов. «Отравить? Взорвать?» – простые слова, но страшно непонятные здесь и сейчас. Травили и взрывали давно, не теперь. Во времена прадеда.

И тем более отравить его? Сестер? Кому придет в голову травить их? Одно дело война или на худой конец открытая схватка, но кто убивает совсем маленьких детей? Да и еще так подло?

– Испугался?

Пока Ун раздумывал, отец уже успел разделаться с мясом.

– Нет.

– А что уставился в тарелку как на летающую макаку?

– Я не понимаю, – лучше всего было говорить правду. – Что соренам сделали мои сестры? Зачем... зачем их убивать?

– А зачем бешеная собака кусает? Не мерь своей меркой дикарей, Ун. Возможно, им захотелось отомстить за свое поражение столетней давности. Такая отвратительная неблагодарность. А мы ведь позволили им жить в новом мире. Хотя твой прадед многое бы рассказал о том, как подло они воевали и что творили с нашими пленными.

Отец равномерно постукивал указательным пальцем по краю стола, точно пытаясь вспомнить мотив какого-то марша. Потом встал – уголки его губ подрагивали – и вышел, оставив Уна наедине с собственными тревогами.

Он попытался делать уроки, но все не мог ни на чем сосредоточиться. «А ведь когда мы приехали, садовником здесь был сорен. И поваром. А если они тоже состояли в заговоре?». Мама была хрупкой и невысокой, она бы никогда не смогла постоять за себя.

Когда утром на следующий день, зевающий и совсем не выспавшийся, Ун выглянул в окно, на подъездной дорожке перед домом тесно сгрудились с десяток автомобилей. Все они были одинаково светло-синими с государственными желтыми номерными пластинами.

Мола поймала его возле лестницы, посмотрела испуганно и приложила палец к губам:

— Господин приказал, чтобы вы вышли через северную дверь. Там, – она неопределенно кивнула вниз, – сейчас очень много важных господ раанов. Не стоит их отвлекать.

Завтрак она дала ему в коробочке, и он разделался с ним по дороге в машине, удивляясь, как громко, оказывается, фыркает автомобиль. За воплями сестер этого обычно было и не услышать, но сегодня они остались дома. Отец решил, что так будет лучше для матери.

У классной комнаты, где должен был пройти урок по природоведению, сразу после торжественного утреннего поднятия флага, собралась небольшая толпа. Здесь были и старшеклассники,и младшеклассники, которые обычно друг с другом не водились. Все они окружили невысокого мальчишку. Рукава его синей рубашки были закатаны по локоть, пальцы поднятой вверх правой руки брезгливо сжимали обгорелый ботинок.

– ...Дай посмотреть! – заканючил кто-то и потянул его за плечо, но мальчик отдернул руку, поднимая ботинок еще выше.

– Э! Свой достань, умник.

– Да ладно тебе! – возмутился другой. Ун отчаянно пытался понять, что происходит и к чему вдруг такое внимание к обуглившемуся ботинку, но не находил вразумительного объяснения.

– Не ладно. Пусть твой старший брат тоже пойдет, сожжет пару халуп соренов и добудет какой-нибудь трофей. А так смотри со стороны и не лезь своими ручонками, куда не просили.

Картинка начала складываться. Ун нахмурился, пролез поближе к счастливому обладателю ботинка и спросил:

– А где он жег халупы соренов?

– За городом, в поселке, куда их выселили. Туда вчера и мой отец пошел, и дядя. Да там половина города была! Я просился, но не взяли. Да и ладно. И так снесли их логовище к черту, чтобы знали!

Звонок затрещал, и Ун так и не успел спросить, что именно узнали в прошлый вечер сорены. Сердце его кольнула острая игла стыда.

Ему было стыдно за то, что вчера его не было там вместе с остальными. Он даже не подумал о мести! До икоты волновался за сестер, ворочался с боку на бок в постели, но сделал ли хоть что-нибудь, чтобы ответить коварному врагу?

Только дергался и печально вздыхал. Пока другие, как оказалось, более мудрые и сильные волей, взяли возмездие в свои руки.

«Никогда больше не стану ныть! Никогда не буду тратить время на жалобы! Только действовать!» – пообещал себе Ун, поморщился и почесал нос, стараясь избавиться от резкого запаха гари, оставшегося после уже унесенного ботинка.