Красный волк

Глава V

Солдаты встали по границе площади, зевая и думая каждый о своем, пока отец и капитан о чем-то переговаривались, подойдя к самим столбам. Ун не последовал за ними. Столбы походили на пять выпяченных к небу пальцев. Прямые и сухие – пальцы закопанного великана, который пытался, но так и не смог вылезти. Даже смотреть на них было страшно. И так тихо сделалось вокруг. Где-то там, в грязных шалашах, конечно, шуршали макаки, но и эти звуки столбы словно выпивали.

Ун подошел к краю площади, к одному из солдат. Налетел ветер, принес на хвосте прохладу и запах бесконечно далекого поля, а потом умчался, и все зловонье сделалось еще кислее и горче. Зато звуки вернулись. Откуда-то из сердца трущоб потянулась многоголосая песня. Макаки пели на своем чудном языке, разными голосами, не совпадая в тоне, но пели по-своему красиво. Уну слышались в их песне отзвуки лесов, где макаки когда-то жили в дикости.

– Что пялишься, пацан? – спросил солдат. – Глаза вывалятся.

– Песня! – ответил Ун, указывая в сторону трущоб. – Они поют, вы не слышите?

Солдат наклонил красноволосую голову на бок, сощурил желтые глаза, потом засмеялся.

– Это песня? Ну, пацан, ты даешь! Какая же тут песня? Это у них гон. Какие-то самки вошли в пору и зазывают самцов, а те им отвечают. Песня! Вой и стоны, вот и все. Устраивают всякое непотребство, – сказал он с крайним удовольствием.

Ун прислушался внимательнее. Песня звучала и правда очень нескладно, некоторые голоса не пытались тянуть слова, а просто кричали. Да, разумеется, это была вообще никакая не песня. «Стоны и завывания». Только какие-то очень уж тоскливые и надрывные для поры рождения и новой жизни.

Не было позора в незнании, но Уну пришлось постараться, чтобы не показать, как ему сейчас неудобно. Он притворился, что забыл о собственном глупом замечании насчет песен макак, и решил заняться настоящей проблемой. Сестры. Узнав, что он отправится в зверинец, они окружили его и с боем вырвали обещание принести что-нибудь.

– Можно? – спросил Ун, указав на ближайшую будку. Солдат пожал плечами и кивнул, иди, мол.

Внутрь зайти Ун не решился, прошел вдоль стены. Она оказалась сделана из прессованной древесины – отковырнуть от нее кусочек не получилось. Хорошо было бы найти клык макаки или какую-нибудь чуть заточенную палочку, которой они ловили муравьев и гусениц. А лучше достать и то и другое – так он умилостивит этих красноголовых непосед, и они, может быть, даже не будут трогать его пару дней со своими жалобами и ябедничеством матери по поводу и без.

Он остановился у угла будки, обреченно вздохнув. Ничего. Только грязь. «Захватить хотя бы какой камень». В промежутке между будками был свален мелкий ссор и занесенные ветром листья. Ун заметил шагах в трех от себя красивый треугольный камешек. Морщась и хлюпая по жидкой грязи, он быстро добрался до добычи, наклонился и разочарованно ойкнул. Камешек оказался вовсе не камешком, а торчащим из жирной почвы углом фундамента. Ун с досадой обтер руку о стену и начал лихорадочно осматриваться. Надо было унести хоть что-нибудь. Ну, хоть что-нибудь! Любую ерунду, связанную с макаками. Он присмотрелся повнимательнее и наконец заметил пучок легкой шерсти, запутавшейся в ветвях колючего засохшего кустарника. Ун собрал всю шерсть, какую смог, и сжал ее в кулаке. Она оказалась удивительно мягкой, легкой, совсем не как у собак, жалко только грязной. Но какая разница? Это была шерсть настоящих макак. О лучшем не приходилось и мечтать.

– Пацан! – негромкий голос солдата вернул его из мира размышлений.

Ун выбрался из закоулка и тут же застыл: в его сторону шел отец. Солдат из оцепления нервно переминался с ноги на ногу.

– Ты куда полез?

Молчание.

– Мало ли какая там зараза. Иди сюда.

Ун потупил взгляд и поплелся к отцу. Он не решался смотреть на него, но чувствовал тяжесть зеленого взгляда, видел черные, начищенные, точно не было вокруг грязи, ботинки.

– Простите, – пробормотал Ун, заводя руки за спину.

– Ты уже не ребенок – нечего лазать, где попало. Что ты там прячешь?

Ун посмотрел на отца умоляюще. «Не заставляйте меня отдавать вам это. Прошу! Что я принесу этим мелким занозам? Они же меня съедят».

– Извините, – начал он, и глаза отца угрожающе сузились.

– Показывай, что за дрянь ты там подобрал.

Подошел капитан Нот, немного озадаченный, но все еще улыбающийся:

– Что такое? Юноша решил поискать сувениры?

Его ужимки не могли смягчить решимость отца, и Ун протянул кулак и медленно раскрыл пальцы, показывая свою находку.

Капитан Нот хмыкнул:

– Шерсть! Ха. Попросите, я вам надеру шерсти любого цвета и любой длины. Даже можем собрать для пряжи. При некоторых зверинцах вяжут отличные носки, знаете ли.

Отец взял пучок шерсти, покрутил его в пальцах, с отвращением морщась. Но вот его красные густые брови сошлись на переносице, пятна на лбу дернулись, став похожими на тучи.

– Что это такое? Они обугленные? Вы даете макакам огонь?

Лицо капитана окаменело, ни следа улыбки. Он опасливо, как дикая кошка, приблизился к отцу и повнимательнее взглянул на находку.

– Невозможно! Никакого огня, никаких спичек. Зимой всех сгоняют в закрытые загоны. Был один случай пожара полгода назад, но это из-за стекла в солнечный день. На заводе есть уголь, макака могла испачкаться там, если…

Отец потер шерсть пальцами, поднес ее к самым глазам.

– Понятно. Значит, не обожжены. Они… – он вдруг замолчал, отдал шерсть капитану и принялся отряхивать ладони, в глазах его сверкнуло мрачное подозрение. Ун посмотрел на собственные пальцы, заметил черные отметины и стер их. Вид у капитана становился все более и более удивленным. Кожа между пятнами начала краснеть, глаза воровато забегали.

– Быстро! – гаркнул он, и в его голосе не осталось приторного дружелюбия. – Всех сюда! Всех выгнать!

Солдаты бросились выполнять приказ, Ун подошел к отцу и встал поближе к нему. Просто на всякий случай. Из будок начали одна за другой показываться полосатые макаки. Они были куда упитаннее и чище трущобных, но с таким же, как у старой макаки, общим пустым, покорным взглядом.

За самцами прятались самки и детеныши. Они не лопотали, не скалились, и в этом окаменелом обреченном спокойствии почти напоминали нечто разумное.

Макаки ждали, капитан Нот проходил вдоль их неровных рядов, осматривая каждого и что-то рявкая. Слов было не разобрать, но в тоне чувствовались нервозность и злоба. Иногда он почти тыкал пучок шерсти в морду той или другой макаке, но они лишь отворачивались или закрывали глаза.

Капитан прошел уже вдоль десятка зверей, когда откуда-то справа раздался пронзительный вопль. Косматые головы макак разом повернулись, обернулись на шум и рааны. Из-за крайней на «улице» будки показался солдат, тащивший за длинную шерсть брыкающуюся и дико воющую самку. Она вырывалась, пыталась ударить солдата, но не могла дотянуться до него. За ними, чуть в отдалении, шел второй солдат, держа под мышкой какой-то сверток. Кажется, самка истекала кровью, но Ун присмотрелся повнимательнее и понял, что влажные пятна на груди, должно быть, молоко.

Сверток под мышкой у солдата шевелился.

– Господин капитан! Господин управляющий. Извините за шум. Эта тварь забилась в нору под одной будкой и отказывалась вылезать.

Солдат пнул макаку под колено, и она обмякла, стала дергаться слабее. Но взгляд ее синих глаз метался от раана к раану с незатухающей злобой. Солдат поднял вверх свободную руку, и Ун увидел длинную красную царапину на его запястье и что-то стальное, серое, зажатое в пальцах.

– Пыталась меня порезать, господин капитан.

Самка дернулась, точно хотела вернуть самодельное оружие, но получила удар по груди и завыла плачущим голосом.

«Вот бы выпросить эту железяку», – подумал Ун, но отец, конечно, не позволит взять ее.

– Пошли прочь, зверье. Прочь! – рявкнул капитан Нот.

Макаки все поняли и бросились к будкам, торопясь спрятаться за тканевыми занавесами. Ун думал, что они будут подсматривать, но ни в одном окне не появилось ни одной любопытной мордочки.

Самка на земле зашипела, плюнула, и вязкая слюна упала на черную землю в двух шагах от ботинок отца. Он даже не взглянул на нее.

Тем временем второй солдат передал грязный сверток капитану. Он развернул ткань и поморщился, извлекая на свет худого крошечного детеныша макаки. Было в его грязном, перемазанном сажей тельце что-то необъяснимо неправильное, как в выпавшем из гнезда неоперившемся птенце. Сестры однажды выкармливали такого. Но, забывшись, пропустили пару кормлений и он умер.

– Она его обрила, – сказал капитан, проводя рукой по голове детеныша и морщась, – точно обрила. Видимо раздобыла кусок металла на заводе. Или ей кто-то принес.

Он с раздражением обтер руку о тряпку, и застыл, глядя на макушку макаки, потом на отца. Тот проследил за его взглядом и вдруг ругнулся во все горло:

– Паскудники!

Он вырвал детеныша из рук капитана, схватил его за ногу и поднял вверх, держа на расстоянии от себя, как какое-нибудь дохлое животное. Раздался писк, Ун отпрянул в ужасе. Детеныш, пусть и совсем крошечный, был горбат, перекошен на правое плечо, точно весь скелет сместился, и голова его казалась слишком большой. Ун затаил дыхание. Сейчас эта уродливая голова растянет слабую шею, оторвется, полетит вниз, упадет на землю, лопнет, как спелый апельсин. Наружу покажется серое и розовое.

Уна замутило, он наклонился, и его наконец вырвало, но никто этого даже не заметил. Отец все вертел детеныша, осматривая его со всех сторон. Ун протер рот, чуть повернулся и успел заметить среди черного слоя сажи красное пятно совсем коротких мягких волосинок на макушке макаки.

– Ах вы сукины дети! – ревел отец. Он хлопнул детеныша по покатой спине, сметая пелену черноты. Из-под нее показалась светло-золотистая кожа с аккуратными разводами пятен. Полосатая самка билась на земле в истерике, не то плача, не то хохоча. Детеныш вновь нашел силы для беспомощного писка.

– Отдайте его мне! – произнесли губы Уна, и он сам не мог поверить, что говорит это. Отец посмотрел на него диким взглядом, но тут заговорил капитан, разводя руками:

– Ума не приложу, как это вышло, господин управитель! Какая-то шутка природы. Она, видать, разродилась совсем на днях и пряталась, мы ее не видели даже! Да и между еженедельными поверками разве за ними уследишь? Какая-то ужасная ошибка...

Отец кинул детеныша солдату, и тот едва успел подхватить его.

– Шутка природы? Ошибка? Чертовы скотоложцы! Я вам устрою! Развели тут! Утопить это сейчас же и зарыть. Нет, не зарыть! Сжечь. Чтобы ни следа, ни костей, ничего!

Детеныш наконец-то сумел завыть во все горло, и Уну показалось, что в зверинце не осталось ничего, кроме этого утробного, глубокого плача.

– Отец, давайте оставим его! Он же будет таким забавным! Его можно будет...

Пощечина была резкой, и Уну показалось, что у него закачались сразу все зубы.

– Молчи, – прошипел отец, и снова повернулся к капитану, – ты меня не слышал, Нот? Немедленно! Чтобы через час от ЭТОГО ничего не осталось! Если будешь стоять тут и пялиться на меня, клянусь матерью императора...

Самка, которой во время борьбы сломали не то ребра, не то хребет, с утробным воем поползла к солдату, державшему детеныша. Ун прижал руку к горящей щеке и отвернулся, задыхаясь от слез, а потом вскрикнул, оглушенный лающим выстрелом. Он нерешительно обернулся, увидел распластавшуюся на земле тушу макаки и лужу растекавшейся крови и тихонько застонал. Капитан прятал пистолет в кобуру.

– Ты будешь выть каждый раз, когда автобус переезжает бродячую собаку? – отец взял Уна за плечо и встряхнул. Сейчас его голова оторвется. И на землю. Как апельсин. И в ошметки. И серое и розовое, и серое и розовое…

Ун открыл глаза и попытался проморгаться, не понимая, где находится. Все вокруг раскачивалось и дрожало.

– Очнулся?

Отец положил ладонь ему на лоб, наклонился, и Ун увидел улыбку на жестком пятнистом лице.

– Болит что-нибудь?

– Нет, – шепнул Ун.

– Мы едем домой, – сказал отец. – Корпус безопасности, а развели такой бардак. Ничего, теперь я им устрою...

– Он был в пятнах. И с красной шерстью, – в ужасе прошептал Ун, пока память его по кусочкам собирала картину прошедшего утра.

– Это злая шутка природы и не более того, – тон отца не предполагал дальнейших расспросов и сомнений. – Давай-ка ты попьешь.

Он помог Уну сесть и сунул ему в руки темно-зеленую бутылку. Ун сделал глоток и поморщился, когда горло обожгло, но горьковатый вкус помог ему немного прийти в себя. За окном автомобиля проносились поля. Серый зверинец остался позади, но все еще казался слишком большим и слишком близким.

– Успокоился? – отец аккуратно приобнял его за плечи. – Городской ты. Никогда и забой коровы не видел. Но мне не стоило поднимать на тебя руку. Такого больше не случится. Я обещаю.

Ун нерешительно взглянул на отца и теснее прижался к нему. Все-таки это был действительно великий раан. Как прадед. Он никого не боялся, и готов был прямо говорить даже с самыми важными чинами. Не имеет значения, служили те в министерствах или корпусе безопасности.

«А я при нем устроил спектакль. И при остальных». Еще до конца не пришедший в себя, Ун в панике начал искать оправдание собственной слабости и малодушию, и вроде бы даже нашел его.

– Я хотел, чтобы мы взяли себе какую-нибудь макаку.

Отец рассмеялся. Его смех звучал сталью и отзвуками выстрелов.

– Тебе же не пять лет! Что если такая вот макака покусает девочек? Ты же видел, что это за зверье. Но думаю, мать будет не против, если мы подыщем хорошую собаку.

Ун кивнул, уткнувшись носом в отцовский пиджак, пахнущий одеколоном и табаком. Горечь напитка обратилась в сладость, и он погрузился в глубокий, вязкий сон без сновидений.