Красный волк

Глава IV

Седая макака уполз в шалаш, собирая коленями и ладонями грязь и дожевывая хлеб последними зубами.

Отряд пошел дальше.

Звери, похоже, услышали запах угощенья и теперь опасливо выглядывали из своих убежищ. У самок на мордах шерсть не росла, подле некоторых копошились любопытные детеныши в грязных обрывках тряпья. Какие же они были совершенно другие! Полосатые, худые-худые, казалось, что сквозь кожу всех оттенков даже проступали кости, а какие пугающие выражения скользили по их мордам, так отдаленно напоминавшим благородные раанские лица.

– Я смотрю, молодняк у вас есть, – заметил отец, когда отряд миновал натянутый на столбиках брезент, под которым сидела пузатая самка, плетущая что-то из длинных тканевых лент.

Капитан поправил кепи и ответил с некоторой осторожностью:

– Сейчас с этим получше, господин управитель. Для заводского заказа макак хватает, но ведь есть еще медицинский завод и университетские лаборатории, а оттуда они нам зверье не возвращают. Осмелюсь заметить, что если бы лет сорок назад достопочтенный министр не приказал отправить на удобрения треть оставшихся макак, то вам бы не пришлось вообще обращать внимания на подобные мелочи.

Ун покосился на отца. Тот слушал капитана спокойно, и от холода этого спокойствия захотелось убежать. Взгляд зеленых глаз скользил от предмета к предмету, от фигуры к фигуре. С подчеркнутым отвращением он переступил через зловонный бурый ручеек и проговорил тихо:

– Все-то у вас, капитан, хорошо, да только я одного не понимаю, как ваши звери еще не попередохли от какой-нибудь заразы или не стали источником чумы. Приучить этих макак одеваться непросто, но будьте добры научите их стирать и пользоваться отхожими местами. Сделайте что-нибудь с водой. Ваш зверинец стоит слишком близко к моему городу. Тем более, отсюда вы возите дрессированных макак на завод. Если они принесут какую-нибудь дрянь, то вы будете первым, с кого я прикажу снять голову.

Капитан хотел было что-то ответить, но не успел, дорогу солдатам преградила молодая самка с белой длинной шерстью на голове и такими же белыми полосами на щеках, плавно сползавшими на шею и скрывавшимися под грязной дырявой рубахой. Для обезьяны черты ее морды были очень мягкими, их можно было назвать нежными и по-своему красивыми. Но вот ее светлые глаза блестели каким-то пугающим отсутствием всякой, даже покорной и испуганной обезьяньей мысли. Она проклокотала что-то, постучав себя по животу, повернулась к ним спиной, схватилась за край своей ободранной юбки, наклонилась и задрала ее вверх, что-то призывно крикнув.

– Ах ты ж!.. – ахнул капитан.

Ничего скандального Ун увидеть не успел – солдаты кинулись к макаке, повалили ее на землю, белая шерсть смешалась с грязью, кто-то со всего размаху смачно ударил ее носком тяжелого ботинка в живот. Самка заревела, и Ун тоже тихо вскрикнул. Да, это всего лишь животное, но ей же больно! Больнее, чем тому беззубому самцу. Он открыл рот, не зная, что скажет в следующий момент, но поймал на себе пристальный оценивающий взгляд отца и сделал вид, что просто вздыхает.

Багровый от кончика пятнистого носа до ушей капитан Нот оправил рубашку и повернулся к отцу. Теперь уже обезьяний ужас и покорность отразились в его глазах, но он, кажется, смог взять себя в руки:

– Простите, господин управитель. Порой макаки совершенно неуправляемы. Выкидывают всякие номера. Ума не приложу, с чего эта вдруг решила нарваться на наказание.

– Не вижу порядка и дрессуры, капитан, – только и ответил отец.

Самка, поскуливая, начала отползать в сторону, и один из солдат наступил на ее длинную шерсть, удержав на месте. Отец махнул рукой. Слишком быстрым вышел этот жест, слишком резким. Солдаты из корпуса безопасности совсем не знали отца и не могли понять, какой дурной это знак. Он был уже не просто раздражен, но стоял на пороге гнева.

– Пусти ее и пойдемте. Боюсь представить, что еще тут творится.

Самка сжалась в комок, зыркая на солдат злыми глазами и морща нос. Ее ужасно похожая на лицо морда на какой-то миг сбила Уна с толку, он даже удивился, как сильно она похожа на нечто разумное. Но теперь, после кривлянья, все стало на свои места. Животное есть животное. Ни одна раанка не стала бы вести себя подобным образом и корчить такие мерзкие рожи. Разве что совсем сошедшая с ума, но таких, как правило, отыскивали еще в детстве и отправляли навсегда в бедламы, а самым неизлечимым, опасным или жалким и беспомощным дарили вечный сон. Но вот макаки жили по законам природы. Что для любого разумного существа – безумие и путь позора, то для них – обычное следование инстинктам и сиюминутным желаниям.

Она поняла, что Ун смотрит, и оскалилась в неком злобном подобии улыбки. Ему стало страшно: вдруг самка собиралась напасть? Но отец уже пошел вперед, и не оставалось ничего, кроме как пойти следом, испуганно оборачиваясь через плечо в ожидании атаки.

Ун успел заметить, как капитан что-то шепнул одному из замыкающих солдат. Тот отделился от группы, схватил неуклюже поднимающуюся самку за шерсть и потащил куда-то за шалаши. Она визжала точно пожарная сирена, не то умоляя о милосердии, не то прося помощи, но макаки лишь нерешительно выглядывали из своих убежищ, никто не попытался заступиться за нее. Еще бы! У диких зверей нет и не может быть чувства товарищества, им не знакомо самопожертвование или жалость. А ведь Уну даже эту белошерстную макаку было по-своему жалко. Ее теперь точно накажут!

Если бы какой-то враг напал на империю, и один из вражеских солдат схватил и потащил куда-то раана или раанку, то против него поднялись бы даже безоружные и слабые. Они бы... Ун услышал, как что-то хлюпнуло под подошвой правого ботинка, услышал резкий запах. Не решаясь посмотреть вниз, он пошаркал ногой и прибавил шагу, чтобы не отставать от отца.

Ничего сильно любопытного им больше не попадалось, и пейзаж изменился лишь тогда, когда капитан привел их к северному краю зверинца. Здесь лачуги заканчивались, и шагах в десяти от них начинались ряды и ряды квадратных деревянных будок высотой чуть ниже роста взрослого раана и длинной шагов в пять. В каждой будке были проделаны ровные дверные проемы, завешенные кусками темной засаленной ткани, и по два окна. В одной из крайних будок занавес дрогнул, показались любопытные синие глаза и тут же скрылись, заметив взгляд Уна.

– Здесь держим дрессированных, господин управитель. В этом секторе заводские, рядом шахтовые, у самых стен пахотные.

Вид этого «района» немного сбил гнев отца. Ун сразу заметил, что скулы его расслабились.

– Вижу, у вас тут достаточно четкое разделение.

Капитан, понурый и злой, оживился, видимо, тоже почувствовал едва уловимую перемену в настроении управителя.

– Это стандартная система, придуманная министром Аби еще после Объединительной войны. Нам не позволено вносить в нее принципиальных изменений. Да и она очень удачная, господин управитель, – ответил капитан Нот так торопливо, словно боялся, что его обгонит кто-то из солдат, – всем дрессированным полагается жить лучше остальной стаи. Если они начинают плохо работать – их нужно выселить на день к остальным. Если это не поможет – на три дня. Если и после этого дрессированный не исправится, то, скорее всего, он уже просто не способен исполнять свою обычную работу. Тут уж по усмотрению дирекции предприятия. Либо совсем списать, либо подыскать ему дело полегче. Здесь получается отдельная вторая стая. Их ненавидят, мы это видим, рычат на них, дразнят, но каждая из тех макак, – капитан указал на вонючие трущобы, – жизнь бы отдала, чтобы оказаться на этой стороне зверинца.

– Не удивлен. Видишь, Ун? – отец посмотрел на него с холодным раздражением. – Вся суть животных. Они хотят. Они живут в собственных испражнениях, не могут догадаться, что надо просто перестать ходить под себя, но хотят лучшего. Зверь загадит одну нору, пойдет искать другую. Пусти ту грязную толпу в эти дома, и тут через неделю уже невозможно будет ногу поставить на чистую землю.

Капитан негромко рассмеялся:

– Безусловно, господин управитель! Они бы все засра... хм. Испортили. Но им сюда нельзя. Если местные макаки ловят кого-то из трущобных на своей земле, то избивают, порой очень жестоко, иногда совсем забивают. Их за это не наказывают. Если же трущобные поднимают руку на дрессированных, неважно кто и неважно за что, то у нас тут, знаете, разрешена односторонняя кровная месть. Или само пострадавшее животное, или его приятели идут разбираться. Если пострадавший не может мстить, то мы находим виновного сами и устраиваем ему «колючую черепашку». Если же нам не выдают виновного или не могут на него указать, то выбираем пять случайных макак из разных частей логова и делаем новую черепашку каждую неделю. Очень рабочий метод.

– А что это за «колючая черепашка»? – спросил Ун, отец взглянул на него без раздражения. По всей видимости, и сам не знал, но не хотел показать.

Капитан Нот подмигнул Уну и поправил кепи:

– Тут никакой загадки. Ломаем макаке все лапы и челюсть и оставляем ее в трущобном лагере в назидание остальным. Теперь это черепашка и может только ползать, если повезет. Если же кто-то решит покормить макаку или помочь ей, то такого доброхота сразу отстреливают. Вот и получается, что черепашка колючая.

В горле у Уна встал неприятный комок. Он почему-то представил, как та белогривая самка, вывернутая, искореженная, ползет в грязи и навозе, и из мест переломов торчат осколки костей... Даже с последним злодеем в империи не обходились так, как с этими бедными зверьми.

– Не стоит особо расстраиваться, – капитан Нот похлопал его по плечу, – звучит пугающе, но в том ведь и суть. Все здесь в трущобах знают, что будет за неподобающее поведение. Даже драк почти нет, а если случаются – то стараются обойтись без лишней крови, никто не хочет стать колючей черепашкой. Это же звери! Напишите для них свод законов, какой-нибудь кодекс, и они станут его жевать, но вот пример и силу понимают и чтят.

Из одной будки выпрыгнул серый в черную полосу детеныш, ростом немногим нижу Уна, посмотрел на него, именно на него, с любопытством, наклонив голову на бок, профырчал что-то. Но тут же через порог переступила косматая самка, схватила его и втащила назад за занавеску.

– Какой крупный, – между прочим сказал капитан одному из солдат, – этого нужно уже отсаживать в трущобы. Но сначала посмотрите по разнарядкам, может быть, где нужна новая макака для дрессировки.

– Будет сделано, господин капитан.

– Мы стараемся по возможности брать на дрессировку детенышей дрессированных. Такие породные линии посообразительнее обычно и легче приучаются к делу, – объяснил капитан Нот отцу, и получил в ответ нейтральный кивок.

Они свернули за угол, пересекли «улицу», пролегавшую между блоками одинаковых будок. Впереди показалось свободное пространство, напоминавшее небольшую квадратную площадь. По центру ее были установлены пять высоких деревянных столбов и ряды железных прутов. Вокруг них летали облачка жадных мух. Мухи были и в трущобной части, но здесь они показались Уну особенно жирными. Он невольно сбавил шаг и стал держаться чуть позади отца.

– Это «немые столбы», был у нас тут недавно инцидент, но я велел все убрать к вашему приходу. Грязное зрелище.

Столбы были разной высоты, на светлом дереве виднелись заскорузлые пятна и подтеки, и Ун не хотел знать, почему эти столбы назывались «немыми», не хотел знать, чем было это «грязное» зрелище, но когда капитан стал рассказывать, не смог не слушать.

– Знаете, господин управитель, я вот не всегда соглашаюсь с методами, предложенными министром Аби. Это же звери, как по мне, им можно простить и убийство собрата, и каннибализм, лишь бы от моих парней держались подальше. Но вот в одном старик был совершенно прав. Когда эти твари своими вонючими пастями пытаются повторять раанский язык... О, меня тогда злоба так душит – словами не выразить. Для таких говорливых вот эти столбы и придуманы. Выдираем им языки и вешаем кверху ногами. А на штыри насаживаем уши всех любопытных макак, которые рискнули слушать «подражателя». Будь моя воля, я бы устраивал им что-нибудь похуже «черепашки», но правила есть правила.