Красный волк

Глава XXXIII

Ун взял с алтаря грушу, откусил кусок, с вызовом поглядел на пустое место, куда так и не вернули несчастную богиню, и подошел к Нотте. Тонкие руки девочки, повязанные лентами-оберегами, лежали поверх одеяла, ее предплечья покрывал слой темно-рыжей краски. При каждом вздохе она приоткрывала рот и издавала долгий свистящий звук.

– Привет, Нотта.

Нотта моргнула.

Было ли это случайным движением или попыткой ответить? Глупости. Она и раньше-то ничего не понимала, а теперь ее должен был сжирать бред. «Твое время настало очень давно, – подумал Ун, но отчего-то не решился произнести эти правдивые слова вслух, – ты им всем мешаешь. Они тебя любят и будут вытаскивать с того света до последнего. Но если ты их любишь, то просто уйди».

Пять дней и пять ночей понадобилось, чтобы норны смирились с неизбежным. Смирились, что кашель Нотты будет становиться только хуже. Смирились, что чуда не произойдет. Смирились, что их беспрерывная стража не поможет. Только какой толк от того смирения? Никкана и остальные порой начали оставлять девочку без присмотра, вот и все. Но в глазах норнов свила гнездо горькая безнадега, и едва ли даже время смогло бы прогнать ее.

Вот отец бы придумал, как освободить их от этой ноши. От тоски бы тоже вылечил – устроил трепку и напомнил о норнских клятвах, принесенных Империи. И потом еще отыскал бы врачей, которые просмотрели совершенно неподвижного младенца и не исполнили свою работу...

«Как бы вы хотели, чтобы я поступил?» – спросил про себя Ун, хотя и так знал ответ.

Девочка закашляла, он дернулся, испугавшись этого резкого, сухого звука, пальцы сжалась, груша прыснула соком и мякотью, пара кусков попали прямо на воротник.

– Эй! Ну, что ты устроила? – он оттянул светло-синюю ткань, пытаясь рассмотреть, не осталось ли пятна, – знаешь, сколько пришлось отдать за эту рубашку?

Девочка его не слушала, ее грудь дергалась, бестолковые влажные глаза выпятились, рот часто-часто беззвучно открывался и закрывался, как будто кашель встал поперек горла.

«Если я простою тут еще пару минут, то она задохнется».

Мелкие судороги сошли на нет, новый удар был сильным и выгнул дугой обычно неподвижное тело. Ун не запомнил, как выскочил из общей в столовую, а оттуда – в сад, прошел быстрым шагом по дорожке в сторону дальнего тенистого угла, где согнулась над грядкой со своими горькими травами Никкана.

– Господин Ун? Простите Варрана он сегодня занят и не сможет...

Она говорила, не оборачиваясь, но замолчала на полуслове, словно что-то почувствовав, поднялась, посмотрела на него, потом в сторону открытого окна общей, из которого не доносилось ни звука, и побежала к дому, высоко придерживая юбку. Скоро ее взволнованный приглушенный голос зазвучал из-за штор:

– Все хорошо, моя милая... сейчас выпьем лекарство...

Похоже, девочка проживет еще один день.

Ун покачал головой, чтобы прийти в себя, только теперь чувствуя, что кулак все еще сжимает грушу, выкинул отвратительную липкую кашицу, отряхнул ладони и вспомнил об обрызганном воротнике. «Попрошу Никкану почистить, когда она закончит с Ноттой. Еще есть время...»

Но времени не осталось: не успел Ун дойти до крыльца, как из-за ограды звонко тявкнул клаксон. На обочине, там же, где в один из вечером дрожала колымага странной горбатой старухи, теперь стоял сверкающий «Бег». Бывший друг Уна Ним-шин, нет, господин Ним-шин, был многословен, когда дело доходило до автомобилей, но увидеть он теперь этот темно-синий вытянутый силуэт с невысоким гребнем на крыше, напоминавшим спинной плавник, и изящными фарами, так не нашел бы слов и лишь цокнул языком с восхищением и завистью. Одно только портило впечатление от этого произведения искусства – водитель.

Ун узнал его сразу. Выродок, полусорен, наглая рожа, не заслуживавшая такого сходства с раанами, подлец, помешавший договориться с майором, стоял у открытой дверцы и махал, весело пялясь своими черными глазами.

– Мы за вами! – громко сказал он.

«Если я теперь разобью ему нос, – прикинул Ун, – хватит мне сил на драку?»

Пожалуй, нет. Тело слишком одрябло, за неделю такое не исправишь. Да и стоил ли этот уродец того, чтобы наживать себе новых проблем?

Ун притворился, что не замечает ублюдка, и посмотрел на его пассажира, сидевшего на переднем сидении. Он почему-то представлял господина Кел-шина брюзгой средних лет, который получил видную должность на юге и умирал здесь от тоски, но этот раан был едва ли намного старше его самого, и скучающая полуулыбка на пятнистом лице казалась лишь маской, готовой слететь в любой момент.

Когда Ун подошел, господин Кел-шин подался к открытому окну, но тут же поморщился и отодвинулся назад, почесывая нос.

– Ты, значит, Ун? – спросил он.

– Да.

– Я Кел. Садись, надо отправляться.

Ун забрался на заднее сидение и почувствовал себя нелепо – вымазанный в чертовой груше, пропахший серым деревом посреди совершенно белого салона. Недораан уселся за рулевое колесо, хлопнув дверцей, и начал разгонять автомобиль. Удивительное дело, вел он ровно, не вилял. Хотя можно ли было вести такой автомобиль плохо? «Бег» двигался как будто по собственной, почти звериной воле. Пару минут звучало лишь его приятное, тихое фырканье, потом, не поворачивая головы, также спокойно и негромко заговорил господин Кел-шин:

– Надо было написать тебе раньше, Ун. Но мы обычно не собираемся без повода, а последний месяц выдался совершенно пустым. Да и теперь! Казнь... а, грязь и скука. Но хоть будет о чем поговорить. Чем занимаешься в Хребте, Ун? Судя по рассказу Лина, у тебя тут полно свободного времени.

Недораан хмыкнул, Ун с трудом заставил себя притвориться, что этого... Лина здесь вовсе нет. Большего он не заслуживал.

– Я провожу личные исследования, – какая же нелепая ложь первой пришла ему в голову!

– Это тебе во время исследований так лицо рассекло?

Ун потянулся к правой щеке. Вопреки страхам Никканы рана его зажила, не осталось ни рубца, ни глубоко шрама, только вот новая кожа на ее месте все никак не темнела, и серое пятно делила на две половины тонкая светлая полоса. Но и она, наверняка, скоро пропадет, да и теперь разве так уж заметна?

– Просто ветка хлестнула.

– Нам всем будет интересно послушать об этой «ветке».

– Да, обязательно расскажу.

На самом деле, рассказать Ун должен был о другом, и не сейчас, а еще прежде чем забираться в «Бег», или даже в первом же своем письме. «Надо начать издалека...» – но перебирать и искать правильные слова можно было бесконечно, а Хребет уже остался позади, и широкая восточная дорога, удивительно прямая и гладкая, вела их все дальше и дальше в лес. Если его теперь высадят, то идти до дома придется час-полтора. «Больше ждать нельзя», – решил Ун.

– Господин Кел-шин, – сказал он негромко, – я должен... Я благодарен за ваше приглашение. Но некоторые мои жизненные обстоятельства...

– Я знаю о твоем отце, – господин Кел-шин кивнул, все также глядя вперед, – встречал его пару раз. Господин Рен же, да? Так его звали?

– Да.

– Я уверен, он был ни в чем не виноват. В Столице так всегда: только посмей быть ни в чем не виноват, и кто-нибудь обязательно повесит на тебя свою вину. Никакая ищейка не разберется.

– Его подставили, – Ун слишком поздно прикусил язык, вспомнив, кто именно помог в этом предательстве.

– Столица! – это короткое слово господин Кел-шин выплюнул как проклятие. – Каждый раз, когда в стране кто-нибудь чихает, какой-нибудь советник у трона устраивает новую интригу. Не оправдывайся. Я вот никогда не оправдываюсь.

– За что? – удивился Ун. – Вы ведете здесь дела. В этом нет ничего зазорного.

Господин Кел-шин чуть повернул голову. Он смотрел веселым темно-желтым взглядом и ухмылялся.

– Наверное, мой отец что-то такое и говорит всем знакомым. Что я веду здесь его дела. Но не думаю, что ему верят.

Брови Уна сошлись на переносице. «Не может быть, чтобы...»

– Мы с тобой товарищи по ссылке, – господин Кел-шин вновь отвернулся.

Ун всегда считал, что большинство высокородных не заслуживали этого звания, но понимал, что предки их так или иначе послужили Раании в дни основания Империи – кровь есть кровь – и, разумеется, им прощалось очень и очень многое. Что должен был совершить высокородный, чтобы добиться изгнания?

– Что случилось? – просил Ун.

– Небольшой поединок, – небрежно ответил господин Кел-шин.

Ун не поверил. Поединки были запрещены еще до Объединительной войны, и все его собратья по училищу знали, что лучше бы драке с выкормышами корпуса безопасности походить на побоище, чем на заранее оговоренную по всем правилам старинного кодекса схватку, но чтобы высокородных наказывали за такое?

– Ты когда-нибудь убивал?

Вопрос был столь внезапным, что Ун открыл рот, да так и остался сидеть. Почему господин Кел-шин спросил его об этом? На что намекал?

Ун замямлил что-то неразборчивое, оттягивая время, но вопрос, похоже, и не подразумевал ответа.

– Я прикончил Ци и поступил бы так снова.

В пренебрежительном тоне господина Кел-шина чувствовалась легкая наигранность. Должно быть, эта фраза показалась ему когда-то удачной, и теперь он так часто говорил ее всем новым знакомым, что затер, как затирают до сального блеска локти старого мундира.

– Ци был подлецом и редкой скотиной, – слова звучали без единой живой ноты, как пересказ списка покупок или газетной заметки об урожае. – Он распускал слухи об этой несчастной... несчастной...

– О госпоже Риши, – негромко подсказал полусорен.

– Спасибо, Лин. Да, о Риши. И не о ней одной. Думаю, мир вздохнул с облегчением, когда я вскрыл ему брюхо. Право слово, за такое было бы не жалко попасть и на каторгу.

– Или в ссылку, – пробормотал Ун.

– Да, или в ссылку. Меня очень пытались простить, но я настоял, что поеду. Ты бы видел лицо моего дорогого родителя. Злее он был, только когда я давал гвардейскую присягу.

Ун вытянул шею вперед, не справляясь с удивлением, которое то заставляло его щуриться, то делало глаза круглыми, как блюдца.

– Вы были в гвардии?

– Был и есть, – господин Кел-шин щелкнул над виском, словно поправлял невидимую фуражку. – С позволения его величества страж покоев, внутренних садов и так далее, и тому подобное. Насчет садов...

– Мы уже к ним подъезжаем, – сказал ублюдок. – Надо бы закрыть окна. Там опять травят насекомых.

Господин Кел-шин поднял стекло, вскоре лес с обеих сторон дороги сменился оградой, за которой ровными рядами тянулись краснокроны, невысокие, старые, клонящиеся к земле под весом еще зеленых плодов. Никакого запаха яда Ун не услышал, только голова слегка закружилась, да и то лишь на пару секунд.

Когда они миновали сад, их обогнали два автомобиля, старых, забитых норнами под завязку, потом с боковой дороги выскочил еще один, и еще. После пятого Ун перестал считать и почему-то не сомневался, что все они направляются в одно и то же место.

– Кого будут казнить?

– Каких-то норнов, – ответил господин Кел-шин, зевая в ладонь.

– Не тех, что поймали в лесу? Воров?

– Не знаю. Может быть. У норнов здесь есть право чинить правосудие над своими. Если судья из Хребта ничего против приговора не сказал, значит, все заслуженно. А чем именно – какая нам разница? Норнские дела.

Ун кивнул, соглашаясь, но скоро понял, что какая-никакая разница для самих норнов все-таки была. «Бег» догоняли и обгоняли все больше и больше автомобилей, и пару раз на поворотах даже случались заторы. Когда они въехали в окрестности поселка, дела стали совсем плохи. Ун не видел такого количества норнов в Хребте даже в самый разгар базарного дня. Да он и не представлял, что здесь их было так много. Сколько же деревень на самом деле скрывалось в окружающих лесах? Сколько из них не были отмечены на той карте мертвого лейтенанта?

Поселок, в который они въехали и название которого Ун все никак не мог вспомнить, походил на Хребет и был едва ли сильно меньше его. Только вот камень для местных как будто не существовал, тут и там на глаза попадались деревянные дома, крытые черепицей, дышащие пылью и стародавней дикостью. Практически все они, за редким исключением, несли следы древних, никак не умирающих верований. Теперь Ун узнавал завитушки, выведенные над окнами и дверьми: похожие Никкана нанесла на ленты, повязанные на забор и деревья в саду.

Множество норнов шли прямо по дороге, но недораана это не смущало. Он медленно вел «Бег» вперед и часто и с удовольствием давил на клаксон, пешие оборачивались, готовые возмутиться, но, кажется, замечали господина Кел-шина и расступались.

– Остановимся в торговом тупике, – приказал высокородный.

С тесной, полной народу улицы «Бег» свернул в пустой проулок и выехал на круглую площадку перед четырьмя каменными зданиями в три этажа, обвешанными выгоревшими на солнце вывесками фруктовых кампаний и напомнившими Уну о конторе, в которой он недолго проработал счетоводом.

– Вон там вижу место, давай-давай.

На главных улицах не было где яблоку упасть от норнов, здесь же теснились автомобили С краев и прямо на обочинах стояли побитые, старые рабочие лошадки, ближе к угрюмым серым зданиям – модели поновей и подороже. Пока недораан искал, где бы им остановиться, Ун заметил несколько знакомых лиц: у одного из автомобилей разговаривали аптекарь и еще двое норнов, кажется, рыночных торговцев из Хребта. «Да, – подумал он, – сегодня здесь собрались, наверное, все».

– Сейчас направо. Видишь, Лин? Говорил же, мне обещали местечко.

«Бег» остановился в густой тени вяза, одиноко росшего возле первого из каменных зданий. Когда мотор замолчал, Ун вышел, потянулся, посмотрел вверх, прикрывая глаза рукой. Полуденное солнце было безжалостным, ярким, в воздухе разливалась липкая духота.

«Неподходящий день для казни».

А каким был день, когда ему сообщили о смерти отца? Ун постарался и не смог вспомнить, вместо этого в голове возникала одна и та же дурацкая картина: как он сидит на краю кровати в казарме и спарывает погоны с форменной рубашки.

Когда они добрались до площади, Ун понял, что этот день не подходил не только для казни, он не подходил вообще ни для чего. Пробираться через столпотворение было невыносимо, норны уступали им дорогу, некоторые даже снимали шляпы, и все равно от тесноты и кислого запаха тел становилось дурно. Поначалу Ун еще вытягивал шею, пытаясь отыскать эшафот с расстрельными столбами, но скоро смог смотреть только вперед, и думать лишь о том, как протиснуться тут и там, никого не коснувшись, и так сосредоточился на этом, что не заметил, как перед ними появилась беседка.

Она была небольшой, с тонкими колоннами, поддерживающими купол крыши, увенчанной пикой, и стояла на насыпи, обсаженной белыми и красными розами. Только поднявшись по железным ступеням, оказавшись, пусть и совсем немного, но над толпой, Ун понял, что все это время дышал часто, как гончая после охоты, и наконец позволил себе долгий медленный вдох.

В беседке их ждали трое раанов.

– Это наш новый собрат по несчастью, – объявил господин Кел-шин и похлопал Уна по плечу. – Я обещал вас познакомить и держу слово.

Он представил их одного за другим. На диванчике обмахивалась ажурными белыми перчатками хорошенькая Зи: ее не портили даже резковатые черты лица, а ее пятно над правым глазом было весьма изящным. Рядом с ней не сидел, а почти полулежал, широко расставив ноги, сонный Киг, то и дело приглаживающий топорщащиеся темно-красные волосы. Позади них опирался на одну из колонн Бак. Если бы Ун не видел сержанта Тура, то назвал бы этого здоровяка великаном.

Все трое были молоды, господин Кел-шин среди них казался самым старшим, все трое носили зелено-синие значки, не больше пуговицы, изображавшие не то цветок, не то птийц. У высокородного ничего подобного не было, и теперь, приглядевшись как следует, Ун с удивлением заметил, что не было в его одежде и ни единого красного стежка. Да эти вот брюки и рубашка с закатанными по локоть рукавами могли быть куплены по дешевку у какого-нибудь норнского портного, не чета нарядам его друзей – из приличной ткани и с вышивкой на рукавах. Если бы Ун захотел купить такое же вот зеленое платье, как у Зи, для одной из сестер, ему бы пришлось работать в той треклятой конторе целый месяц, не отрывая глаз от бумаги, и научиться как-то обходиться без еды.

– Очень приятно познакомиться, – кисло улыбнулась девушка, когда с формальностями было покончено, и тут же повернулась к господину Кел-шину, – а где Фер и Лал?

– У Фера какие-то дела, а Лал не захотел тащиться в такую жару.

Зи тут же раздраженно шикнула и пробормотала:

– Ну, иногда и этот дурак бывает прав. Если бы я знала, что тут будет такая толпа, то тоже бы не поехала.

– Ничего, – улыбнулся господин Кел-шин, – после, как все закончится, сходим выпить вина.

Тут же голос подал здоровяк Бак:

– Лучше пить воду из лужи, чем местное вино.

– Где твое чувство гордости за южный округ? – Киг запрокинул голову, чтобы посмотреть на друга, и лениво поднял руку, погрозив ему пальцем. – Нельзя так позорить родной край при столичных гостях!

– Правда есть правда, – буркнул Бак, – и о вине я врать не стану.

– Ну извините, друзья моя, – господин Кел-шин почти трагически развел руками, – в следующий раз попросим Лала выписать нам бутылочку восточного, но сейчас я согласен и на местное вино, лишь бы оно было холодным.

Ун слушал их и не верил, что все это взаправду. Весь последний год он как будто был в темной комнате, а теперь вновь, чудесным образом, увидел луч света. Приятное, знакомое, пусть и давно забытое чувство. Эти рааны не были ему друзьями, но могли ими стать, и как приятно было вновь слышать пустые и легкие разговоры!

И как странно, что случиться всему этому было суждено на фоне чьей-то казни.

– А вот как по мне, на севере сорта зимнего винограда куда слаще...

Ун взглянул на толпу, которая теперь не так и раздражала, и сердце его оборвалось. Там, почти на противоположной стороне широкой площади, превратившийся в море голов, стоял эшафот, но никаких расстрельных столбов на нем не было. Только угрюмо высилась виселица. Она была длинной, готовой сломать за раз шей пять, а то и шесть.

Воров не вешали. Никогда. Вешали только... только предателей. Отца повесили. По ложному обвинению. Но повесили. Мерзкая, и без того позорная казнь. Неужели его смерть была подобна той, которой норны придавали своих рыночных воришек? Ун вцепился в поручень, в ушах зазвучал глухой звон.

Он заставил себя повернуться спиной к толпе и эшафоту, рааны над чем-то смеялись. Зи заметила его взгляд и улыбнулась, но теперь уже приветливей:

– Ты так побледнел, плохо от жары? Садись к нам. Киг подвинется.

– Я ... болел... Я лучше постою, спасибо.

– Извините, господин Кел-шин, – в беседку поднялся недораан. – Там пришел посыльный господина городничего. Спрашивает, может ли господин городничий подойти и выразить вам свое почтение.

– Ох, – Зи закатила глаза, – он меня полчаса донимал своими любезностями.

– А я вот не вижу ничего плохого в любезностях, – господин Кел-шин подошел к лестнице и многозначительно посмотрел на друзей, – знаете, не будем обременять нашего дорогого господина Вита. Я, пожалуй, подойду к нему сам. Заодно посмотрим, не готов ли он подтвердить почтение бутылочкой какого-нибудь не местного вина из своих закромов.

Господин Кел-шин ушел вместе с недорааном. Трое его приятелей тут же уставились на Уна, долго и внимательно изучали, пока Зи не задала вопрос, который должен был прозвучать.

– За что тебя сослали в наши края, Ун?

Он выбрал самый обтекаемый и общий ответ:

– Я подрался.

Знают ли они о его семье? Должно быть, нет. Высокородный это одно, у таких всегда много докладчиков в важных кабинетах, богатые ребятишки со странными значками – совсем другое. Не будут они выяснять, что там за новый ссыльный попал в их округ и почему. По-хорошему надо было бы и им обо всем рассказать, особенно об отце, но если они отвернутся от него, то с кем еще в этой глуши он сможет просто поговорить на равных, без пустого и гниловатого заискивания? «Может быть, когда-нибудь потом…»

– Подрался? – переспросила Зи с недоверием.

– Ого, – Бак почесал крепкую шею, – не знал, что за драки теперь ссылают.

Ун пожал плечами и загадочно улыбнулся, словно за простой дракой скрывалось нечто большее, как часто бывало в Столице. Все трое ответили ему понимающими улыбками, словно и сами об этом догадывались. Последние остатки напряженности между ними растаяли, завязалась беседа, и Ун понял, что за приятное знакомое чувство завладело им.

Здесь было как дома. Как на приеме у Диты. Ты можешь быть не равен другим гостям, но это неважно. Раз тебя пригласили – значит, это не просто так, значит, остальным стоит побеседовать с тобой хотя бы и ради доброй хозяйки вечера.

Собеседник из него, правда, получился не лучший. Зи закидывала Уна вопросами о Столице, требованиями подтвердить ту или другую сплетню, бросалась именами, которые он либо никогда не слышал, либо слышал, но мельком. Видел ли он госпожу Та..., а правда ли, что господин Дис... а не знал ли он лично семейство доброго господина Ри?... К счастью, если Ун не мог ничего ответить, Зи сама с охотой пускалась в подробные объяснения, и разговор не затихал. Но вот новости о том, что он не был в императорском театре лет семь, стала для нее последней каплей.

– Как можно жить в Столице и не сходить ни на одну пьесу, в которой играет Тари? Когда я туда приеду, первым же делом пошлю купить мне билеты на все ее спектакли! Я их даже заранее закажу по почте! Такое надо видеть, все говорят, она играет, как будто живет!..

– Господин Кел-шин говорит, что она играет хуже стула, – фыркнул Киг,

– Если господин Кел-шин разбирается в театре так же, как в политике, то и в этом слушать его не стоит, – сказала Зи, а потом сощурилась, пристально оглядела Уна с ног до головы, точно он только-только появился из воздуха и был ей не знаком. – Скажи-ка, Ун, ты из наших? – Она многозначительно коснулась значка, приколотого на воротнике платья. Все-таки это был цветок.

– Признаться, не совсем понимаю, о чем речь.

– Понятно, – протянула Зи, глаза ее забегали, она что-то обдумывала.

– Ладно театр, но как ты не слышал о цветочниках? – Киг так удивился, что даже сел, перестав притворяться полумертвым телом.

Зи тут же пихнула его локтем в бок:

– Не осуждай Уна! В Столице очень занятой народ, знаешь, сколько там движений? Ты сам вообще-то присоединился к нам только ради своих норнских борделей.

– Они лучшие. И я отстою свое право ходить в них без стыда и осуждения, – прыснул Киг и получил еще один тычок.

– Не слушай его, Ун. Мы, Цветочники, большое сообщество, – сказала она с гордостью, – нас объединяют идеи господина Ди. Я могу потом дать тебе его книгу, у меня как раз есть лишний экземпляр! Тебе обязательно надо ее почитать! Господин Ди философ, но пишет очень интересно и понятно! Он сторонник обновления и предложил свою теорию прогрессивного взгляда! Он считает, что Империи необходимо все лучшее, и что некоторые устаревшие законы тянут нас назад. Господин Ди, например, считает, что пора развязать руки его величеству и позволить передавать трон не старшему из наследников, но достойнейшему из них. Ум, образованность, сила воли, все это ведь…

Ун много лет прожил в Столице, он рос и учился в тени дворцового холма, один раз даже видел и его величество с супругой и принцев. Но хотел одного: окончить училище, пройти отбор в гвардию и оберегать трон – а не спорить о том, как именно и кому император будет его передавать. Он решил спросить прямо:

– И чем же вам так не нравится нынешний крон-принц?

Зи выпучила глаза, уронила на диван перчатки:

– Нет-нет! Ты что? Нам очень нравится крон-принц! Но младший сын его величества умен и тоже заслуживает, чтобы к нему отнеслись серьезно. Господин Ди был его наставником в философии и очень высоко ценит таланты...

– Если господин Ди и пишет что-то спорное, так это точно не об императорской семье, да правят они долго, – перебил ее молчаливый Бак. Он обошел диван и опустился на подлокотник, лакированное дерево жалобно скрипнуло. – А вот вопрос полураанов...

– Да что там спорного? – спросил Киг. – Рано или поздно их всех начнут пускать в Столицу.

Теперь уже глаза округлились у Уна. Нет, некоторых полураанов пускали в Столицу, по особым случаям, с особыми разрешениями, после проверок, но начать пускать их всех без разбора? «Твой племянник мог родиться полурааном», – шепнул насмешливый голосок в голове, Ун тут же отмахнулся от этой мысли. Родился бы полурааном, ну и что? Тогда сестре с сыном пришлось бы, наверное, уехать, если бы они не получили позволения остаться. Порядок есть порядок, а Столица – это Столица. Стоит начать делать послабления, забыться, и что потом? Рааны вновь поддадутся древнему обману? Как… как поддался он?

– …Не давать полураанам смешиваться снова с норнами и через пару поколений мы и вспомнить не сможем, какого цвета кошка там когда-то пробежала, – не унимался Киг. – Раанская кровь все исправляет! Ну… – он помолчал, побарабанил ладонями по коленям и добавил: – Кроме соренов. Этих ничто не исправит.

– Да, – кивнула Зи и тут же испуганно поспешила добавить: – Ун, ты только при господине Кел-шине такого не говори. Он любит своего кузена.

Ун понял, на что она намекнула, но это показалось ему немыслимым. Он шагнул к дивану, скрестив руки на груди, чтобы не начать размахивать ими от удивления и легкого возмущения. Всякое бывало в мире, но чтобы кто-то из высокородной семьи опустился до такого?

– Этот полусорен... в смысле Лин это кузен господина Кел-шина?

– Ну, они как бы не кузены, – Зи неумело притворялась, что ей совершенно не хочется пересказывать очередную сплетню, но сидела уже на самом краешке дивана. – Лин – воспитанник тетушки господина Кел-шина. Понимаешь, ее первенец умер сразу после рождения, через пару дней она пошла прогуляться в лес в их семейных владениях и нашла под кустом корзинку с этим новорожденным... хм... младенцем. Тетушка была так опечалена своей потерей, что сердце ее дрогнуло и она забрала ребенка себе. Бывают же такие чудесные совпадения.

– Не понимаю твоей иронии, – возмутился Киг, – я вот как не приду в лес, так каждый раз натыкаюсь минимум на трех подкидышей. И это только в неудачные дни. А в удачные – ходи, выбирай...

– Хватит вам, – снова угрюмо буркнул Бак.

– Да, и правда, хватит, – согласилась Зи, подобрав перчатки. Она старательно изображала серьезность, но в глазах все еще плясали веселые огоньки. – Такая вот история, Ун. Но да, при господине Кел-шине о таком не шути. А то он не станет тебе помогать.

– Помогать?

– Какое убедительное непонимание! А говорил, что ничего не знает о театре. Да ты актер! – Киг встал и беззвучно захлопал. Уну этот жест не понравился.

– А вот ты переигрываешь, – Зи дернула Кига за край рубашки и заставила сесть. – Ун, слушай, мы все всё понимаем. Тут нечего стыдиться. Если к нам сюда заносит каких-нибудь ссыльных из исконной Раании или тем более из Столицы, они всегда пытаются просить помощи у господина Кел-шина. На их и твоем месте я бы поступала точно также.

Ун покачал головой. Эти трое, похоже, знали много незнакомых ему имен, но по сути ничего не понимали в столичной жизни. Для них господин Кел-шин был божком, наподобие деревянного идола Никканы. От него ждали чудес и всемогущества. Если бы только эти южане знали, как много в Столице высокородных и как мало у большинства из них влияния! И как часто они заискивали перед отцом, совершенно не высокородным, когда тот служил у трона.

– Пока господин Кел-шин не заседает в Совете, не думаю, что он сможет мне как-то помочь.

– Ну да, он там не заседает, а вот его отец очень даже, – сказала Зи. – Знаешь такого советника, господина Ат-шина?

Уну пришлось снова повернуться к толпе, к виселице, чтобы новые друзья не видели, как удивление, граничащее с беспричинным страхом, вытягивает и искажает его лицо.

Кто такой господин Ат-шин он знал прекрасно. Это был не просто советник, но доверенный раан императора, и на большей половине винтовок Империи стояло клеймо его заводов.

Мысли понеслись одна за другой. Здесь ему не искупить позора. Майор не изменит своего решения, господин Ирн-шин ответит на все письма насмешкой, если ответит. И что? Пропадать в этой глуши еще два года? Дышать ею, впитывая день за днем? Он не собирался просить помощи у господина Кел-шина, даже не знал, что так можно, но что если сама судьба решила смилостивиться над ним? Кто знает, может быть, это его счастливый билет домой? «Плевать на сестру, плевать на меня, плевать, кто что скажет и плевать, достоин я вернуться или нет, – подумал Ун, – у меня там племянник. Как она его вырастит? Кем воспитает?» А еще там была мама.

Можно ли упустить такую возможность? Никкана сейчас обязательно сказала бы что-нибудь про дары раанских богов и про то, как опасно от них отказываться.

– Соскучились?

Господин Кел-шин поднялся по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и победно потряс ведерцем, из которого торчала темно-зеленая бутылка, утопающая в звякавшем колотом льду.

– У господина городничего нашлось только заападное, но я попробовал, знаете, отличное! Идеальная крепость. Мы заболтались немного, кажется, даже казнь задержали. Без городничего там никак нельзя… Ну, потерпят! Вино это святое. Скоро уже все... так! А из чего пить-то будем? Лин, сбегай туда еще раз, скажи, пусть дадут нам бокалы.

Недораан кивнул, побежал обратно в толпу, господин Кел-шин пересек беседку, рухнул на диван рядом с Зи, поставил ведро на пол.

– Ну как, Ун, затянули они тебя в свое верование?

– Это не верования, – не в меру артистичному Кигу Зи, наверное, отвесила бы подзатыльник, но против господина Кел-шина она себе такого не позволила, только нахмурила тонкие светло-красные брови.

– Да-да, не верование. Всего-то маленький заговор.

– Это не заговор! – теперь уже Зи вспыхнула. – Вы же знаете! Его величество читал труды господина Ди и...

– И ту часть, где он не выражает восторга относительно крон-принца его величество тоже читал?

– Господин Ди нигде не осуждает его высочество!

– Да-да, все так, – господин Кел-шин примирительно приобнял Зи за плечи, отчего девушка покраснела. – Не будем об этом старом ворчуне. Он мне никогда не нравился. На императорских приемах доводит всех до зевоты. Проклятье, как же я так промахнулся с бокалами… Ун, расскажи, как тебе в наших краях? Обжился уже небось?

Надо было ответить хоть что-то, а Ун стоял немой, точно язык проглотил. Он убеждал себя, что ничего не изменилось, но это было неправдой. Ему было страшно сказать что-то не то и не так. Испортить все. Хотя было ли что портить?

Тем временем на эшафот поднялась полная фигура, толпа притихла. Похоже, городничий зачитывал какую-то речь.

– Ну, что сказать о юге, – начал Ун неуверенно, – бывал я в местах и похуже...

Дальше дело пошло само собой. Рааны слушали его, иногда перебивали шутками и подкидывали в общий котел своих историй. Они говорили о скуке, и лесах, о встречах, которые устраивал какой-то Эри, владевший парой лесопилок. Оказалось, что всех троих, местных, норнская вежливость, слишком назойливая, изрядно донимала, а господин Кел-шин ее совсем не замечал – для высокородных подобное, наверное, было чем-то само собой разумеющимся. Потом Киг спросил, нет ли у Уна при себе курева. Он полез в карман, запоздало вспомнил, что не прихватил ни одной самокрутки, отдернул руку, но слишком резко и неуклюже, из кармана вывалились комья горе-мха. Все засмеялись. У Зи даже слезы выступили на глазах, она прикрыла рот перчатками:

– Пожил среди норнов, и теперь боишься плохого глаза? Так надо мох веревочкой связать. Без веревочки не сработает.

– Это от насекомых.

– Да, конечно, – протянул Киг тем же тоном, каким говорил о подкидышах в лесу. – От насекомых мажутся сольтевой мазью, а это...

– Полегче, друзья мои, – господин Кел-шин прервал общее веселье. – Вы сейчас смеетесь над рааном, который решился сказать слово поперек нашему майору.

– Ооо! – почти хором протянули они, даже Бак присоединился.

– Да-да. Лин все видел. Это было то еще представление! Майор, наверное, и забыл, что его подчиненные тоже умеют разговаривать. Почаще бы ему об этом напомнили.

«Я не препирался с ним», – Ун не мог вспомнить ни одного грубого слова, которое бы сказал офицеру в тот первый злополучный день в Хребте.

– Так тебя сослали служить под началом нашего господина Доставаки? – Зи посмотрела на Уна с любопытством и насмешливым сочувствием. К его удивлению, господин Кел-шин, изгнанник, но все-таки гвардеец, на ее грубость в адрес майор не сказал ничего, а сам Ун растерялся.

– Тогда тут дело точно не в драке. Это слишком жестокое наказание для такого пустяка. Уж лучше... – Киг кивнул в сторону виселицы, откуда теперь к толпе обращался не городничий, а какой-то норн.

– Да, представляете? – продолжил господин Кел-шин, притягивая к себе Зи все крепче и крепче. – Отправили нашего друга служить, да еще и под началом такого-то типа! Майору давно пора на почетную пенсию. Только Совет на это никогда не пойдет. Он ведь тогда останется в Столице, и им придется каждый день с утра до ночи слушать его нытье.

Здоровяк Бак хмыкнул, Киг выпятил нижнюю губу и загнусавил:

– Сейчас же дайте мне целую армию! А не то я утоплю вас в прошениях!

Получилось совершенно не похоже, но все засмеялись. Ун выдавил из себя кривую улыбку.

– Нельзя о таком шутить, Киг. Я на той неделе получил от него три письма, – сказал господин Кел-шин. – Не успеваю придумывать, что с ними делать. Могу только представить, сколько он пишет отцу! Но, знаешь, на тепловиках его бумаги горят не хуже прочих. Бедный безумный старик. Мы живем в эпоху Вечного мира, эпоху торговцев и дельцов. Если можно выменять у дикарей с островов все их добро на какую-нибудь ерунду, то к чему походы? Да и кто сунется в Империю, пока у нас есть железные птицы? Иногда хочется все же пригласить нашего доброго майора на какую-нибудь встречу и вправить ему мозги.

– Вы думаете, что там есть что вправлять? Или когда-нибудь было? – Киг закатил глаза.

– Есть, разумеется, – возмутилась Зи, но как-то не слишком возмущенно, – пусть и совсем немного.

– Почему немного? – спросил Бак. – Было бы немного ума, разве он поднялся бы в свое время так высоко?

– Это вообще не проблема. Вы, мужчины, мастера выдавать малое за большое.

«Да, здесь и правда как у Диты», – подумал Ун.

Он вспомнил несчастного старика, которому при огромной толпе вывели его мелкую полосатую, выряженную в платье. От этого теперь вовсе бросало в дроь. Вспомнил приглашение, вспомнил, как слонялся по комнатам огромного дома, вспомнил, как все вокруг замолкали при его появлении и как пялились, точно на диковинного зверя.

Разве теперь что-то иначе?

Господин Кел-шин прекрасно знал, за что его сослали. Знал и как умер отец. И не мог не знать, как именно будут казнить здешних воров. Что это, если не насмешка? Хотят посмотреть, как он будет бледнеть, но делать вид, что ничего особенного не происходит? Как будет гнуться под весом слишком тяжелых и слишком горьких воспоминаний, а потом продолжит забавлять их историями?

А что у тебя с щекой, Ун? А я слышал, что в лесу произошло что-то такое забавное. И не ветка совсем. А вот расскажи... А как ты сломан нос? А ухо? Что с твоим ухом? А сестра? Нет-нет, не та что уехала из Столицы. Другая, у которой сын. Кстати, как там зовут ее мужа? Не подскажешь, а то я запамятовал?

Стоя на стене зверинца, как же давно это было, словно целую жизнь назад, он дал себе слово, что не позволит столичным выскочкам и им подобным смеяться над собой. И что же? Все повторялось.

Неужели «помощь» господина Ирн-шина его так ничему и не научила?

«Да я лучше сгнию в этих лесах».

– Знаете… – когда Ун заговорил, они разом замолчали, прервав бессмысленный шуточный спор, вперились в него любопытными, ожидающими развлечения глазами. «Что ж! Будет вам развлечение». – Если бы мне предложили выбор: слушать по несколько часов в день вопли майора или еще хотя бы минуту терпеть вашу пустопорожнюю столичную болтовню, то я бы выбрал первое. Желаю вам хорошего дня.

Ун спустился по ступеням, высоко держа голову, прошел мимо недораана, тащившего бокалы. У него затылок чесался, так хотелось обернуться, чтобы увидеть их удивленные рожи и, конечно, удивленное хорошенькое лицо Зи, и он изо всех сил сдерживался, и даже свернул в самую гущу толпы, чтобы исчезнуть среди бесконечных шляп.

Сначала он двигался сквозь ряды застывших в напряженном ожидании норнов легко, быстро, но потом сбился с шага, начал горбиться, и дело было не в жаре и не в тесноте.

«Тиши воды, ниже травы»,

Как же у него так получалось находить врагов на ровном месте?

– Проходите сюда, здесь посвободнее, – какой-то норн отступил в сторону, насколько мог, и пропустил Уна вперед.

«Тише воды, ниже травы».

Можно было потерпеть их еще полчаса, притвориться больным и попрощаться без дурацкого спектакля. Что если господин Кел-шин не посмеется над случившимся, а оскорбится? Затаит обиду? Если решит шепнут своему отцу пару слов, но совсем не таких, какие бы желал слышать о себе ссыльный?

Уну вновь захотелось обернуться, но не только затем, чтобы просто посмотреть назад. «Если вернусь сейчас, то я еще смогу объясниться. Я извинюсь! Скажу, что это шутка! Надо только...».

«Какое же ты ничтожество».

Ун начал пробираться вперед быстрее, снова высоко задрал подбородок. Из беседки его вывела порывистая горячность, но теперь он следовал за собственной осознанной волей. Дурак! Какой же дурак!.. У его поступка была цена и цену эту, возможно, еще только предстоит заплатить.

«Оно того стоило», – убеждал он самого себя.

Толпа стала совсем плотной, а потом закончилась, да так внезапно, что Ун едва не упал. Он оказался на краю прохода, живого коридора, тянущегося куда-то к центру площади, к эшафоту. Разгоряченные от невыносимого солнца, взмыленные, они оставались неподвижны и молчаливы и все смотрели в одну сторону. Ун проследил за их взглядами и скоро понял, что тут происходит.

Пятеро приговоренных норнов шли по коридору гуськом, и толпа за их спинами смыкалась, точно пасть зверя, чуть-чуть не успевавшего схватить добычу. Выглядели они жалко, измотанные, явно битые, и скорее всего не раз, с припухшими щеками и почти черными следами синяков. Последний и вовсе выглядел почти как сам Ун сразу после болезни. Такой же тонкий, не бледный, а синеющий, дрожащий. Правый рукав его рубашки болтался пустой. Жалкое зрелище, но лица норнов вокруг излучали не жалость, а отвращение и злость. И отвращения в них было больше. Они как будто боялись замараться об этих несчастных бродяг, никто не пытался даже бросить камень или ком грязи, и два конвоира – норна из корпуса безопасности – оставались совершенно спокойны и явно не ждали никаких волнений среди зрителей.

И все же, что должны были сделать несчастные оборванцы, чтобы заслужить такой «почет» среди собственных собратьев?

«Не мое дело», – напомнил самому себе Ун, когда приговоренные прошли мимо, и он оказался одним из клыков смыкающейся толпы.

Меньше всего на свете ему хотелось теперь смотреть, как этих дурней вздернут. Он пробирался к краю площади и думал об одном, как бы теперь вернуться в Хребет, и когда ответ нашелся, едва не рассмеялся вслух, как какой-то городской сумасшедший. Аптекарь, вот кто поможет ему. Правда, пока Ун отыскивал проулок, ведущий в торговый тупик, он поразмыслил получше над своей идеей и передумал. Аптекарь был слишком болтлив и любопытен, каждая покупка у него листьев серого дерева становилась невыносимым испытанием, а уж целая поездка!..

Добравшись до торгового тупика, Ун принялся искать автомобили своих норнских знакомых, но без хозяев это оказалось не так и просто. Он почти сдался и смирился, что ему все-таки придется терпеть аптекарский треп, когда заметил в узком проезде, слева от первой из каменных контор, старенький «Вепрь». Ун был рад ему как доброму другу, подошел, похлопал по чуть запыленному окну, сел на разогретый капот. Варрран, наверное, приехал посмотреть на казнь или купить для Никканы какой-нибудь ерунды, а может и за тем и за другим сразу.

«Ничего, подождем».

Ун долго смотрел в небо, молочно-синее, все еще не подобающее казни, в окна дома, закрытые от солнца непроглядными шторами, потом согнулся, чтобы понаблюдать за цепочкой муравьев. Маленькие черные точки тащили вдоль колеса свою добычу: крошки, палочки и даже огромную зеленую гусеницу. Интересно, кому-нибудь из них могли запретить работать на благо муравейника? Нет. Наверное, даже в их муравьином мире подобное считалось абсурдом.

– Господин Ун?

Ун выпрямился, оборачиваясь на голос. Он не помнил, видел ли когда-то Варрана по-настоящему удивленным, возможно, это был первый раз. Норн остановился шагах в шести от автомобиля, прижимая к груди мешок с покупками, и смотрел пристально и как будто испуганно.

– Я поеду с тобой, – сказал Ун.

Не помнил он и отказывал ли ему когда-нибудь Варран в помощи, но почувствовал, что сейчас это тоже может произойти впервые. Взгляд норна заметался, впрочем продолжалось это недолго. Норн вспомнил, кто перед ним, вновь посмотрел прямо на Уна, но уже как будто спокойнее, и медленно кивнул:

– Конечно, господин Ун.

Пока Варран укладывал свои покупки на заднее сидение, Ун занял свое привычное место впереди, оперся виском об окно, прикрыв глаза. Казнь, похоже, еще не закончилась. Из поселка они выехали по пустым улицам, без всякизаторов вернулись на большую дорогу, уходящую на запад. После благородного «Бега», ехать в «Вепре» было все равно, как в телеге по ухабистой тропе, но легкая тряска была Уну даже по душе, как и молчаливость спутника. Они обходились без пустой болтовни, бестолковых историй и лишних вопросов.

Можно было подремать.

В полусне Уну привиделась крохотная кухня, и мешок испорченного риса, черно-зеленого, сгнившего, полного белых, дергающихся червей. Он копался в этой порченой крупе половником, и слышал, как тихо жаловалась, почти плача, Кару, и как ворчала вторая сестра.

Автомобиль подпрыгнул на кочке, голова Уна дернулась и ударилась о стекло. Он приоткрыл отяжелевшие веки, с неохотой отпуская свой сон. Если бы кто-то в прошлом сказал ему, что настанет день, когда он захочет вернуться на эту кухню к проклятому рису!..

Нет, конечно, дело не в рисе. Просто вернуться бы в то время, когда у него еще находились силы верить, что можно что-то изменить к лучшему. Когда у него действительно был на это пусть и небольшой, но все-таки шанс.

Что он мог теперь? Ничего.

Они въехали на окраину Хребта, и когда впереди показался дом Никканы, Ун с удивлением понял, что рад снова оказаться здесь, в этом уже знакомом захолустье, с его дурацкими обрядными лентами и вещами мертвеца, лежавшими тут и там в каждой комнате.

«Да-а, какая там столичная кухня и столичный сгнивший рис, вот из чего теперь состоит мой мир».

Никкана почти выбежала на порог, стоило им только остановиться у ограды. Она как будто удивилась чему-то, наверное, не ждала их так рано, и замахала сыну рукой, подзывая его. Варран пробормотал:

– Приехали.

Он неуверенно, почти с тревогой, посмотрел на Уна, словно хотел сказать что-то еще, но услышал оклик матери, и вышел из «Вепря», заторопившись к ней. Та сразу начала что-то рассказывать, заламывая руки, скорее всего, о здоровье Нотты. Других тем у них не было, как и не было у него никаких других мыслей, кроме как о рисе.

«И дался мне этот рис», – раздраженно прошептал Ун, протирая глаза, а потом шумно потянул носом воздух.

«Не может быть!»

В салоне стоял едва уловимый, но чертовски знакомый запах, который Ун не спутал бы ни с чем и никогда. Запах в общем-то приятный, но навсегда ставший для него символом гнили и порчи. «А торговцы здесь, похоже, врут не хуже чем в Столице». Видимо, какой-то недалекий олух решил продать Варрану тухлятину в «особой приправе». Решил их всех отравить? Ун обернулся к мешку с покупками, подтянул его к себе за длинную лямку, заглянул внутрь и победно хмыкнул. Да, все так. Сверху лежала пригоршня сухих листьев остролиста, такие же он нашел тогда и в порченом рисе. Остролист сжирал дурные запахи. А под листьями... под ними...

Ун не знал, как долго смотрел в мешок. Минуту? Больше? Меньше? Он просто не мог поверить собственным глазам, а когда все-таки понял, что не спит, метнул его обратно.

Отрезанная по предплечье крапчатая рука с мерзким хлопком вывалилась на сидение.