Красный волк

Часть III Глава XXX

Ун споткнулся, зашатался, проклиная и слабые после болезни ноги, и утреннюю самокрутку, от которой в глазах все еще слегка двоилось, но сумел в последний момент ухватиться за поручень и нетвердо ступил на перрон.

– Ваш багаж.

Он только начал поворачиваться к вагону, как что-то тяжелое ударило его в бок, а потом с тихим хлопком упало в пыль.

– Осторожнее, господин Ун!

Проводник стоял на подножке и сочувственно улыбался, умело делая вид, что ничего не швырял, а все произошедшее – лишь досадная случайность. Ун постарался ответить совершенным безразличием, притвориться, что, и правда, ничего такого не случилось, но пока наклонялся за старым походным мешком и отряхивал его, все сильнее и сильнее чувствовал, как подрагивает челюсть.

С проводником они не поладили с самого начала. Этому лопоухому выскочке, этой пародии на раана, видите ли, не нравилось, когда в вагоне курили. Да что он знал! Его не раздирали по ночам липкие, мерзкие кошмары, не будил собственный крик и дурные, жалкие слезы. Курить листья серого дерева в таком положении ‑ сущая мелочь. Любой другой уже давно перешел бы на кору, а то и на настойку корня ‑ и пил бы ее, не просыхая. Потому что когда постоянно видишь это полосатое…

«Нет. Не думать об этом. Я все прекратил, я все исправил, я поступил правильно», – Ун повторил это про себя трижды и выпрямился, закидывая мешок за спину. Самодовольное лицо проводника вытянулось, глаза опасливо сощурились, он пробормотал: «Хорошего вам денечка», – попятился и захлопнул дверь вагона.

«Куда это ты? Мы с тобой..» – Ун оборвал мысль, не дав ей переродиться в слова, посмотрел на собственные сжатые кулаки, точно они принадлежали кому-то другому, и только тогда почувствовал, что тело его напряжено, готово к рывку, и в груди все сильнее разгорается досада от упущенной драки. «Нет-нет-нет», – он торопливо сунул руки в карманы брюк, шумно выдохнул и еще раз повторил обещание, которое дал самому себе в госпитале. Больше никаких ошибок. Никаких глупостей. Никаких необдуманных поступков.

Нельзя все испортить. Попасть сюда, на самую южную окраину Империи, было не так-то и просто. Ун думал, что хватит одного прошения о переводе в боевые пограничные отряды – в конце концов не так-то много раанов рвались в эту дикость, где к тому же могли еще и убить. Но ему отказали. Отказали дважды, без объяснений...

Плечи Уна дернулись. Он понял, что стоит и не мигая смотрит на дверь вагона, что пересчитал уже все двенадцать заклепок под ручкой и принялся за глубокие царапины на синей потрескавшейся краске.

«Стою тут как сумасшедший».

Все-таки с куревом надо было завязывать, , и не из-за дурного, привязчивого запаха. Листья стали попадаться какие-то неправильные. Поначалу хватало одной самокрутки, чтобы успокоить встревоженный разум, потом потребовалось уже две, и даже три. В последние же пару недель он слишком часто начал замечать за собой то растерянность и забывчивость, то беспричинное желание сорваться с места и побежать. Да, с листьями точно что-то не так – не подмешивают ли к ним какую-нибудь пыль в аптеках?

«Сегодня выкурю последнюю перед сном и все», – решил Ун. Тем более майор Виц, если верить всему, что о нем говорили, был кем угодно, но точно не капитаном Нотом и не терпел в своих рядах никаких беспорядков.

Ун не хотел, но заставил себя медленно обернуться, приготовившись встретить удивленные и настороженные взгляды окружающих, но площадка перед тесным, тянущимся к земле зданием вокзала была почти пуста: только пара норнов, нагруженных чемоданами, разговаривали с солдатом из пограничных отрядов, да серошкурый в рабочем линялом комбинезоне, медленно сметал в кучу пыль и мелкий сор. Похоже, почти все пассажиры сошли с поезда прошлым вечером, в последнем южном поселении, которое еще можно было назвать маленьким городом, а не большой деревней.

Не надо было обладать богатым воображением, чтобы представить, какая тоска начиналась за зеленой оградой вокзала. Тесные улицы, подбитые со всех сторон стенами непролазного южного леса, грязные лавки с россыпью залежалых фруктов, над которыми и днем, и ночью мечутся опьяненные от забродившего сока пчелы и мухи. А еще норны. Как те двое с чемоданами, вполне довольные своей жизнью в этой дыре, ничего больше не знавшие и не желавшие ни о чем знать.

Утешало только одно, в этом поселке с хрипящим, неприятным названием Хребет, он пробудет не больше пары часов – штаб майора Вица находился где-то в лесах.

Ун посмотрел в высокое синее небо и улыбнулся. «Надо сейчас заранее достать бумаги о переводе...» Ради них ему пришлось написать четыре, нет, не прошения и даже не просьбы, а мольбы к господину Ирн-шину. Пришлось унижаться, упрашивать, чтобы ему позволили перейти на службу в настоящую боевую часть, бесконечно ждать ответа, снова и снова получать «заботливые» и «взволнованные» отписки и отговорки.

Но оно того стоило. В конце концов, он здесь. На юге, на границе, где Империю и ближайшие островные крепости дикарей разделяло лишь море. Не было второго такого места, где ему бы представился шанс кровью и потом, в настоящем бою, отмыться от собственного позора. Здесь он докажет самому себе, что достоин вернуться домой. Здесь он получит право смотреть в глаза честным раанам и не чувствовать себя как не пойманный, но измаранный с ног до головы в мерзости преступник и...

– Простите, вы господин Ун?

Ун дернулся, негромко ругнулся, поняв, что вновь погрузился в свои мысли и совершенно перестал следит за окружением: солдат-норн словно и не подошел, а возник из неоткуда и теперь стоял и пялился не то с удивлением, не то с недоверием и слегка морщил нос, изувеченный, как и большая половина лица, россыпью мелких рыжеватых точек.

– Я не хотел вас беспокоить, просто я ищу...

«Наверное, этого прислал майор, – решил Ун. – Славно».

– Да, это я. Поезд немного опоздал, но думаю, мы еще успеваем в срок и...

– Господин Ун, сын господина Рена, внук господина Ду, правнук господина Мита, для меня будет честью помогать вам! Я остановился у ворот, если хотите, я могу довезти вас...

Норн говорил торопливо, чуть запинался, но все имена произнес точно. Даже дедушки Ду, прожившего такую незаметную жизнь, что порой и сам Ун забывал о его существовании. Нет, все-таки о майоре говорили правду. Если даже его солдаты помнили прадеда, знали о его подвигах, совершенных во славу Империи – то это о чем-то да говорило.

– Проводник – это очень кстати. Я у вас в Хребте никогда не был. Не хотелось бы тут бродить и терять время. Так что, господин майор еще в городе?

В бледно-зеленых глазах норна возникло непонимание, потом растерянность и смущение. Ун постарался не раздражаться. В конце концов, от норнов можно было ждать верности, но точно не сообразительности.

– Господин майор Виц. Твой офицер, – проговорил Ун медленно.

Норн открыл и закрыл рот, повел плечами, только теперь Ун заметил его сержантские лычки.

– Извините, господин Ун, меня прислал не господин майор. Меня отправил капитан Шиддат, из тридцать пятой пограничной заставы, – норнское имя, слишком громоздкое, слишком неприятное, резануло слух. – Он приказал встретить вас и во всем помогать. Но я бы и без приказа... Это огромная честь... Мы помним господина генерала Мита. Мы помним все, что он сделал для нас и для Империи! Мы...

– Все знают, что он сделал, – Ун перебил норна и кивком указал в сторону вокзальных ворот, – мне нужно в комендатуру.

Для встречи почетного гостя капитан Шиддат, или как его там звали, выделил старый, потрепанный «Вепрь». Когда Ун закрывал за собой дверцу автомобиля, что-то внутри нее хрустнуло, словно собиралось отвалиться или сломаться, а мотор даже не завыл, полным жалости голосом, а болезненно заухал. Но ехать все равно было лучше, чем идти пешком под палящим солнцем, которое уже почти доползло до верхушки небосвода, и Ун просто откинулся на спинку кресла, постаравшись не думать о темных пятнах на обивке.

Да и что там с этим «Вепрем»! Внутри самого Уна все как-то медленно ломалось, корежилось, проворачиваясь между двумя жерновами: гордости и досады. В Столице прадеда уже давно позабыли, но это беспамятство было по-своему благородным, что ли, трагичным. Ведь рядом с императором Тару Завоевателем в последнюю войну сражалось великое множество героев! Память отдельного раана спустя сто лет не смогла бы удержать сразу столько имен, да и сложно было бы выделить среди них кого-то одного. А здесь... Ун посмотрел в окно, на ряды деревянных домов, выкрашенных в белый, на хлипкие балконы и террасы, устроенные у самых крыш, на олеповатые узоры, намазанные над окнами. В этой дыре о его прадеде почему-то помнили. И кто? Норны?

–...мы не верили, что вас могут направить сюда. Но секретарь в управлении поклялся, что видел бумаги о вашем переводе в Южный округ...

Да, дыра. Лучше и не скажешь. Рядом со Столицей, да что там Столицей, даже рядом с Благословением Императора, этот поселок выглядел как дохлый воробей рядом с белой болотной цаплей. Ун был здесь всего ничего, но уже чувствовал, что вздохнет с облегчением только когда оставит Хребет позади и лучше бы надолго, навсегда.

«Сейчас бы закурить», – подумал Ун и понял, что уже держит в левой руке самокрутку, а правой копается в кармане, пытаясь выловить коробок спичек. Немного покурить теперь – почему нет? Пара затяжек не сильно вскружат голову, да и запах хуже не станет: понадобится месяц-другой, чтобы он выветрился из волос и кожи. Его сейчас все равно не скроешь.

– ...если вам будет нужно.

– А?

Ун вздрогнул, пальцы разжались, и самокрутка полетела на пол.

– Проклятье...

– Я говорю, для моей матери будет честью принять вас. Она очень хорошо готовит.

– Как там тебя? – пробормотал Ун, слушая норна в пол-уха и думая, наклоняться за самокруткой или оставить все так.

– Варран, господин Ун.

– Ага... да. Варран, может быть, загляну как-нибудь. Но сейчас у меня не будет на это времени.

Он понял, что рука его продолжает копаться в кармане, и пальцы то сжимают, то разжимают платок. Надо его выкинуть. Надо!.. Он не какое-то животное. И он выбросит. Нужно только найти какое-то безопасное место, чтобы никто ничего не увидел и не подумал. Потом. Позже...

– Мы приехали.

«Вепрь» затормозил так же, как и ехал – со скрипом, но без лишних рывков. Ун взглянул на трехэтажное тоскливое здание комендатуры, на имперский флаг над входом, выцветший и пыльный, на солдата норна с повязкой дежурного, стоявшего на пороге в развалку, глубоко вздохнул, набираясь смелости перед встречей, и потянулся к ручке. В этот момент из дверей комендатуры выскочил раан в светлом костюме, должно быть счетовод или какой-нибудь еще секретарь, он замахал рукой и спешно пошел, почти побежал, к автомобилю, что-то говоря на ходу. Ун повернул боковое колесо и опустил стекло.

– Добрый де... – начал было говорить он и прикусил язык. Раану осталось пройти шагов пять, когда стало совершенно очевидно, что это и не раан вовсе. Волосы у него были темно-красные, с щеки на шею переползало серо-рыжее пятно, но глаза смотрели чернотой. Нет, в полураанах не было ничего дурного. Пусть только-только родившийся племянник Уна и был настоящим рааном, но в какой-то момент ему пришлось принять неприятную вероятность, что со стороны папаши там могла подмешаться норнская кровь, он даже приучил себя не слишком сильно думать об этом. Но одно дело полураан-полунорн, и совсем другое – полусорен. Кто опускался до серошкурых? А такие темные глаза были только у соренов. У них и у...

«Нет, нет, не надо об этом думать».

Полусорен чуть ли не сунул голову в окно, и теперь Ун видел еще и насколько тот молод. Едва ли старше Карапуза.

– Вы господин Ун? – спросил он лихо. – Это вас ждет господин майор?

– Д-да..

– Его здесь нет. Он не приехал с погрузочной площадки, я вас сопровожу.

Ун не успел ничего сказать, а мальчишка уже залез на заднее сидение и похлопал Варрана по плечу:

– Ты знаешь, где погрузочная площадка? За садами?

– Да.

– Вот туда нам и надо. Я Ив, кстати.

«Вепрь» тяжело тронулся с места, развернулся, и они поехали назад, по тем же улицам, и во второй раз они казались еще тоскливее, чем в первый.

– Я думал, майор приедет сам, но раз так... Хорошо, что успел вас встретить!

Ун искоса, стараясь не поворачивать головы, посмотрел на полусорена. Тот вольготно развалился на сидении, явно не испытывая никакого смущения за свою весьма и весьма дерзкую манеру.

– Почему ты меня ждал? – спросил Ун.

Полусорен неопределенно пожал плечами.

– Я знал, что вы приезжаете.... Вот и решил... Не думаю, что майор будет сильно задерживаться после полудня. Нам бы двигаться побыстрее. Вон там, где поворот, можно и срезать.

Взгляд Варран сделался вопросительным, Ун кивнул, и мотор «Вепря» зарычал громче. «Пейзаж», проносившийся мимо, стал размытым, лишенным деталей и сразу как-то похорошел.

«А ведь мне очень везет», – мысль эта появилась неожиданно, но была удивительно ободряющей. И правда! Он мог теперь долго плестись до комендатуры, потом ходить от кабинета к кабинету, выясняя, где же майор, и никто ничего, разумеется, не мог бы ему толком ответить. Потом пришлось бы придумывать, как добираться до этой погрузочной площадки, а она, судя по тому, что «Вепрь» миновал окраины Хребта и свернул на дорогу, уходящую вглубь леса, была не близко. И все это при условии что «майор не будет сильно задерживаться после полудня».

– На перекрестке направо!

Голос полусорена донесся словно издалека, и только теперь Ун понял, что автомобиль уже не едет, а мчится, и ветер ревет в открытые окна так громко, что за ним не слышно даже хрипов мотора. Дорога стала уже, здесь тяжело было бы разминуться двум грузовикам, непролазный подлесок постепенно сжимал ее все сильнее и сильнее, но вид этих недружелюбных, переполненных тенями зарослей не вызывал отчаяния. Напротив, в душе поселилась легкость. Эта неровная дорога, пролегавшая через угрюмый южный лес, вела к освобождению. Когда он совершит достаточно, кошмары прекратятся, и она больше никогда не вернется мучить его. Никогда!

– Может, поедем быстрее? – громко спросил Ун, пытаясь перекричать ветер.

– Да куда быстрее, – проворчал Варран, – и мы уже почти приехали.

На обочине замелькали невысокие белые столбы, мимо пронесся указатель, на повороте автомобиль занесло, и Ун хотел выругаться, но открывшийся впереди вид заставил его забыть обо всем.

«Невероятно!»

Он подскочил, ударился макушкой о крышу, но не заметил боли, удивление и восторг захватили его.

Впереди, на широкой площадке, выложенной тяжелыми бетонными плитами, терпеливо ждала полета огромная железная птица.

Ун видел птиц далеко в небе, видел фотокарточки, но разве могла бумага передать это величие? Только теперь ему по-настоящему стало понятно, какая сила нанесла смертельный удар в самое сердце соренского королевства, чьи когти разодрали в клочья чудовищного врага, имя которого была предано забвению. Он сам был стороне этой силы, но не мог не чувствовать благоговение, граничащее с ужасом.

Железная птица была больше, чем Ун себе представлял: два раана могли бы встать друг другу на плечи и все равно не достали бы до ее покатой спины. Нос был заостренным, хищным, узкий хвост слегка загибался вверх, как и кончики крыльев, не таких и больших, но удивительно подходящих машине. Подходили ей и цвета, белый и серый и синий, и пусть краска была явно старой и кое-где облупилось, это придавало птице лишь более боевой и решительный вид. Вокруг нее суетились с десяток солдат, все в темно-зеленой полевой форме, они затаскивали ящики в открытое брюхо, но их муравьиная толкотня не делала птицу мертвой, напротив, лишь подчеркивала ее величественное спокойствие и опасность.

От этой прекрасной машины не хотелось отрывать взгляд, но «Вепрь» повернул, останавливаясь, перед Уном снова оказался лес, и эта резкая смена белого зеленым вырвала его из восторженного оцепенения.

– Потрясающе, – прошептал он, и слова его заглушил хлопок. Полусорен вышел из автомобиля первым, быстро зашагал в сторону площадки, и это вызвало неясную, нелепую ревность. Не хотелось, чтобы он приблизился к такой красоте первым. Не хотелось, чтобы он вообще к ней приближался.

‑ Я дождусь вашего отлета, ‑ сказал Варран.

‑ Да, да...

Ун схватил мешок, выскочил наружу и поспешил за полусореном. Восторг его отпустил, мир перестал состоять из одной только птицы, и он видел теперь и длинный здания без окон, должно быть, склады, утопающие в густом кустарнике, и тяжелый шлагбаум, в который упиралась подъездная дорога. Здесь полусорена остановил солдат. Ун назвал бы его рааном, но белая полоса на левом рукаве не позволяла ошибиться: это тоже был полураан, пусть и родившийся без признаков чужой крови. Ун не помнил, когда и где видел такое в последний раз, но стоило привыкать. Настоящих раанов на юге было мало.

–... Вот! Это господин Ун, я сопровождаю его к майору, и он будет недоволен, если мы теперь опоздаем из-за вас, – сказал полусорен и кивнул. – Идемте, господин Ун. Я вас представлю.

Солдат посмотрел с подозрением, но не стал мешать, и они обошли шлагбаум. Когда Ун ступил на плиты, все происходящее стало ощущаться настоящим.

«Я здесь! Я и правда здесь!».

Недалеко от машины, прямо под затертым, уже нечитаемым номером, и эмблемой, выведенной красной краской, силуэтом не то волка, не то собаки, стоял майор. Его Ун заметил сразу, даже не приглядываясь к пагонам. Пусть офицер и носил обычную полевую форму, выцветшую от солнца, ему все равно не удалось бы спрятаться среди своих солдат. Он был немолод, из-под кепки выглядывали коротко стриженные побелевшие волосы, но выдавало его совсем другое: прямая спина, холодное уверенное спокойствие, неторопливость, с которыми он указывал то на один, то на другой ящик рукой, покрытой крупными пятнами. Нет, у него было куда больше общего с железной птицей, чем с собственными солдатами.

Когда между ними осталось шагов восемь, майор повернул голову, и у Уна волосы зашевелились на затылке от его тяжелого, но пронзительного взгляда. Только у одного раана он видел такой взгляд, и хорошо помнил, что он значил. Лишь когда стало ясно, что майор Виц смотрит не на него, а на полусорена, Ун снова смог дышать полной грудью. Полусорен же словно ничего и не заметил.

‑ Господин майор!

Пятно над правым глазом офицера медленно начало спускаться к переносице, дробясь глубокими морщинами:

‑ Ты! – громко сказал он, и голос его проскрипел ломающимся, хриплым железом. – Я сказал, что не желаю тебя видеть.

– Никак не мог оставить вашего нового рекрута! – мальчишка даже не вздрогнул. ‑ И я бы все-таки хотел еще раз попросить вас принять...

– Когда твой хозяин устроит мне аудиенцию в Совете, я тебя даже в жопу поцелую, выродок, а сейчас ты уберешься отсюда, – рявкнул майор, и взгляд его устремился на Уна. – Ты. Значит, это тебя посадили мне на шею? Ну и запашок...

Ун торопливо вытянулся.

– Я прибыл...

–Ты часом не умираешь?

Майор оглядел его с головы до ног за какую-то короткую секунду, но Уну показалось, что его разобрали по частям и собрали обратно, и что этот раан теперь знает о нем все и даже то, чего сам Ун о себе не знает. Он начал верить, что и правда смертельно болен, и с новой силой прочувствовал собственные изъяны: и что тело все еще слишком худое, ломкое, старая одежда висит на нем, как будто снята с чужого плеча, и что лицо совсем обрезалось, отчего глаза казались одновременно и слишком большими, и слишком запавшими, и что пятна побледнели.

– Я был болен, но выздоровел... – Ун говорил правду и чувствовал себя лжецом.

– И теперь решил послужить на границе, ‑ по ровному тону невозможно было понять, насмехается ли офицер или просто констатирует факт.

– Я служил в охране зверинца, господин майор. Но да, я написал прошение о переводе на юг, потому что только здесь можно по-настоящему доказать...

– Знаю я все, – показалось ли, или майор на какое-то мгновение закатил глаза? ‑ Тебе передали письмо для меня?

– Да, тут документы о переводе, у меня есть еще рекомендации моего сержанта и письмо господина Ирн-шина... Вот... Минуту...

Ун запоздало вспомнил, что так и не достал свои бумаги, сорвал мешок с плеча, радуясь только тому, что не оставил его в «Вепре», сразу заметил, что документов нет во внутреннем боковом кармане, должно быть они выпали, принялся копаться среди рубашек и носков, с трудом сдерживая себя, чтобы не вытряхнуть все на землю, и чувствуя, что майор неотрывно смотрит, и остальные тоже смотрят, и, наверное, насмехаются.

«Не мог же я их оставить в вагоне?» ‑ мысль эта ошпарила, уши начали пульсировать от прилившей крови, в глазах потемнело.

Ун начал уже выбирать слова для извинений и выдохнул с облегчением, когда заметил уголок конверта, выглядывавший из-под полотенца. Но успокоение было коротким: бумага помялась, словно ее нарочно комкали и мяли. «Нет, нет, нет!» Что теперь о нем подумают?

Ун потянулся за конвертом, попытался быстро и незаметно хоть немного распрямить его и чертыхнулся про себя, увидев, как пальцы оставляют темные следы пота на белой бумаге.

«Может, притвориться, что я их потерял?» ‑ Ун отогнал трусливую мысль, заставил себя отдать конверт офицеру и приготовился выслушать замечание. Но майор ни к чему не присматривался, вытащил бумаги, развернул их одну за другой, начал быстро перебирать, наконец, нашел нужную, похоже, письмо господина Ирн-шина, и глаза его забегали по строчкам.

Что ж, возможно, эту небрежность ему простят. Когда очень ждешь письмо, разве так важно, что посыльный был неаккуратен? Ун снова нерешительно посмотрел на майора. Этот раан, показавшийся ему немолодым, на самом деле был весьма стар, просто возраст его скрывали манера держаться и твердый голос. Отец бы стал таким же, не подвластным времени, если бы ему дали шанс пожить еще хотя бы пару десятков лет.

«Нет, об этом тоже не надо думать...»

‑ Ах ты вонючий дикарский выкормыш!

Все изменилось в одно мгновение. Большие ладони майора смяли бумаги, словно сгребли снег.

‑ Ирн думает, что меня можно поиметь? – майор словно не говорил, из стиснутых зубов вырывалось рычащее шипение. – Меня?!

Он выпрямился и как будто стал на голову выше, и Ун перестал понимать, как мог увидеть в этом раане хоть какие-то признаки старости

– Значит так, – шипенье переродилось в грохот. – Во-первых, ты.

Он метнул смятую бумагу на землю и повернулся к полусорену, который, и Ун заметил это только теперь, никуда не ушел и просто стоял чуть позади.

– Ты, уродец, пошел прочь. Мне не нужны дети, которые ищут приключений на свою голову и хотят посмотреть на заморские страны за императорский счет и за счет моих летунов. Тем более что нас туда так и не пускают. И ты.

Он подбоченился и снова посмотрел на Уна, открыл рот, желая выпалить что-то, но остановил себя, сощурился, глядя одновременно и пристально, и задумчиво, и зло, словно принимал какое-то непростое решение.

– Ты тоже пошел прочь, вонючая падаль. Служить у меня ты не будешь.

Ун не поверил своим ушам.

– Господин майор! Меня прикомандировали к вам и...

– Какое огорчение. А мне твой господин Ирн-шин много чего обещал, если я приму твою хрупкую душонку. И где мое разрешение на разведывательные полеты? Где? Видишь, мы оба получили ничего. Так что все честно. Хочешь пожаловаться – пиши своему покровителю в Столицу и пусть он еще раз подумает, кого можно прокинуть, а кого нет. Он подаст ноту!... Мне не нужна никакая вонючая нота. Мне нужно разрешение. Какой вздор. Я служил среди этих угрей в Столице, когда еще его мать... Что уставился? Пошел вон.

Уна словно по голове ударили, тело его окаменело.

– Господин майор, я просил направить меня на юг. В любое боевое подразделение. Я не хотел... то есть я рад, но я не просил направлять меня именно к вам... господин Ирн-шин. Я...

– Я знаю, кто ты, – фыркнул майор, – и видит Охотница и вся ее стая, мало мне было проблем со здешними столичными изгоями, только еще одного не хватало. И я знаю, что ты хочешь. Думаешь, послужишь на границе и столичные лизоблюды изойдут восторгом от такой смелости и скостят год-другой твоего изгнания?

Это было страшнее чем обида, это было оскорбление. Ложное. Совершенно незаслуженное. И еще более унизительное и болезненное, потому что произносил его именно этот раан. Ун не понял, откуда вдруг взялась смелость, но шагнул вперед и выпалил:

– Н-никак нет! Я попросил направить меня в действующую боевую часть. Потому что я чувствую, что должен делом в бою доказать...

Смех майора ударил больнее любого крика. Плечи его дрожали, поднимались и опускались, он уперся рукой в лоб, словно голова могла теперь ненароком отвалиться из-за хохота.

– Делом? В бою? Прямо вот так и попросил? Ну тогда поздравляю! Поимели и меня, и тебя заодно. Ты хоть что-то о границе знаешь, укуренная бестолочь? В боевую часть! Все «бои», ‑ он с призрением выплюнул это слово, ‑ происходят у Сторечья. Ты же, наверное, ученый раан, должен знать, где оно находится. В днях и днях пути отсюда, далеко на западе. Чертовски далеко! А здесь тишина такая, что комаров можно по ночам считать. И меня сюда сослали эти...

Ун никогда и нигде не слышал столько отборной брани. А майор выдавал одно ругательство за другим с легкостью знатока.

– Твои столичные покровители думают, что я болтаю. Они там проснутся, только когда островные дикари заберутся к ним в кровати и начнут резать глотки. Нет, нет. Я больше не дам над собой смеяться. Я своего добьюсь! Тарри, сколько там еще?

Из люка в брюхе птицы выпрыгнул невысокий солдат-норн. Он отсалютовал и доложил:

‑ Погрузка закончена, господин майор!

‑ Отлично. Пять минут до отлета... – он резко повернул голову, и Ун увидел в желтых глазах, отдающих краснотой ржавчины, неподдельное удивление. – Вы оба почему еще здесь?

Это разозлило. Что значит «оба»? Он никак не связан с соренским выродком. Он имел право находиться здесь! И имел право на достойное обращение. Или хотя бы на шанс.

‑ Господин майор, я приписан к вашему подразделению...

‑ Ну и что? Приписан и будь приписан, если так нравится. Жалование тебе не из моего кармана платят. Быстро отошли.

Наверное, существовали правильные слова, которые могли бы переубедить его, но майор не оставил времени на их поиск. Он поднялся внутрь птицы, скоро за ним последовали и солдаты, посматривавая в сторону чужаков с любопытством и вроде как презрением. Люк закрылся, из вентиляционных решеток, напоминавших жабры, начал вырываться гул.

Пришлось отходить, и со стороны, издали, беспомощно смотреть, как железная птица подрагивает, ощущать, как дрожь от нее проходит через бетонные блоки и отдается в черепе, слышать, как негромкое урчание становится оглушительным воем и наблюдать невероятное: как огромная машина медленно поднимается в воздух, который подрагивает и искажается под ее крыльями, как она все увереннее и увереннее набирает высоту, а потом начинает двигаться вперед, точно по невидимой дороге, проложенной прямо над верхушками деревьев.

Бесполезная надежда все настойчивее и настойчивее шептала: «Они сейчас повернут назад! Как же иначе? Они не могут оставить меня!» ‑ и тем болезненней оказался момент, когда железная птица скрылась из вида и песня ее смолкла где-то далеке.

Ун не хотел верить, но больше не сомневался – за ним никто не вернется.