Красный волк

Глава III

Ун пал жертвой собственной фантазии. Половину ночи он проворочался с боку на бок, пытаясь уснуть, но вместо этого все дальше и дальше заходя в дебри размышлений о том, каким будет завтрашний день и какими окажутся макаки. Теперь же, прижавшись лбом к окну автомобиля, он отчаянно давил зевоту и то и дело протирал слезящиеся глаза. Вид за окном делал все только хуже. Когда город остался позади, дорога побежала через поля, широта и воля которых радовала только первые пять минут. Чем дальше и дольше они ехали, тем чаще на ум приходило единственное правильное слово, очень точно описывающее окружающий пейзаж: скука.

Не помогали иногда появлявшиеся на обочине стада длиннорогих зверей, водящихся только в северных провинциях. Они были весьма любопытными со своими косматыми боками, туповатыми мордами и остроконечными розовыми ушами, но Ун успел пресытиться их видом, побывав с матерью и сестрами на фермерской выставке.

В Раании, сердце империи, царили леса, в которых водились лисы, пестрые птицы и тайны. Степи же и поля были лишены любой надежды на самый жалкий секрет. Ун вспомнил, как они ездили на пикники в дубовую рощу, и как длинные нити солнечных лучей пробивались через зеленые кроны и согревали землю, и в воздухе смешивались тепло и прохлада, вспомнил, как искал с сестрами мышиные норы среди корней, прошлогодние желуди и блестящие черные камешки.

Автомобиль затормозил, дернулся, и Ун открыл глаза, вырванный из сна. Полей он больше не видел, весь вид перекрывал невысокий забор с витками колючей проволоки, из-за которого выглядывали хмурые серые здания, с плохо промытыми окнами.

На темном щите большими белыми буквами было выведено «На пропускном пункте предъявите документы в развернутом виде», над щитом лениво хлопало синее знамя с собачьей головой корпуса безопасности. Отец, сидевший впереди, вышел из автомобиля, махнул рукой. Из-за приоткрывшихся ворот появился капитан Нот, в этот раз одетый в полевую форму и кепи, которые по какой-то странной причине подходили ему лучше, чем китель и фуражка.

Отец поздоровался с офицером, и Ун заворожено наблюдал за неспешной беседой, додумывая, о чем они могут говорить. К его удивлению и радости капитан сел в их автомобиль, на задние сидение рядом с ним, и вполне серьезно пожал ему руку.

– Доброе утро.

– Доброе утро! – ответил Ун и изо всех сил постарался удержаться от вопросов и глупых замечаний. Памятуя о советах отца, он притворился, что его вообще здесь нет.

Первые минуты три салон заполняла сдавленная тишина, перемешанная с шуршанием карандаша, отец записывал что-то в блокнот, потом спрятал его в карман пальто и сказал:

– Так что не сказал бы, что ситуация меня устраивает, – похоже, он продолжил начатый еще снаружи разговор. – Мне докладывали, что округ здесь непростой, но что все настолько плохо! Куда смотрит корпус, капитан? Мой предшественник платил вам за терпимость ко всякой дряни? В ваших обязанностях не только следить за зверинцами. Город кишит соренами. Мне страшно отпускать дочерей в школу без охраны. Не могу даже представить, что творится в местных фермерских поселках.

Ун искоса посмотрел на капитана. Тот небрежно оперся о подлокотник, положив кепку с знаком птицы на колени, и пригладил темно-красные волосы пятнистой рукой. Улыбка его не дрогнула, хотя тон отца не обещал ничего хорошего.

– Понимаю ваши тревоги, господин управитель. И вы очень верно сказали, округ у нас непростой. Но понимаете, давить слишком резко – опасно. Раанских переселенцев в этих краях не то чтобы много. Земля хорошая, но все еще дикая и...

– Мой дед слушал те же самые истории. «Дикая земля». Сто лет прошло, а оправдание не изменилось. Я не прошу чистоты Столицы, капитан, но и не буду сидеть и смотреть, как в мой округ свозят соренов со всех концов империи, и не позволю делать из этого края загон. В Южном районе Благословения Императора вы, – он подчеркнул это «вы», – допустили создание целой общины этих вырожденцев. Я там был, капитан. Какой, по-вашему, приличный раан поселится в городе, где есть такой рассадник серой заразы? Я уж молчу об их лавках, аптеках и парикмахерских. Да, они могут получать разрешение на свое дело, но нигде ни один управитель и глава отделения корпуса безопасности не допустит, чтобы они открывали предприятия в приличных районах.

Отец замолчал, но капитан Нот, чувствуя что-то, не стал торопиться с ответом, позволяя ему выдержать паузу и продолжить:

– Я не имею права спорить с решением Его Императорского Величества, но никогда не пойму, почему он милует этот... хм... народ. Они не лучше других, я бы сказал, даже хуже. В любом случае, здесь времена бардака подходят к концу. Не знаю как, капитан, но в пределах города соренов больше быть не должно.

Теперь офицеру было позволено говорить, и он подал голос, облизнув губы:

– Ваш приказ понятен, господин управитель, но горожане будут недовольны. Сорены много где моют полы и выгребают навоз, выселим их за город, они начнут опаздывать. Лавочники такого не любят. Да и те сорены, у которых есть разрешение на торговлю...

– Как лавочники заставят их не опаздывать – не моя проблема. Я все сказал.

Капитан кивнул, хотя отец не смотрел на него даже в зеркало заднего вида. Невозможно было иначе – даже сам Ун едва заметно кивнул, просто на всякий случай. Оба взрослых раана погрузились каждый в свои мысли, и нельзя было не заметить, как офицер хмурит лоб – ему задали непростую работенку.

Все же капитан Нот был прав, корпусу безопасности приходилось делать много невидимой, но необходимой работы.

«И все-таки лучше быть гвардейцем».

Впереди замаячил темный угрюмый прямоугольник. Капитан указал на него и сказал, повернувшись к Уну:

– Видите? Это зверинец. Вы войдете туда с нами, но учтите: нужно соблюдать правила и слушать меня. Макаки кажутся никчемными, но они бывают очень хитрыми и жестокими. Звери, что с них взять? Руки к ним не тянуть, ничего у них не брать и ничего им не давать. От нас никуда не отходить. Вам все понятно?

Ун торопливо ответил:

– Да, я все понял.

– Даже не сомневался!

Стены зверинца оказались высокими и серыми со сторожевыми башнями по углам.

Когда они подъехали к массивным воротам, готовым сдержать не то что дикого зверя, но даже выстрел гусеничной пушки, двигатель, ворчавший и урчавший, замолк. Ун вылез из автомобиля следом за капитаном и отцом. Небольшая дверь, сиротливо располагавшаяся рядом с воротами, открылась, появился желтоглазый рядовой корпуса. Он отсалютовал и доложил:

– Все готово, господин управитель! Господин капитан!

В небольшом дворике их уже ждали восемь солдат – все при винтовках, в начищенных до блеска ботинках, в выглаженной полевой форме, разве что без парадных шлемов. Капитан Нот осмотрел их с крайним самодовольством:

– Господин управитель, позвольте приветствовать вас в одиннадцатом зверинце!

– Благодарю сердечно. Ун, надеюсь, проблем не будет?

– Не будет.

Их повели по узкой улочке, мимо небольших домиков, где жили часовые, и складских зданий, и Уну становилось все неуютнее и неуютнее. Дышать здесь было тяжело, точно на грудь что-то давило, и в носу щекотало, но отец и капитан не показывали никакого неудовольствия, и приходилось сдерживаться, чтобы не скривить лицо. Если бы не внушительный вид внутренней стены, к которой они шли, Ун бы заплакал от досады, в нем бы просто не нашлось сил убедить себя, что однажды этот душный лабиринт закончится. Здесь было слишком тесно и жарко, хотя утро было прохладным и свежим.

После очередного поворота они наконец-то вышли к круто уходящая вверх стене. Один из солдат – широкоплечий раан – открыл тяжелую металлическую дверь, свистнул и прикрикнул на кого-то с другой стороны:

– Пошли прочь! Ну!

Ответом ему был топот босых ног и резкое неразборчивое бормотание, выделяющиеся на фоне равномерного гула. И запах. Из-за двери потянул какой-то горьковато-приторный запах.

– Господин управитель, – капитан достал из кобуры на поясе ручную пушку, – посматривайте себе под ноги. Эти макаки иногда гадят в самых непредсказуемых местах. Должно быть, нарочно. Злобное зверье.

Внутри зверинец оказался размером со стадион для бега или игры в высокий мяч, а то и больше, и от края до края его заполняли кособокие шалаши, сооруженные из кусков грубой ткани и подгнивших досок.

Пока они спускались по железной лестнице, Ун старался держаться подле отца, отчаянно протирая нос. Любопытство в нем боролось со страхом, он хотел одновременно и убежать, и прикоснуться ко всему, что здесь было. Потому, когда солдаты со всех сторон окружили его и отца, изрядно заслонив собой гнетущий, мрачный, но любопытный пейзаж, Ун был и рад, и огорчен.

Макаки попрятались, но запах их был повсюду, невыносимый и липкий. Казалось, что ничто не сможет перебить душок испражнений, но к нему упорно примешивалось сладковатая гниль, от которой на языке как будто оседала мерзкая пленка. Ун глубоко вздохнул, и его замутило, но он взглянул на отца, спокойного и сдержанного, и изо всех сил сдержал приступ тошноты.

– Боятся они вас, – сказал отец.

– Вот и хорошо, – ответил капитан Нот почти довольно, а потом кивнул на ближайший из шалашей, – там. Вытащи-ка нам макаку на посмотреть.

Один из солдат отделился от охранной группы, подошел к опасно накрененному шалашу и стукнул по стенке прикладом винтовки. Получился громкий и резкий звук, и наружу, запутавшись на секунду в засаленной занавеске, выскочило нечто вопящее. Оно начало было метаться из стороны в сторону, но увидело солдат и повалилось ничком, вытянув вперед тонкие лапы.

На первый взгляд можно было принять это существо за нечто разумное. Размером оно было чуть ниже среднего раанского роста, шерсть росла только в подмышках и на голове, спускаясь белыми паклями на острые плечи, на передних лапах было по пять пальцев с грубыми ороговевшими ногтями, бледную желтоватую кожу покрывали бурые полосы.

Ун посмотрел на отца вопросительно, тот ухмыльнулся:

– Да, чем-то похожи на разумных. Видишь, как умеет шутить природа?

Капитан Нот хохотнул, легко пнул макаку под ребра (это, по всей видимости, был самец), и заставил его поднять голову. Морду зверя покрывала грубая шерсть, которой не было только на носу, лбу и вокруг глаз – мерзкое зрелище, которое лишь подчеркивало поразительно резкое отличие макаки от раанов и тех же норнов, волосы у которых росли лишь на голове. В темной щели рта виднелось лишь три-четыре кривых зуба, в глубоких карих глазах таился страх и еще какое-то неуловимое выражение, которому Ун не мог подобрать названия.

– Все мы произошли от приматов, – сказал отец ровным тоном.

– И они? Они... те приматы? Наши предки? – глупый вопрос вырвался сам собой, но Уну нужно было сказать хоть что-нибудь, чтобы прогнать дурноту.

– Нет! Да будет злейший враг империи лишен такого родства, – лицо отца исказилось искренним, глубоким отвращением, – пока не появились разумные формы жизни, мой мальчик, природа проводила эксперименты. Она смотрела, что может получиться из обезьяны. Наш вид оказался сильнее прочих, пусть даже в нем были и подвиды с кровью получше и похуже. Наши предки истребили соперников, потому что были умнее и организованнее, потому что им требовалось пространство для существования. Но видишь, одна уродливая враждебная тупиковая ветвь смогла уцелеть на севере и юге и существовала сотни тысяч лет бок о бок с нами. Они, как и всякая обезьяна, хорошо повторяли и притворялись, а еще лучше воровали чужие достижения. У них даже появилось свое подобие языка. Пусть полопочет.

Капитан еще раз пнул старую макаку и что-то грубо рявкнул, макака отозвалась набором неразборчивых лающих звуков.

– Видишь? Конечно, они придумали все это не сами. Их натаскивал один коварный и подлый народец, который стерли из истории во время Объединительной войны. А эти бедные обезьяны, оставшись без своих хозяев, какое-то время по старой привычке носились повсюду и пытались играть с нами в войну, хотя уже были обречены, Еще какие-то два поколения назад они упорно делали вид, что равны нам, но видишь, мальчик, дикая и грязная их природа быстро взяла вверх, и теперь все на своих местах. Пусть идет.

Капитан достал что-то серое из кармана и метнул макаке – это был кусок хлеба. Зверь подхватил его и, даже не отряхнув от земли, запихнул дрожащими длинными пальцами в рот, неотрывно глядя на офицера корпуса безопасности. И в этот момент Ун понял, что увидел в карих глазах этой полосатой макаки – вместе с неизмеримым страхом в них читалось непонятное больное обожание, смешанное с восхищением и покорностью.