Мания приличия

Благотворительность

— Но Кико… — кстати или нет, но вспомнила я об истинной любовнице и партнерше данного периода жизни Джиёна. — Она улетела сегодня на некоторое время в Японию, если тебя это смущает. Впрочем, если я буду изменять тебе в ближайшие семь дней, то проблема явно в тебе, — засмеялся он. — Так что, дорогая? — взяв мою руку, он поцеловал тыльную сторону ладони, заигравшись в сочиненное развлечение. Я выдернула руку обратно, хотя с некоторым запозданием. Вообще от этого его жеста прошибло разрядами и волнами по всем нервным окончаниям. Поцелуй руки означает уважение и глубинную симпатию, или хотя бы желание мужчины завести роман, со стороны же Дракона всё это по отношению ко мне — фикция. Поэтому воспринимать красивый жест, как насмешку, не хотелось, но ведь и выбора не было. — Я не шучу. Представь, что ты моя законная половина, и тебе Сингапур принадлежит ровно настолько же, насколько мне. Что бы ты сделала? — Занялась благотворительностью… закрыла бы бордели, прекратила ваше баловство наркотиками… — Кхм, ты видимо не очень поняла сути, — повернул ключ Джиён, трогаясь. — Ты делишь мою власть, но ты хочешь ликвидировать её источники? Я предлагаю пользоваться её благами, а не перекраивать мир так, чтобы лишиться приобретенного. — Но мне тогда не нужна эта власть, что она даёт? Что все лицемерно мне улыбаются, потому что боятся? Не нужно мне этого. Если я не в силах сделать что-либо лучше, то для чего мне власть и деньги? — Ох, Даша, какая ты твердолобая… — А ты надеялся, что я соблазнюсь всей этой мишурой? Это глупо, я же сказала, что меня не интересует богатство, ничего из того, что дают деньги. Есть вещи, которые не купишь, и именно они дороже остального. — Ты употребила слово «дороже». То есть, цена у них все-таки есть? — усмехнулся Джиён. — Я имела в виду бесценность. Так лучше? — Жизнь, любовь и здоровье — ты это подразумевала? — я кивнула, постаравшись вспомнить ещё что-нибудь важное, но мы с сингапурским воротилой определенно поняли сейчас друг друга, и он озвучивал то, что появлялось у меня в мыслях. — Ну, дружба ещё, верность. Но, уверяю тебя, Даша, всё это гораздо крепче, если подкреплено деньгами. Они как цемент, служащий сцепкой между кирпичиками. Да, если ты неизлечимо болен, то умрешь в любом случае, но если у тебя тяжелая болезнь, от которой имеется дорогостоящее лекарство, то ты будешь жив и здоров, только если найдёшь деньги. Да, девушка может полюбить — ты знаешь историю Мино, начиналось там всё по взаимной страсти и согласию, — но потом она захочет большего и, когда увидит деньги, пойдёт на запах, к ним. Да, друг будет тебе предан, и если ты влиятелен и крут, то тем менее ему захочется покидать твой круг приближенных, а если ты вдруг становишься никем, то у него уменьшается мотивация оставаться с тобой рядом. — Но ведь не все же люди такие! — я упрямо сжала пальцы в кулаки. — Неужели ты ни разу не встречал человека, который не предаст? Который полюбит, не глядя на то, сколько в твоём кармане денег, который придёт на выручку не надеясь на выгоду и какие-то проценты в будущем, который бескорыстно одарит, который не побоится умереть за что-то, что является его принципом. — Встречал, — выкрутив руль на продолжительном повороте, Джиён добавил газу и мы с гулом, присущим взлетной полосе, понеслись по шоссе, идущему параллельно берегу. — Один единственный раз. — Это была девушка? — спросила я с удивлением, понадеявшись, что услышу историю любви, которая выдаст мне какую-нибудь брешь в броне Дракона. — Девушка? — он засмеялся. — Нет, этого человека я вижу каждый день в зеркале. Я говорю о себе. Чуть не возмутившись, что он снова всё свел к насмешке, я вовремя остановила себя. Его губы смеялись, но глаза остались холодными и правдивыми. Он говорил серьёзно! Тот, кто умел ценить, любить, не предавать и жертвовать собой — был он! И как бы мне ни хотелось возразить, я, перемалывая мельче и мельче эти крупные заявления о нем, разбирая его на части, стала понимать — это всё абсолютная истина (ах да, ведь истины, как мы выяснили, не бывает!). Пытаясь продолжать воздействовать на меня, Джиён привез нас в огромный торговый центр, где мы битый час ходили между витринами и бутиками, и он пытался убедить меня в том, что я могу себе позволить всё, что угодно, да только мне ничего не было нужно, что вводило его в недоверчивое непонимание. Я всё никак не могла успокоиться от того, что Дракон — благородный человек. Ведь жестокость же не противоречит благородству? У него был друг, который его предал, но не Джиён это сделал, он никогда, как я поняла, не подводит людей, если находится в каких-либо обязательствах. У него меняются девушки, одна за другой, но ведь это им от него нужны подарки и дарения, а ему, если на то пошло, нужны только сами эти дамы — их тела, и больше ничего. Кто же честнее? Пусть он и не слишком ценит их и относится дурно, но и не лжёт, а берёт то, что просит — секс. Так, опять же заминка, а дурно ли он относится к этим девушкам? Я видела его с Кико, он не оскорблял её, не бил, не оставался равнодушным. В чем же недостойность его поведения? В том, что он не заверяет её в любви? Мне сделалось как-то нехорошо от того, что ещё не додумав мысль до конца, я поняла, что какая-то часть меня внутри соглашается с тем, что в данном случае встречаться без любви как-то даже неплохо. Если взять такую, как Кико, которая сама любить не умеет, и ищет материальные блага, то зачем же я буду учить любви Дракона, убеждать его распахнуть свою душу? Чтобы в ней натоптала очередная искательница состояния? Тогда придётся браться за Кико, и ей объяснять тоже, но не могу же ходить по свету и пытаться научить всех людей любить! Или могу? Я же не Иисус. Впрочем, он был среди нас, он пытался, он взял грехи наши на себя, позволил убить себя, и что же мы видим вокруг? Даже попытка сына Божьего повлиять на человечество окончилась провалом. — Посмотри, — окликнул меня Джиён, указывая на темные лакированные манекены, одетые в разные платья, длинные и короткие, бледные и яркие. Мы иногда заходили в бутики, где перед нами едва ли не падали на колени, так низко кланялись и так подобострастно приветствовали. Неловкость от таких приёмов никак не проходила во мне. — Разве тебе не хочется померить и купить себе что-нибудь? — Нет, — подошла я к нему и покачала головой. Он взглянул на меня долгим, изучающим и устремленным в глубину взглядом, от которого я поежилась и отвела глаза к витрине. — Тебе не нравятся красивые наряды? Я не говорю, что ты должна быть пустоголовой и визжать, как тупые суки, увидев шмотку по своему вкусу. — Буквально пятнадцать минут назад мы прошли мимо двух гулявших девиц, именно так и поступивших. Заоравшая подпрыгнула на месте, вильнув сумочкой, едва не сбив проходившую мимо женщину с ребенком лет четырех, начала тыкать подруге на восхитительное вечернее платье, потом достала телефон и принялась фотографироваться на его фоне. Джиён, казалось, прошёл даже не заметив этого, но теперь я поняла, что это те девицы могли его не заметить, не зная, кто он. Они заметили бы Леди Гагу, Джастина Тимберлейка или Снуп Догга, но на простых прохожих внимания обращать не нужно было, можно было обезьянничать и шуметь, словно они единственные в торговом центре. А вот скромный с виду Дракон, чья одежда была самой дорогой в Сингапуре, заметил всё, и нестоящих внимания модниц, и семейные пары, и шаркающих под ручку пенсионеров. Его внимание не нужно было привлекать, чтобы он увлекся чем-то; он обозревал всё, понимал всё, и эта его наблюдательность и сделала его таким, какой он есть. — Но что-то тебя должно радовать? Что-то должно хотеться? — Я люблю красивые платья, конечно, — не стала отрицать я. Что я, не девушка что ли? — Но покупаю вещи тогда, когда это нужно: на выпускной, к торжеству, на которое приглашена. Сейчас мне некуда ходить, так зачем напрасно тратить деньги? — Как это некуда? Ты думаешь, что та вечеринка была последней? — он улыбнулся, и мне показалось, что даже без коварства, тепло и благожелательно. — Я надеялась на это, — смущенно призналась я, не сумев сдержать улыбку тоже. Джиён засмеялся. — Надежды не оправдаются, так что давай, расслабься и ощути, как ты можешь позволить себе всё. — Спасибо, но, правда, я не хочу ничего покупать за твои деньги, — вновь отказалась я. Сведенные в узел губы задумчиво застыли. — Мне ничего не надо от тебя, пусть я и твоя половина на эту неделю. Ты спросил, что бы я делала, если бы была ею? Так вот: я никогда не потащила бы тебя в магазины, уж поверь. — А куда бы потащила? В церковь? — Дракон заискрился лучезарностью, а я впервые не оскорбилась, когда он взялся за тему религии. — Кропить меня святой водой и ждать, когда задымлюсь? — Нет, почему же… я не думаю, что в веру нужно тащить силой. — Я вздохнула. — Я бы лучше погуляла как можно дольше на пляже. Зря мы оттуда уехали, если у тебя нет никаких дел. — Из прошлого и моего детства понеслись разнообразные картинки, которыми мне захотелось поделиться вслух. — Семья наша никогда не была богатой, к тому же, родители всегда были против иностранных и дорогих вещей, которые считали неправильными и ненужными — и я с ними согласна. Я никогда не смотрела современных мультиков, не слушала популярную музыку. Компьютер мне купили, когда мне было уже лет двенадцать или тринадцать. Все мои ровесники уже давно ходили с мобильными телефонами, а этого у меня тоже не было до старших классов. И, знаешь, я с удовольствием вспоминаю двухтысячные годы, когда была совсем маленькой, не имела нарядных кукол, но зато мы, ребятня со всей деревни, собирались в песочницах, на полянах, в лесу, носились, вечно перепачканные, вечно ощущающие легкий голод, играли в красивые камушки, которые находили, в деревянные обрубки или ещё какую-нибудь найденную безделушку, вроде листиков, которые мы нарывали с кустов, делая вид, что это у нас деньги. Весело было… поэтому, если выбирать, как проводить день, я до сих пор выбрала бы побегать где-нибудь и покидать камни в воду. Тем более что, я впервые на море. — Серьёзно? — удивился Джиён. — Что ж, тогда и впрямь, не поехать ли нам на какой-нибудь тихий пляж и не погулять там? Я тоже люблю это делать и, знаешь, кажется, детство у нас было примерно одинаковым, — я догадывалась об этом, да Джиён и не скрывал, что добился всего именно потому, что слишком плохо жил ребенком. — Ты поэтому загляделась на игрушки у детского отдела? — Я покраснела. Он и это заметил? Я же замедлилась всего на два шага, залюбовавшись пестротой ассортимента машинок, самолетиков, Барби, плюшевых зверят. — Нет, у моего младшего братика скоро день рождения, — тихо объяснила я. — Он мечтал получить радиоуправляемый вертолет. Я увидела там такой, и вспомнила о нем… там было полно вещей, от которых пришли бы в восторг мои младшие. Но родители, конечно, не купят им этого. — Потому что вертолетик — зло? — уточнил Джиён. — Нет, он много стоит, — развела я руками. Поймав правую, мужчина развернул меня и повел назад, откуда мы шли. — Так пойдем, и купим всё, что ты хотела. Ты забыла, что ты королева Сингапура? — Ты шутишь? — едва не поскользнулась я на вычищенном полу супермаркета. — Джиён, зачем мне это здесь? Ты же не хочешь сказать, что я поеду в Россию?.. — Не хочу, разумеется. У меня есть твой домашний адрес. Мы пошлём подарки, — он остановился и посмотрел через плечо. — Ты против? Ладно, что для себя ты ничего не хочешь, но неужели ты откажешься порадовать свою мелкоту? — Джиён… — уставилась я в его узкие глаза. — Но… как ты себе всё это представляешь? Ты разыгрываешь меня, да? — Нет, почему? Поверь, анонимные доставки без ниточек и концов к отправителю — это легкотня. Ежедневно, в обход официальной почты, по миру совершается миллион таких пересылок. — Я стояла в растерянности. — Тебя ещё что-то смущает? Что это мои деньги? Неужели у тебя нет здорового самоуважения, которое сказало бы: «Ебёный корень, этот тип должен мне по гроб жизни моральную компенсацию, я вытрясу его, как осенний клен». Ну? — Я просто попыталась представить, как воспримет это моя семья, — негромко сказала я. — Они догадаются, что это как-то связано со мной. Что подумает мать? Она, наверное, поседела после моей пропажи. Прошло больше двух месяцев! Они меня уже похоронили, сколько слез они выплакали? Сколько сил потратили на поиски? И тут вдруг дорогие подарки, которые так и кричат, что я бросила их, что мне не было дела на их чувства, я просто уехала куда-то, хорошо устроилась, и теперь пытаюсь откупиться и загладить вину подарками? Они так и подумают, Джиён, они не узнают о том, что я на самом деле пережила и в каком статусе тут нахожусь. Да и где нахожусь, они тоже не узнают. — Ты боишься проклятия родителей в спину? Ты считаешь, что они отрекутся от тебя, если подумают, что твоя жизнь удалась, а ты о себе не кинула и весточки? — Когда это озвучил он, я пересмотрела свой взгляд на маму и папу. Никогда они не откажутся от меня, что бы я ни сделала. Даже придя в негодование от поступка, они потом примут меня обратно, когда бы это ни произошло. А это должно произойти! Я вернусь! — Нет, всё будет не так, но подарки они не примут. — Ну, давай я подпишу их: «Я украл, изнасиловал и убил вашу дочь. Приношу свои извинения», — я округлила глаза, представив, что в тот момент, когда мои увидят такую записочку, их сердце не выдержит точно. — Вижу по твоему лицу, что вариант тебе не понравился? — Джиён опять развеселился. — Да я же прикалываюсь. Но неужели ты не хочешь и попытаться сделать приятное семье? Подумай, что для них лучше: смириться, что тебя больше нет, или, исходя из подозрений, вызванных посылкой, подумать, что ты где-то процветаешь? По твоим рассказам я понял, что второе было бы предпочтительнее для твоих родителей. — Я промолчала, чем выразила своё согласие. Каким образом я ещё могла бы как-то дать о себе знать? Джиён не даст мне с ними связаться, особенно если я попрошу. Пусть его и не мутит от просителей, как пугал Мино, но просьбы выполнять он не торопится. А тут это его личная инициатива. И есть шанс, что мама догадается, что со мной пока всё хорошо, что я пытаюсь выбраться и вернуться. — Я буду тебе очень благодарна, если ты позволишь мне послать подарок брату, — сдавшись, произнесла я. И через пять минут мы уже стояли на кассе детского отдела и отдела игрушек, где перед нами заворачивали в цветную фольгу или клали в подарочные коробки покупки. Я пыталась остановиться только на том самом радиоуправляемом вертолете, но Джиён умеет наседать и уговаривать, и в результате я выбрала подарки обоим младшим. После чего он принялся пытать меня, что любят мои брат и сестра, которые постарше. И я бы хотела сказать, что сумела промолчать и отбиться от его уговоров, но тот, кто считает, что может переговорить или обхитрить Джи-Драгона — не пытался переговорить или обхитрить Джи-Драгона. — Ладно, маме и папе для презентов рано, — расплатившись, посмотрел на меня Джиён. — Ты, конечно, королева Сингапура на эти дни, но я не готов к столь серьёзным отношениям, чтобы пытаться подлизаться к родителям, — его юмор, поначалу казавшийся мне хамским и беспардонным, теперь виделся просто циничным и наглым. Я отнеслась к нему мирно, не став возмущаться. Он позвонил Мино, на чей адрес попросил отправить всё, что мы взяли, и велел тому разобраться с анонимными посылками. Я вновь вспомнила, что вся информация по мне была найдена и оформлена именно Мино, значит, за подобные авантюры отвечает именно он. — Да, как обычно, без улик. Вышлешь все на адрес Даши в России. Что в коробках? Даша по частям, — я услышала в трубке невнятный вопросительный голос. Джиён приложил палец к губам, призывая меня не подавать признаков жизни. Хихикая беззвучно, он силился успокоиться и ответить на бурю, вызванную по ту сторону. — Да достала меня со своим божеским мировоззрением. Покромсал и решил вернуть на родину. Да, надеюсь, что не начнет вонять, пока доставят, — теперь в трубке воцарилась тишина. Джиён подождал некоторое время, но Мино явно был в шоке и не знал, что сказать дальше. — Это была шутка, — наконец, другим тоном, сообщил он, перестав корчить раздраженного кровожадного маньяка. — С ней всё нормально, мы тут шопингуем понемногу. Да правда, да. Да живая она. Всё, пока. — Мужчина убрал телефон и посмотрел на меня. — А он за тебя волнуется. — Это от неожиданности, все бы удивились на его месте, — мы пошли на выход из торгового центра. — А шутки у тебя злые. Вообще, разве со смертью шутят? — Ты думаешь, если я буду относиться к ней уважительнее, то она меня минует и я стану бессмертным? — Нет, но может отсрочиться. — Знаешь, доставка зависит не от отправителя, а от почтальона, — продолжая ранее начатую тему, а вернее объединяя её с новой, произнес Джиён. — Так что даже если Смерть пошлёт мне заказное письмо, это ещё ничего не будет значить. — А кто же почтальоны? — А почтальоны все мы по отношению друг к другу. И огромное количество видимых и невидимых обстоятельств. Найдя лавочку с видом на пролив, буквально в пяти метрах от кромки воды, мы уселись на её спинку, поставив ноги на сиденье, поскольку Дракон посчитал его недостаточно чистым для нас. Взяв по большому стакану смузи, мы смотрели на накатывающие и отхлынывающие волны. Не знаю, насколько закрытым был этот пляж, но людей здесь было мало. Шум прибоя ласкал мой слух. Я наслаждалась солнцем и соленым запахом воды, смешивающимся с легкой горчинкой и пряностью готовящихся блюд в ресторане чуть в стороне за нашими спинами. — Странно, что ты отказался заниматься благотворительностью, а каким-то неизвестным мальчишкам и девчонкам подарки купить согласился, — произнесла я, отпустив трубочку из губ. — Разве не противоречиво? — Это входило в условия королевской недели. Мне нет дела до твоих братьев и сестер, но раз мы играем в партнерство, то всё должно быть достоверным. — Я не люблю играть… я хочу быть самой собой, и лучше, если бы все люди собой и являлись. — А что, мы как-то сильно ломаем себя и ведем себя иначе, чем обычно, изображая пару? — Джиён не был непостоянным или неустойчивым в настроении человеком, но веселье его и приподнятость немного отошли в сторону, он стал более задумчивым и острым на язык. — Нет. — Тогда какие проблемы? Даша, нельзя быть одинаковой везде. Ты что, совершенно идентично ведешь себя с детьми, ровесниками и взрослыми? Ты одинаково обращаешься к друзьям и преподавателям? О каком таком «быть самим собой» идет речь, когда топорно, как полено, везде одинаково, ведут себя только идиоты, не понимающие, в каком окружении и обстановке находятся? — Я хотела сказать, что лицемерие — плохо, как и любой обман. — А кого мы обманываем? — Боже, да всех! Мы ходим весь день, и ты представляешь меня, как свою спутницу. Как половину. — А чем это не правда? — Джиён допил свой смузи и отставил стакан. — Я провожу с тобой день, мы с тобой разговариваем, гуляем, вместе катаемся, и целую неделю будем это делать. В чем же неправда, что всю эту неделю ты моя половина и пассия? — В Кико! Пусть она и улетела, но она вернется… и где-то же она сейчас есть! — В данном случае придётся поспорить, кто из вас больше неправда. Ты живешь в моём доме — Кико в нем ни разу не была. Мы говорим с тобой обо всем на свете — с ней мы едва ли затрагивали тему, более возвышенную, чем марка вина к ужину. Ты можешь посылать меня и оскорблять — я проглочу, а если это сделает она, то, скорее всего, покатится к черту. Ты знаешь, что я люблю есть — она не очень-то. Я знаю о твоей семье и о тебе, пожалуй, больше, чем о Кико, которая ничего не знает о моём детстве, о котором знаешь кое-что ты. Итак, в итоге, она превосходит тебя в отношениях со мной только тем, что спит со мной, а ты — нет. И что же я вынужден признать, Даша? Что ты, ратующая за душу и любовь, ставящая их во главу стола, делающая духовное единение краеугольным камнем, утверждаешь, что более настоящие те отношения, где секс есть, а не те, где есть всё, кроме него? — закрыв рот, я замолкла. — В чем обман? Чего ты замолчала? Ты считаешь, что я должен тебя трахнуть, чтобы иметь право называть своей девушкой? Тогда у тебя никогда не было жениха. — В первую очередь, я считаю, людей связывают чувства. Без них никакая связь не имеет основы, без них она — обман. — Мне кажется, у нас достаточно чувств друг другу: ты меня ненавидишь, я тебя в некоторой степени уважаю. — Я тебя не ненавижу, — увидев, как изогнулись удивленно брови Дракона, я поспешила добавить: — В тебе много черного, но и белого хватает, и уже за это хочется проникнуться к тебе симпатией. — Черное и белое? Это вся твоя палитра? — Не совсем улавливая направление, я пожала плечами. — Плохое и хорошее, да? А остальные цвета ничего не значат? Или они не имеют морального значения? Красный — это хорошо или плохо? Синий — это добро или зло? Что, если я не черно-белый, как моя майка, а серо-буро-малиновый в крапинку? Это затруднит твои оценочные суждения, поэтому ты предпочитаешь делить на два? Ты слаба в математике. Делить иногда можно на большее, а порой даже на дробные числа. — А разве бывают ещё какие-то стороны кроме добра и зла? — Дикая, безумная, наивная ограниченность. Истина — одна, нравственных установки — две. Ты серьёзно считаешь, что если бы так и было, то нас окружало бы существующее многообразие? Да будь всего по одной-две штуки, миллиарды людей были бы, как под копирку, безликие роботы с механическими повадками. Но вариаций тысячи, так откуда же они берутся? Расширь кругозор. Человек, прикрывающий собой от пули другого человека — герой и самоубийца одновременно, так что же в нем победило, добро или зло? Трус, не поступивший бы так, напрочь отрицает возможность суицида, что характеризует его положительно, в отличие от героя, в то время как пожертвовать собой способен лишь потенциальный суицидник. Доказательства? Ты. Проповедуешь самоотдачу, не потому лишь, что тебе дороги люди, а потому, что ты была способна расстаться и со своей жизнью. А ты попробуй расстаться ради других с тем, что тебе дорого. Ты могла бы ради спасения целого квартала бросить на бомбу не себя, а свою мать? Нет, не могла бы, Даша. Так что же, мы будем продолжать говорить о том, что все делятся на плохих и хороших? — У меня едва ли не выступили слезы на глазах. Он предложил такие дилеммы, которые были неразрешимы, хотя, он прав, я никогда бы не пожертвовала своей мамой ради кого бы то ни было. А та моя попытка застрелиться — он всегда будет её вспоминать? — Зачем ты всё время тычешь мне той моей выходкой? Я же говорила… — А ты не совершай того, за что потом не готова выслушивать упреки. А если всё-таки совершила, то терпи обсуждения этого столько, сколько понадобится, и не ной. — Я не ныла! — вздыбилась я. — Вот и умница, — он спрыгнул с лавочки и пошел к воде. Я слезла с неё и догнала его. — А у тебя никогда не бывает такого состояния, когда хочется поплакать? Уйти ото всех, спрятаться подальше. — Каждую ночь заворачиваюсь в одеяло и, грызя уголок подушки, заливаюсь горючими слезами, — он посмотрел мне в глаза и расплылся. — Ты себе это представляешь? — Представлю, чтобы испытать радость расплаты за твои деяния, — он нагнулся к гальке и, подняв камень, швырнул его далеко-далеко в пролив. Я проследила падение и далекий «бульк». — И всё же, ты чаще серьёзен, чем улыбчив. Признай, ты всё-таки несчастлив в этой своей роскошной жизни? — Веселый человек и счастливый человек — разные люди, — заметил он, взяв ещё один камушек. Я присоединилась, попытавшись кинуть дальше, чем он, но ничего не вышло. — Говорят, грусть появляется на лице того, кто понял жизнь. Но разве понять жизнь само по себе не счастье? Изображения Будды всегда с блаженной улыбкой, а христианских святых со скорбью. Какое разное понимание идеала, да? Мусульмане в этом смысле честнее, у них запрещено изображать что-либо. Их пример для подражания совершенно безлик, как и большинство его адептов, среди которых самое малое количество мировых гениев, деятелей культуры и изобретателей. Хотя на ранних стадиях были неплохие философы, алхимики и математики. — А ты что возводишь в идеал? — Это который недостижим? — Ах, ну да, я забыла, — хохотнула я, завертев в пальцах круглый, обточенный водой камень. — По всем здравым рассуждениям, в недостижимое лучше ставить то, чего достичь совсем не хочется. Пожалуй, изберу своим идеалом больного нищего, занимающегося альтруизмом. — Сегодня ты потратился на осуществление мечты одного мальчика в России, который сойдет с ума от радости, когда будет гонять с пультом и вертолетом по улице. — Так, осталось разориться и сломать ногу. Что-то слишком простой идеал я себе выбрал. — Тогда тебе в идеалы нужен кто-то вроде меня, чьи привычки и убеждения ты презираешь, особенно невинность. Кажется, её тебе уже точно не вернуть. — Ты меня совсем не слушаешь, — я остановилась, посмотрев на него. — Почему? — Потому что я сказал «то, чего достичь совсем не хочется», — его взгляд выжег румянец на моих щеках. — А я пока не определился, хочу ли я достигнуть чего-то по отношению к тебе, или нет. — Он выкинул последний взятый камень под ноги, не став его запускать куда подальше. — Пока что мне куда интереснее то, что ты сказала — возможность вернуть невинность. Я не о физической, а о душевной. В самом деле, можно ли избавиться от цинизма? Можно ли вернуть наивный взгляд на жизнь, если однажды понял, что к чему. И желательно без потери памяти и атрофии мозга. — А ты хотел бы? — Я смотрю на тебя и никак не пойму, с каким мировоззрением жить приятнее, с наивным или циничным? Если бы я убедился, что с наивным, наверное, захотел бы. Но пока нет, — он повернулся к горизонту. — Посмотрим на закат тут, или поедем домой? — Давай тут, — сняв шлепанцы, я подложила их под пятую точку и села, сунув ноги туда, где щекотал их край волны. — Только молча, ладно? Разговоры с тобой, как фитнес. Я устаю. — Давай помолчим, — согласился Джиён и, закурив, сел чуть в стороне, последовав моему примеру. Сел с подветренной от меня стороны, чтобы дым не летел ко мне. — Если с тобой ещё и помолчать есть о чем, то ты вообще прелесть, Даша. Не знаю, о чем мы молчали, и удовлетворил ли Джиёна смысл тишины, но мы даже домой вернулись, так и не возобновив беседы. Вечером стало прохладно и, войдя в особняк, прежде чем взяться за ужин, я поднялась к себе одеться потеплее. Я ещё не закончила смену наряда, поменяв лишь шорты на штаны, когда внизу позвонили в дверь. Я пошла спускаться, но хозяин дома опередил меня. В открытом проёме нарисовался Сынхён. Вот уж кого мне не хочется видеть! — Вечер добрый, — громко поздоровался он с другом, пожимая ему руку и, заметив меня, склонил голову. — Дама, и тебе доброго вечера. — Взаимно, — застыла я на лестнице, ожидая, будут ли какие-то распоряжения? — Ты угадал, когда заехать, — прикрыл за ним дверь Джиён. — Мы сами только что вернулись, мог бы нас не застать. — Ничего, я бы подождал, — зевнув, разулся Сынхен и медленно, как старик после оздоровительных процедур, добрел до дивана, на который тяжело опустился. — Не хочу сидеть дома. Давайте затусим? — Тут? — рядом с ним присел Дракон. — Не-е-е, — поморщил носом мужчина, тягуче отмахнувшись рукой. — В клубе каком-нибудь. В казино поиграем, — Джиён зыркнул на меня, и я замотала головой, хотя он ещё ничего не сказал. — Не обсуждается, Даша, — возразил он мне. — Поехали, или ты правда хочешь, чтобы я тебе изменил? — Сынхён посмотрел на него, потом на меня, потом опять на него. — Что за новости? — Да мы договорились, что эту неделю мы пара, — признался честно Джиён, не став разыгрывать этого своего товарища. — Представляешь, я не сплю со своей девушкой. Какой я терпеливый и воспитанный, да? — Изменяй, сколько хочешь, но в клуб никакой я не хочу! — подняла я восстание. Дракон, указав на меня пальцем, обратился к другу тающим от нежности голосом: — Нет, ты слышал, а? Ангел во плоти, даже на левак благословляет. — Слушай, я тоже хочу опробовать такие отношения, — восхищенно закивал Сынхен, оглядывая меня. — Даш, поехали, — без властности и приказывающей манеры промолвил Джиён. — Я Мино приглашу, — он повернулся ко второму мужчине. — Да, тут ещё один подводный камень: она как бы не меня любит, поэтому и закрывает глаза на моё плохое поведение. Но я, конечно, на её измены глаза закрывать не собираюсь. — Восторг, а можно к вам третьим? — с увлеченным видом полюбопытствовал Сынхен. Поняв, что начинается очередная их околесица и ерунда, я развернулась и пошла наверх. Нужно будет что-то — позовут, а остаться и ждать, когда меня уговорят ехать в клуб — нет уж!

Я дошла до шкафа и решила продолжить, на чем закончила: одеться чуть теплее. Скинув футболку и бюстгальтер, в котором не люблю ходить дома, я открыла дверцы, чтобы выбрать кофту.

— Даша, — я дернулась, прикрыв руками грудь. На пороге стоял Джиён. Я предпочла остаться к нему спиной, повернув лицо через плечо. — А постучаться? — Какой стучаться? Мы встречаемся. Не чужие друг другу люди, всё-таки. — В отличие от обычных своих шуток, эту он сказал без улыбки. Но я знала, что это ирония. — Дай я оденусь, пожалуйста. — В вечернее платье. Поехали в клубак. — Какой ещё клубак? — повторила я за ним, сдерживаясь, чтобы не развернуться. Хотя моя грудь не настолько велика, чтобы выпасть из ладоней, но всё же. — Ты же знаешь, я не люблю это! И Мино звать не надо, между мной и ним ничего не может быть, и я буду только скованнее и хуже себя чувствовать. — Хватит артачиться. Ты же знаешь, что я могу заставить поехать. Но есть оружие куда более страшное, — я заметила, что он приближается, и сжалась. Мне стало жутко от его леденеющего тона. Джиён подошел впритык к моей спине. — Я сейчас включу в себе милашество, и ты сдашься сама, — сказал он. Я вжалась в шкаф, не веря ушам. — Какое ещё милашество? — Занеся руку вверх, он щелкнул заколкой на моих волосах, и они рассыпались вниз, светлые, до талии, скользнув по голой коже. Пальцы Джиёна коснулись их осторожно, так, что сквозь пряди я чувствовала лопатками тепло кончиков этих пальцев. Дракон придвинулся ещё, убрав волосы в сторону, перебросив их вперед. Руки опустились невесомо на мои бока чуть ниже талии. — Моя бесценная девочка, ты же знаешь, что без тебя там будет скучно и одиноко. — Его уста не касались меня, но были слишком близко, шепча сзади. — Если тебе не трудно сделать мне хоть капельку приятно, пожалуйста, составь мне компанию. — Да, ты умеешь быть милым и обходительным, — признала я. — Ты каждой так говоришь? — Когда есть настроение. Это не тяжело — бывать галантным. — Зачем я тебе в клубе? — Незачем, ты права, — отпустил меня он и сделал шаг назад. — Я везде могу обойтись без всех. Потому что нет никого, кто хотел бы со мной быть везде, потому что нет никого, с кем я захотел бы быть всегда. Оставайся дома. — Развернувшись, он пошёл на выход. — Джиён! — Я не знаю, что именно меня проняло и заставило передумать. Что-то внутри меня даже сопротивлялось и не верило ему, говоря мне, что последние фразы — разыгранная сценка обещанного «милашества». И хотя это было не так уж и мило, но по воздействию на мою жалостливость явилось равнозначным. — Я поеду.