Мания приличия

Прозрение

Иногда после того, как наши пододеяльные утехи были закончены, Сынри мог взять ноутбук или телефон, и ещё некоторое время решать какие-то свои дела, поэтому я уходила в душ или бралась за изучаемый английский, но последнюю неделю он ни на что не отвлекался, получив удовольствие, и несколько минут лежал, обнимая меня и о чем-то думая. Мне было неинтересно о чем, но тишина оказывала на меня не лучшее воздействие, подчеркивая отчужденность между мной и тем, кому я отдавалась, и я обычно о чем-нибудь заговаривала, в конце концов, решив спросить, что же на уме у мужчины? — Я хотел бы, — после некоторой паузы ответил Сынри. — Чтобы ты тоже хотела меня. — Разве я говорю что-то против секса? Или жалуюсь?.. — Я, действительно, старалась прислушиваться исключительно к телу и подыгрывать, не уподобляясь полуживой рыбе, выброшенной из воды на сушу. Пока получалось. — Нет, я не о том. Я хочу, чтобы ты хотела именно меня. — Я даже обернулась назад, посмотрев ему в глаза. Сынри не смутился и продолжил, гладя, как дворником по стеклу, большим пальцем моё обнаженное плечо: — Если бы твоё желание загорелось так же, как и моё… как тогда утром… — Ослабив хватку второй его руки, я развернулась к нему лицом, чтобы внимательно вглядеться в этого человека. — Чем инициировано подобное? — А что странного в том, что я хочу быть желанным для тебя настолько же, насколько ты для меня? — Это было бы нормальным, а не странным, если бы произошло с кем-то другим. Ты — отдельный случай. — Даша, ты знаешь, моя сестра перед отъездом требовала дать ей обещание не жениться на тебе… — Зачем мне знать о ваших семейных договоренностях? — Ты не дослушала, — упрекнул он меня и поцеловал в щеку. — Я не дал ей такого обещания. — Ты заверил в этом Джиёна. Или ты обманул его? — В тот момент это было правдой… — Ах, «в тот момент»! — с сарказмом хмыкнула я. — Я заметила, что у мужчин всякая правда является таковой только определенный отрезок времени. Срок годности истины истёк — так оправдывается ложь, переходя на какой-то другой уровень, где виноват изменчивый мир, непредсказуемые обстоятельства, кто и что угодно, но не обманщик. — Может ты и права, но со мной это произошло неосознанно. Я сказал Джиёну то, что думал. А теперь думаю иначе. — Что же изменилось? — Вот сейчас становилось любопытно. — На тебя повлияло желание стоять на своём перед семьёй? Не хочешь быть послушным? Это ниже твоего достоинства? — На меня повлияло то, что я сам переспал с какой-то шлюхой без желания, — бросил Сынри и, отпустив меня окончательно, перевалился на спину, уставившись в потолок с заведенной под голову рукой. Я приподнялась на локте и, не веря ушам, воззрилась на любовника. Или всё-таки жениха? — Ты? Со шлюхой? Без желания? Я думала, что трахать любых женщин — это твоё кредо. Или эта была некрасивой? — Нет, она была красотка, только… — мужчина хмуро стал кусать нижнюю губу, концентрируясь на своих мыслях и подбирая слова. — Когда мы приехали в бордель с Джиёном — это была его инициатива, я хотел той ночью тебя, но не мог же нарушить правила? Пусть это выглядит несерьёзной мальчишеской забавой, но среди взрослых мужчин к играм относятся даже строже и ответственнее, чем в детстве. — Сынри прочистил горло, выдав «кхм, кхм» в кулак, и посмотрел на меня. — Но фразочки Джиёна о том, что я влюблён и стал «новым Сынри» брали за живое. Я не знал, что, казалось бы, банальные и предсказуемые замечания меня заденут. Я задумался о том, что сплю только с тобой уже столько времени, и это, на самом деле, на меня не похоже… самое долгое, что я хранил верность когда-либо — что-то около четырёх месяцев. На этот раз было значительно меньше, но что-то внутри меня встревожилось. «Какого черта?» — подумал я, и снял какую-то путану, чтобы доказать что-то себе, доказать что-то Джиёну, тебе… что я доказал в итоге? Что спать с кем-то, когда хочешь кого-то другого, не то чтобы неприятно… это омрачает, знаешь ли. — Я выслушала речь Сынри не без изумления. Мне и хотелось бы что-нибудь добавить, да нечего было. Хотя… — А бывают такие люди, которым приятнее представлять одних, а трахаться с кем-то другим. — Я надеюсь, ты не о себе? — Я почему-то улыбнулась, пряча прямое попадание под насмешкой, мол, пф, причем тут я вообще? Сынри проглотил, снова вспомнив о Драконе: — Джиён сказал мне в тот вечер, что в нашей жизни есть два типа людей, первые нас возбуждают, а вторые — удовлетворяют. И как бы нам ни нравилось удовлетворяться, тянет нас именно к тем, кто возбуждает, хотя эти люди не в силах утолить нашей жажды страсти или чего-то другого, на что разжигают аппетит. Потому что после удовлетворения приходит скука, которая ассоциируется с тем человеком, рядом с которым она появилась, а возбуждение дарит азарт и охоту, те ощущения, которые украшают и насыщают жизнь. И знаешь что? Мне кажется, что он прав. — «Ещё бы он был не прав — наш дорогой кукловод. Опять славно поработал? Ему нужно было закрепить за мной Сынри, и он, не дожидаясь моих выводов — вдруг не решусь изменять любовнику? — промыл ему мозги, заставив совершить что-то, что вернёт его ко мне. Браво, Джиён, браво!». — Я хотел бы возбуждать тебя, а не удовлетворять, — закончил мужчина. — Если я скажу тебе, что ты меня не удовлетворяешь — это тебя успокоит? — с шутливым выражением лица спросила я. — Ах ты!.. — приподнялся Сынри. Я засмеялась, и он тоже улыбнулся. — Сколько же тебе надо, неутомимая? — Не так уж и много… дело в качестве, а не количестве. — Тебя уже и качество не устраивает? — Он завалил меня на лопатки, нависнув сверху. Моё веселье почему-то пропало. — А ты думал, что я запросто забуду измену, потому что живу на твои деньги? — Сынри скрипнул зубами. — Обязательно надо было обдать этим подъёбом? Я же сказал, что не испытал ничего особенного, и задумался о том, что никогда не хотел бы повторить этого секса без желания. — Это снова правда на данный момент? Когда стухнет и прокиснет эта? — язвительно приподняла я бровь. Сынри устало вздохнул, откатившись на свою подушку. — Я не намерен лгать и обманывать тебя сейчас… — Это само собой получается, да? — Даша… — Что «Даша»? Ты самый непостоянный человек на свете, ты сам говорил, что отымел столько женщин, что всех не счесть, и при этом не любил повторяться, потому что ощущение новизны для тебя едва ли не самоцель. Люди не меняются, Сынри. По крайней мере, в таком возрасте, и при отсутствии очевидных на то причин. — Ты прям обидела, тыкнув возрастом, — попытался он утихомирить закипевшую во мне бурю, и у него немного получилось. Я расслабила лицо, тоже уставившись в потолок над нами. — А что, если само ощущение новизны перестаёт быть новизной и утомляет? — И так бывает? — покосилась я на него. Он пожал плечами. — Ладно, у меня в этом опыта ноль, расскажи мне, опытный мужчина, каково это — менять любовниц, так часто, как чайные пакетики? — Как чайные пакетики? — повернулся он ко мне. — У нас в России говорят «как перчатки», но эту устойчивую фразу надо долго объяснять вам, потому что традиции частой смены перчаток у вас явно нет… и я решила, что аналогия с чайными пакетиками будет логичнее. Их же заваривают один раз и выбрасывают… — Я даже не выжимаю, — засмеялся Сынри. — Поэтому, когда я несу их к мусорке, с них ещё капает кипяток… — Так вот почему я ещё не в урне? С меня не капает? — Я не выдержала и сама начала глупо хихикать. — И вообще, в этой фразе столько пафоса с твоей стороны… не люблю я вот это самодовольство. С чего ты взял, что девушкам нравилось быть с тобой, а не пользоваться твоими деньгами, к примеру? — Ну, давай, убивай мою самооценку. — Сынри вновь обхватил меня и, обнимая, привлек к себе. — Есть вещи, которые понять несложно. Настоящий оргазм трудно имитировать. — Если ты веришь в мои, значит не очень… — Глаза мужчины полезли из орбит в возмущении и воплощении преданного и всеми брошенного сироты. — Да шучу я, Господи, шучу! — прыснула я. Когда речь заходит о постельных делах, как я заметила, представители сильного пола становятся такими слабыми и ранимыми! — Я от твоих шуток скоро буду вынужден нанять психолога, чтобы тот выводил меня из состояния тотальной разочарованности в себе. — Улыбаясь, однако, Сынри втянул аромат моих волос, касаясь их губами. — Хотя раньше мне никогда не было так хорошо по вечерам, как это ни странно. Всё-таки приятно найти человека, с которым можно вот так болтать и обсуждать всё без утайки. — Не хватало ещё этой сентиментальности! Как я буду ему изменять с Мино, если надумаю, когда он из себя такого добряка корчит? Боже, ну почему я теперь день и ночь думаю о том, что где-то в Сингапуре плутает моя возможность на исполнение мечты, что Мино всё-таки достижим… — Ещё и перепихиваться между делом с ним же, да? Но вернёмся к новизне. Скажи, почему ты раньше терял интерес к женщинам так быстро? — Не знаю, — похоже, он говорил искренне. — Возможно просто не был исчерпан лимит того, что было неиспробовано, и я гнался за неизведанным, свежим, попробовать всех и по-всякому. — А теперь ты попробовал всё? — Не всё, конечно, но, может быть, все доступные категории, и продолжать пробовать дальше — это лишь интерпретация уже виденного, испытанного, имевшегося. — Мы полежали молча и, несмотря на то, что руки Сынри, голого, держали меня под одеялом — тоже голую, и мы ещё не ложились спать, он не попытался ещё раз заняться любовью. Ему понравилось разговаривать. — Я вот что думаю. Впервые посмотреть с кем-то на звезды — прекрасно, и когда ты это делаешь раз, два, три — это интригует. Но на пятый-десятый раз уже никакого интереса. Точно так же можно впервые потрахаться с красивой тёлкой, и второй, и третий — потом это надоест. Есть куча вещей, которые мы относим к красивым, эстетичным, романтичным, но каково их бытовое назначение? Никакого. В них нет ничего полезного и чего-то такого, что ты понимаешь — да, вот это в жизни реально нужно. Нет, они просто красивые и удивляющие несколько раз штуки, получив которые ты ищешь следующее. Что же тогда реально нужно? Ну, предположим, грубый пример, если заболеть и валяться в тяжелом состоянии в койке, то нужен не тот, кто звезды покажет, а тот, кто лекарство подаст, присмотрит, за руку подержит. И вот такие простые и незаметные вещи — они не надоедают. Как они могут надоесть, если они представляют собой какую-то необходимость что ли… А новизна… да, она хороша только в том, что не нужно на всю жизнь, в чем единственным достоинством только и есть, что раньше этого не имел, но и позже тоже не будешь… — Сынри покачал головой, прекращая монолог. — Я что-то поплёл тут такое… коряво получилось. — Нет-нет, продолжай, мне нравится. — И мне это всерьёз нравилось больше, чем Сынри-ёбарь, которому ничего не надо кроме пары раздвинутых ножек под его бедрами. — Да я, в принципе, уже всё сказал. Я не умелец выдавать свои мысли стройными концепциями, но если ты меня поняла, то я рад. — Я поняла тебя, — улыбнулась я. А Мино — это мой интерес к новизне или всё-таки жизненная необходимость? Мино, что ты опять делаешь третьим в этой постели?

Сынри сказал, что мои документы будут готовы вечером. Я держала в голове его предложение, что смогу устроиться к нему на фирму, но меня пока сдерживал недостаточный уровень английского. Я никого там толком не пойму. С другой стороны, документы — это и шаг к возвращению домой, но… Как много «но!». И одно из них начинается на «ми». И я не о третьей ноте, хотя если сравнивать заместителя начальника паспортного отдела с музыкой, то там безумно околдовывающее созвучие, целое произведение, соната, симфония! Куда мне возвращаться, к кому и зачем? Я зареклась не замышлять ничего серьёзного до получения информации о том, что произошло у моих близких за время моего отсутствия, а сведения Сынри тоже обещал вскоре предоставить. Я спросила его разрешения на прогулку по пляжу под чутким присмотром Тэяна, на что мой жених-любовник потерзался сомнениями и коротко пробубнил: — Ну, если он согласится… Тэян же не на меня работает. — Напоминание о том, чей он человек, должно было как бы сказать мне о ненужности лишних контактов, хотя бы и опосредованных, с Драконом. Я позвонила Тэяну, и тот согласился, попросив лишь подождать до обеда, потому что у него какие-то дела. Ожидание меня не затруднило, и когда он приехал, мы первым делом отправились в ресторан перекусить, перенеся прогулку на потом, когда желудок будет сыт. Я знала уже достаточно хороших заведений в Сингапуре, но выбор оставила ему. Мужчина привёз нас в ресторан возле пляжа, где мы и собирались погулять после. Тот самый пляж, где должны были раствориться боль и время, но вместо этого усилились и повисли тяжким грузом. На улице было жарко, и людей бродило не так уж много, но из зала веяло прохладой кондиционера, и не будь здесь очень дорого, все бы набились сюда, потягивая лимонад. Мне бросилось в глаза два ярких пятна и, идя за Тэяном, я не смогла не замедлиться, разглядывая в сдержанной обстановке помещения желтое и красное вкрапление. Приглядевшись, я узнала Сынхёна и Йесона, последний в обещанном кричащего цвета пиджаке, а первый, наверное из солидарности, в алом. К тому моменту, когда и Сынхён меня заметил, подняв руку, их увидел и Тэян. И вместо того, чтобы искать свободный столик, мы подошли к ним. — Добрый день! Какая встреча! — поднялся Сынхён, кланяясь головой. — Вот уж правда. — Мой спутник оглядел их, пожимая руки. — Что это? Никак День Дурака, а я не в курсе? — Всего лишь проигранный спор, — улыбнулся Йесон, мельком покосившись на меня. — Ты тоже проиграл? — обратилась я к Сынхёну. — Нет, это добровольное, — пригладил он, как любимую старую собаку, полы пиджака. — Мы похожи на M&M’s? — Есть что-то… — Осторожно протянула я. В тридцать четыре года нормально наряжаться в шоколадные конфеты? — Как поживает ваша супруга? — переключила я внимание на Йесона. — Спасибо, хорошо. Мы сегодня уезжаем, — он указал на пиджак. — Наконец-то, это заканчивается. — Передавайте ей привет, — раскланявшись, мы прошли дальше. Да, Сынхён теперь доложит Джиёну о том, что мы с Тэяном по-дружески катаемся и гуляем по Сингапуру, но я не думаю, что Дракон и без него бы был не в курсе. Сам же Тэян всё может сообщить. У него же нет секретов от товарища, которым он так восхищается! — Ох уж этот чудак! — уселся Тэян, взяв меню в руки. — У него вместо мозгов уже лапша, похоже. — А я думаю, что он умный человек, — не оборачиваясь, сказала я о Сынхёне. — Ты знаешь его прошлое? — Мы встретились глазами, и в моих было видно, что я-то кое-что знаю. — Я был в тюрьме, когда его жизнь изменилась, — витиевато сообщил Тэян. — Ты знал его жену? — Почти нет. Видел один или два раза. — Я развернула из атласной салфетки зеркально начищенную вилку и, хотя мы ещё ничего не заказали, завертела её в пальцах. — Сначала Сынхён вызывал во мне дикое отторжение и презрение, но, вопреки всему, я начала его уважать. — Это не трудно. Он достойный человек. Наркотики — единственная его слабость. — Вспомнился тот момент, когда Сынхён подвел меня в ту комнату, из которой было видно, как занимаются любовью Кико и Джиён. А что, если он делился сокровенным? Показывал, что сам предпочитает вот так смотреть, представляя другое, вспоминая… Мечты устремленные в будущее, как у меня о Мино, приносят мучение неизвестности, но что тогда чувствует человек, чьи мечты навсегда остались в прошлом и обречены превратиться в прах? Поевшие, мы разулись и брели по песку вдоль воды. Любовь Тэяна ко мне незримо ощущалась, но именно она, мне кажется, создавала некоторое напряжение, мешая мне свободно с ним беседовать, как с Сынри. Да и Тэян чувствовал себя так же. Я хорошо помнила то внутреннее терзание, когда узнала, что Мино посетил проститутку, переспал с другой, пока я грезила его чертами, губами, хотя бы одним поцелуем. Что же творится в Тэяне, когда он прекрасно знает, что каждую ночь я сплю с Сынри? И ведь он по своему почину вручил меня тому, чтобы спасти. Иногда встречаешься с такими жестокими условиями выбора, что кажется, будто прежний вопрос «отдать девственность» или «не отдать девственность» — сущий пустяк. Не могу сказать точно, чем манил меня этот пляж. Здесь прошел один из последних вечеров до того, как судьба моя окончательно покатилась вниз. Возможно, ходя туда-сюда по этому месту, я пыталась вернуть то ощущение невинности, которое было во мне до её потери. Но время упущено… Хотя, если его не существует, то как его можно упустить? Оно не движется, а люди меняются. А что, если и это не так, и мы только надумываем себе лишнее, считая, что раз что-то случилось, логичнее было бы повести себя по-другому, нежели прежде. А что, если мы сами в состоянии не меняться? Джиён, по-моему, овладел таким искусством. — Тэян, ты когда-нибудь был счастлив? — сунув ладони в карманы шорт, спросила я его. — Скорее всего. До того момента, когда стал задаваться вопросом — а счастлив ли я? — Я понимающе кивнула. — В тюрьме больше не о чем было рассуждать, как о жизни, о прожитом, о сделанном, изредка о будущем, но из-за решетки оно никогда не выглядит обнадеживающим. Думаю, что именно это в местах лишения свободы и ломает многих, там слишком часто и обильно думаешь. — Расскажи что-нибудь о себе, — попросила я. Мужчина, которому я обязана не спасением — как выяснилось, ничего и не должно было со мной случиться в нижнем борделе, — но готовностью пойти ради меня до конца. Я ничего о нем толком не знала, кроме того, что когда-то он любил хорошую девушку, не ответившую ему взаимностью, а потом попал в тюрьму и его новая пассия ушла к другому парню, с которым изменяла ему всё то время, что они встречались. — Да что обо мне рассказывать? Я, как и Джи, с малолетства на улице и в криминале. Ничего другого у меня никогда не было, разве что лет до десяти. — А что родители? Где они? — Далеко, я с ними не общаюсь, — отвернулся к горизонту Тэян. Ясно, семья не излюбленная его тема. Бывает и так, что родственники не становятся самыми близкими людьми для нас. Не всем везёт родиться в кругу любящих, добрых, заботливых и благополучных мам, пап, братьев, сестёр, дедушек и бабушек. — Ты один в семье? — Нет, ещё младший брат… — он предугадал по взгляду мой вопрос: — С ним я тоже не общаюсь. Не видел его лет семь и понятия не имею, где он и кто. — Как же так… — Тогда мне казалось неважным всё, кроме денег, власти, а потом, когда ввязался в преступность, уже первостепенным было хотя бы выжить, победить, устранить соперников. Для этого пришлось многим пожертвовать. Тем, чем я не стал бы жертвовать сейчас. — Внезапно нас нагнал Сынхён. Со стороны ряда закусочных, снявший от пекущего солнца пиджак и оставшийся в тонкой бледно-серой рубашке, мужчина шлёпал по влажному темному песку в лакированных черных ботинках, к которым уже прилип этот самый песок. Брюки плотно закрывали ногу, не показывая даже цвета носков, потому пострадали тоже, слегка намоченные по краю. Я сравнила наши с Тэяном босые ступни с его пуританской закупоренностью. — Вы всё ещё гуляете? — мягко поинтересовался он. — А я вот проводил Йесона и тоже решил пройтись. — Шедшие мимо две девицы в купальниках, улыбаясь американскими улыбками, загляделись на Сынхёна, ища отклика с его стороны. Он был видным мужчиной, высоким брюнетом с благородными чертами, поэтому было на что клюнуть. И тем больше он привлекал внимание, что кроме него ни одного человека в брюках и офисной рубашке тут не было. Сделав вид, что не заметил, как с ним попытались флиртовать, Сынхён вытащил солнечные очки с верхней пуговицы, за которую они были зацеплены, и нахлобучил их на нос поплотнее, чтобы скрыть взгляд от яркого света и ненужных ему озабоченных переглядок. — Жарко сегодня. — Сынхён поправил указательным пальцем очки за оправу, чтобы не сползали, и я заметила на безымянном золотое кольцо. Как я раньше не видела? Он до сих пор носит его… — Да, душно… — согласилась я, понимая, что совершенно не знаю, о чем с ним можно было бы поговорить. У Тэяна зазвонил телефон и он, извинившись, достал его и отошёл что-то решать деловым тоном. — Ботинки не жалко? — решилась я, кивнув вниз, частично подозревая, что Сынхён мог и не обратить внимания на порчу обуви. Мужчина посмотрел вниз, отчего очки опять шевельнулись, и их пришлось придержать. — Да нет, — пробасил он глухо. — Крокодил уже мертвый, что ж его жалеть? — А живого тебе было бы жалко? — Каковы были рамки человечности Сынхёна? Шире, чем у Дракона? — Живых в принципе немного жальче, чем мертвых, — заметил он. Знал ли он, что Джиён рассказал мне о его жене? — Мы с Джиёном часто спорили о существовании загробного мира. Ты знаешь, наверное, об этом… — Жаль, что он спрятался за непроницаемыми черными стеклами, я бы хотела читать эмоции в его глазах. — Интересно всё-таки, есть он или нет? Я в него верила, но твой товарищ пытался убедить меня, что это всё ерунда. — Ты слышала когда-нибудь о Гарри Гудини? — Я покачала головой. — Был такой иллюзионист и фокусник век назад. Кстати, он и в России бывал с гастролями. Так вот, при жизни своей он хотел доказать, или вернее узнать, что есть нечто сверхъестественное, что существует место, где обитают души. Он искал медиумов и экстрасенсов, колдунов и магов со всего света, желая, чтобы они доказали ему, что призраки, параллельный мир, волшебство — существуют. Ни один не прошёл его проверки, все оказались мошенниками и шарлатанами. И вот, когда он умирал, как говорят, он оставил своей жене какой-то пароль, какой-то тайный знак, который он должен был подать, если бы вдруг остался духом или смог перебороть преграду, разделяющую мир живых и мертвых. Человек, который фактически обманул законы природы — настолько невероятны были его трюки — верил в то, что и смерть обмануть удастся. И вот, когда он скончался, его жена стала ждать и искать возможности связаться с его душой. Она тоже принялась нанимать медиумов и некромантов, которые должны были сообщить ей тот самый пароль в качестве доказательства, что Гудини «вышел на связь». Но ничего не произошло. Никто так и не назвал ей условленного. Даже великий иллюзионист не сошел с небес на землю. — Я не собиралась вставляться, но Сынхён предупреждающе поднял руку. — Только про Христа не надо. — Я и не думала… он же не фокусником был, в конце концов, — насупилась я. — Да? А, по-моему, превращать воду в вино и ходить по воде — это чистое шоуменство. Я так и представляю себе седого старца-отца, то бишь Бога, который говорит: «Сынок, я отправляю тебя к людям, наделяя чудотворными силами, чтобы ты дал им истину, учение и облегчил им жизнь, творя исцеление душ и тел», а Иисус такой, — Сынхён щелкнул звонко пальцами, — «Блестяще, побегаю по морю и наделаю алкоголя из водицы». По факту он больше смахивает на Брюса Всемогущего. Будь ты на его месте, стала бы доказывать своё божественное происхождение таким образом? — Слушай, я не хочу говорить о религии. Всё, давайте забудем, что я христианка, можно я буду молча верить? — Конечно, пожалуйста. — Сынхён развернулся к проливу, встав ко мне в профиль. Я дала отпор, но верила ли я уже, как прежде? Поздно было просить не говорить об этом, потому что всё во мне было в сомнениях. — Если праведный человек и грешник полюбят друг друга, а после смерти первый попадёт в рай, а второй — в ад, станет ли рай для праведника раем без возлюбленного? — Стесненная тем фактом, что не хочу открывать свои знания о его биографии, я растерялась, но ответ, казалось бы, был на поверхности. — Нет, я думаю, что без дорогих людей раем ни одно место не станет. — Примерно как роскошь Сингапура не делает меня счастливой без близких и любви. — Как же быть? — Не знаю. Возможно, душа после смерти забывает свои чувства… может, поэтому Гудини и не вернулся? Он всё забыл. — Сынхён задумчиво постоял, покачнувшись с пятки на носок. — Ужасно. — Что именно? — Солнце печет просто ужасно, — внезапно сменил тему Сынхён. — У тебя когда-нибудь было желание заплакать при виде солнца? — Кажется, у кого-то мозги припариваются и он начинает входить в привычное ему состояние. — Да вроде бы нет… а у тебя? — На рассвете, постоянно. Поэтому предпочитаю спать до обеда. — Что такого сентиментального в солнце? — Оно оповещает о новом дне. Воспевает жизнь и пробуждение, — спокойным низким голосом сказал Сынхён. Я опустила ресницы, начиная понимать, когда Тэян вернулся к нам, закончив разговор. — Ну вот, надо кое-куда съездить, порешать дела, — он кивнул мне. — Поехали? Отвезу домой. — Я посмотрела на не шелохнувшегося Сынхёна. — Что ж… до свидания! Приятно было… пообщаться. — До свидания, — отзеркалил мужчина, и мы ушли, а он так и стоял на берегу, обездвиженный, через черные линзы смотрящий на горячее небо, раскаленное солнцем, на которое он любовался в одиночестве, потому что кто-то, умерший три года назад, новых дней больше не увидит. Вечером Сынри привёз мне новый паспорт и вручил так торжественно, словно это были документы на владение целым государством. Я полистала с интересом удостоверение личности гражданки Южной Кореи, ознакомившись с псевдонимом. Вряд ли он мне пригодится, потому что паспорт требуется лишь для легитимизации меня, как человеческой единицы, а звать меня всё равно будут по настоящему имени. Оставалось узнать только, что творилось на моей родине, и эта моя просьба тоже была вскоре удовлетворена Сынри. Дней через шесть после дарения паспорта, он, в свой выходной день, свозил меня в ресторан, а оттуда мы заехали в какую-то контору, из которой он вышел с тремя папками, достаточно толстыми, чтобы заподозрить их в насыщенности и информативности. — Держи. То, что ты хотела знать. — Он тронулся, а я так и гладила обложки до самого возвращения в квартиру, не решаясь окунуться в правду, не зная, какой она окажется. — Я попросил сделать снимки для достоверности. Значит, там, внутри, ещё и кадры из жизни людей, которых я почти пять месяцев не видела… из моей прошлой жизни. Усевшись в зале, я разложила отчеты перед собой. Не подписанные, они никак не выдавали себя, в какой папке о ком говорится. — С тобой побыть? — спросил Сынри, стоя в проходе. — Нет, лучше не надо, — отказалась я и, когда он скрылся, решилась распахнуть первую. Там была фотография моего жениха. Он выглядел… таким же, каким я его и помнила. Ничем не изменился. Отодвинув снимок, я принялась читать. Все сведения о нём, чтобы я убедилась, что речь идёт о том человеке. Потом я перевернула страницу. Под прозрачную плёнку файла была подсунута другая фотография. На ней мой бывший суженый сидел в своей машине с какой-то девушкой, обычной, простой, ненакрашенной. Но мне потребовалось прочесть комментарии, чтобы убедиться, что она заняла именно моё место. В докладе сообщалось, что (судя по датам) через месяц после моего исчезновения, когда я была ещё в борделе Тэяна и боролась за свою невинность, родители моего жениха нашли ему другую невесту, убедив его в том, что я пропала безвозвратно. Отшвырнув от себя папку, я уронила её на пол, и из неё рассыпались ещё фотографии, где молодой человек держал новую спутницу за руку где-то возле своего дома, где он улыбался и смеялся, разговаривая со знакомыми. В общем, никаких признаков несчастья и горечи от потери. Сжав кулаки, я ногтями оставила красные следы на ладонях. Поднявшись, я наступила на снимок с его лицом и несколько раз топнула, сминая. Чертов семинарист! Даже Сынхён любит сильнее! Он за три года не разлюбил, а этот… этот… Пнув фото, я плюхнулась на диван и взялась за следующую папку. Лицо мамы на первой странице заставило меня сразу же заплакать. Сжавшись и беззвучно захныкав, я прижала глянцевую бумагу к груди. На мамином челе застыло горе и тревога. Не приходилось сомневаться, что это недавнишний кадр, такой она никогда раньше не была… и косынка, под которую она обычно убирала волосы, сменилась черным платком. Она думает, что меня больше нет… я принесла ей столько страданий! Фото отца явило его более суровым, чем раньше, появились новые морщинки, седина в бороде. Мои родные… пальцы дрожали, пока я перебирала фотографии братьев и сестёр, дедушки, бабушки… у них ничего не изменилось без меня, за исключением того, что они жили в напряжении и мучительной надежде. В отчете так же рассказывалось, что родители до сих пор пытаются заставить полицию продолжать поиски, не бездействовать, что они обращались куда только можно, и продолжают обращаться. Но во всём этом мой жених не участвовал. Он уже не был частью моей жизни, он добровольно свернул в другую сторону. Всё это мне потребовалось переварить, прежде чем браться за последнюю папку. Там должно быть всё о Вике. Что узнаю я там? Неужели недостаточно того, что я рисковала жизнью, охраняя свою честь ради того, кто не попытался приложить хоть какие-то усилия для моего возвращения? Мерзавец… я думала, что оставила в России самое достойное, а тут окружена скотами и подлецами, но теперь… даже Сынри выигрывал на фоне этой непостоянной сволочи! Месяц, Господи, он переждал всего месяц, после чего согласился завести новую невесту! И ведь его никто не принуждал, не угрожал. А я… готова была умереть, лишь бы остаться нетронутой. Ради него. Тварь. Открыв досье на Вику, я увидела её слегка поправившейся. Сколько у неё уже должен быть срок? Около четырех месяцев. Самые страшные подозрения, казалось, развеялись. Она не сделала аборта, и моя жертва не была напрасной. Но потом я внимательно стала читать о её жизни. Отца нет, старший брат женат, имеет маленького ребенка и живет отдельно, в двушке. Мать Виктории работала на кассе в одном из сетевых магазинов; вернувшейся в положении дочери не поверила насчет похищения, и уверена, что та где-то нагулялась и вернулась (о чем беззастенчиво рассказывает всем соседкам и другим кассиршам). Обеспечивать дочь и её приплод не желает, хотя из дома не выгнала. Вика, бросив учебу, встречается с каким-то зрелым мужчиной, который, возможно, обещает взять её на содержание. Захлопнув папку, я спрятала лицо в ладонях. Всё. Конец. Это то, ради чего я принесла себя на заклание? Это то, чего я хотела для Вики? Нет, я верила, что она обретёт счастье, вернувшись на родину, но счастьем там и не пахнет. Я могу примерно представить, в каких условиях ей приходится жить. В борделе Тэяна ей было бы лучше. Да, я так искренне считаю. Каковы же итоги? Жених доволен жизнью без меня, Вика недовольна ей из-за меня, семья моя не обрела покоя после моей пропажи. А я сама? Запуталась и потерялась. Ни стало бы моё возвращение похожим на случай Вики? Вокруг сплетни, злые языки, неустроенность… от меня, правда, никогда бы не отказались мать и отец, и упрекать не стали, поверив мне. Разметав снимки, листки и папки, я поднялась, плачущая, загнанная в тупик, совершенно обессмысленная. Ворвавшись на кухню, я увидела там Сынри, тихо пьющего кофе. Наши взгляды встретились. — Можно что-нибудь разбить? — хлюпая носом, с красными глазами, спросила я. Мужчина некоторое время помолчал, потом встал, подошёл к раковине, раскрыл полку над ней и, указав жестом «добро пожаловать» на тарелки внутри, отступил подальше, сев на место. Подойдя к мойке, я достала первую тарелку. Никогда не била посуду. Всегда было жалко, не видела смысла в порче вещей. — А-а! — бахнула я её об пол и зарыдала сильнее. — Сволочи! — Я достала вторую тарелку. — Почему?! Почему?! — Звон, очередные осколки. Рука сама взяла третью. Слёзы лились не прекращаясь. — Я же хотела, как лучше! Почему ничего не вышло?! Что я сделала не так?! — Грохнув две тарелки подряд, я выдохлась, напрягшись от дребезжания в ушах, вызванного своими же действиями. Сев на корточки, я уткнулась в коленки, плача. — Всё без толку… всё напрасно… бесполезно… Сынри присел рядом и тронул моё плечо. — Не стоило тебе этого показывать, наверное. — Я подняла на него глаза. — Стоило, очень стоило! Какой же я была глупой… каждый раз, когда я считаю, что узнала о себе всё, оказывается, что всё намного хуже! Я не должна была спасать Вику, я не должна была думать о своём женихе… зачем? Кому это всё было нужно? Мне? Но мне тоже лучше не стало. — Даша, что не делается — всё к лучшему. По крайней мере, я доволен результатом, — услышала я его ободряющий голос над ухом. — Если бы ты не пыталась спасти Вику, ты бы не пришла ко мне… — И ты бы трахался с какой-нибудь другой — какая разница? — Я посмотрела на него, горя ненавистью и гневом, относящимися ко всему миру. — Какая разница? — Сынри поднялся, отступив. Такое ощущение, что я чем-то задела его. — Да, в самом деле — нет разницы! — Выйдя быстро из кухни, он оставил меня одну среди осколков. Осколков посуды, моей жизни, моих надежд и меня самой, расколовшейся ещё мельче, чем эти пять тарелок.