Мания приличия

Продолжаем

Мино привёз меня в какой-то парк. Оставив машину, мы пошли по дорожкам между густых зарослей джунглей, хоть и напоминающих первозданный девственный лес, но очевидно, что ухоженных, сдерживаемых руками человека. Иногда встречались другие прохожие, шагающие в этом природном раю. Руки в карманах, мой спутник шагал медленнее, чем я, потому что его ноги были куда длиннее. В его лакированных черных ботинках отражалось небо, настолько они были вычищены. Вообще каждый раз казалось, что на нем новые вещи, настолько Мино был холен, выглажен, вылизан. Это было иллюзией, но привычка и умение следить за собой делали молодому человеку честь. В России я встречала настолько же замороченных на внешности парней, которых называли… как же? Эти самые… метросексуалы! Вот. Но они были настолько плюгавыми, какими-то изнеженными и балованными, что не вызывали восторга. Поэтому, наверное, неправильно говорить, что Мино настолько же заморочен, да и вообще заморочен. Он мужчина, который держит марку, умеет преподнести себя, но не для самолюбования, а для создания имиджа по делу. Будь ему нужно вспахать грядку для заверения Джиёна в преданности, он бы ходил в рабочей робе, думается мне. Я покосилась на него. Рабочая роба сидела бы на нем, как на ином свадебный костюм. Дело в характере, стати, осанке, которые не вымуштруешь, если от рождения нет данных.

— Почему тебе нравится именно это место? — спросила я его. — Тут можно отдохнуть от вездесущей воды, — улыбнулся Мино и остановился. — Тебя тоже она угнетает? — приятно изумилась я. — Я только вчера поняла, как скучаю по совершенно отличным от местных пейзажей панорамам России. Там я очень любила ходить в лес. А тебе что больше нравится? — Я способен привыкнуть ко всему, — пожал он плечами. Но после немного подумал. — Мне нравится вид гор. — Мне тоже! Они завораживают, — что-то я слишком стала подпевать ему. Да, наши вкусы часто сходились и беседы выходили куда лучше, чем с Драконом… Я опять вспомнила о нем, и настроение упало. Откуда-то издалека покатились крики расстающегося с жизнью, фонари со стройки мелькнули перед глазами, скрип железных опор под чьими-то ногами… Джиён сказал, что если Мино что-то сделает не так, то он зальёт его бетоном, не жалея. Страшно. Я не переживу, если что-то случится с Мино. Если бы там вчера был он… Я покачнулась от дурноты и на глазах моментом встали слёзы, режущие глаза. Грудь разрывало от боли. — Даша, что с тобой? — коснулся молодой человек моего плеча. Я постаралась взять себя в руки, развернувшись в ту сторону, откуда мы пришли. — Всё в порядке… — Это, по-твоему, всё в порядке? Что произошло? — Я посмотрела в его вопрошающие глаза. Он ничего не в силах изменить. Я в какой-то степени обреченная. Как уже стало ясно из всех диалогов с Джиёном, что бы я ни делала, происходит лишь то, что ему нужно, постольку, поскольку у него есть интерес. А когда он кончится — всё закончится и для меня. А Мино свободен, он просто работает на босса, которого выбрал сам, и я не имею права требовать спасения собственной жизни ценою его. Этот риск не оправдан. — Ничего. Давай возвращаться. — Тебе что-то не понравилось? — усомнился он в моей искренности. Я плохая лгунья, естественно, по мне видно, что мысли мои далеки от безмятежности и счастья. Взяв его за руку, я покачала головой и потянула его к машине. Мино не воспротивился и пошёл к ней, открыв салон, усадив меня внутрь и сев за руль. — Мне не нравится твоё состояние, Даша. — Я хмуро смотрела перед собой, передернув плечами. Что тут скажешь? Я сама от него не в восторге. Джиён разъедает меня изнутри, я почувствовала это. Понимая, что все его речи и доказательства направлены на то, чтобы погубить мою душу, я не могла, не в состоянии была опровергнуть и откинуть большую часть его аргументов. Я была с ними согласна, потому что разум крутил так и этак все возможные варианты и не находил ошибок. Джиён в большинстве вещей прав, но тяжело даже не от этого, а от того, что я одновременно хочу и не хочу с ним соглашаться. Мне тяжело не от того, что я не понимаю его — я не понимаю себя! Меня словно две. Ночью, когда я мучилась после убийства того человека, я ощущала в себе этот разламывающийся ломоть души. Такой сильный шок раздвоил меня, раздробил. Я хотела склеиться, но не находила средств. Окончательная путаница возникла у меня на решающем этапе: чтобы выиграть, я должна понять Дракона и, кажется, я это почти сделала, он чудовище с беспощадной логикой — что тут понимать? — но не проиграю ли я в тот момент, когда придёт осознание и приятие его мировоззрения? Как победа может равняться проигрышу? Это, однако, совпадало с объяснениями самого главаря сингапурской мафии, у которого ничего не делилось на два, на черное и белое, на хорошее и плохое, а, стало быть, не делилось на победивших и проигравших? Так? Горечь и боль вернулись, навалившись на меня и пригибая к земле. Кое-как попытавшись оклематься в компании Мино, я вновь вернулась в тот глубокий мрак, куда попала накануне. Никакое понимание, никакое разумное объяснение не могли изменить того, что убивать — ужасно, что злом на зло не отвечают, что смотреть на чужие мучения я не в силах. И да, наверное, Джиён прав, умоляй о пощаде меня серийный маньяк, я бы не выдержала. Я слишком мягкотела, поэтому и не могу сражаться с Драконом, которому всё нипочем. Почему же меня не укрепляет вера? Непоколебимая вера помогала мученикам переносить свои страдания, но не чужие. Не значит ли это, что мученичество и христианское самопожертвование основаны на желании быть героями? Ведь подставить под пытки другого — это подлость и трусость, а себя — героизм. А стремление к героизму — это гордыня. Грех. Вот, вот она — рациональная цепочка Джиёна. Когда тянешь её, звено за звеном, то видишь, что это своеобразный браслет на запястье трюкача. Это ловкое мошенничество, где противоположности соприкасаются, потому что самые дальние друг от друга концы самые же близкие, и в точке соединения они сливаются в одно. Праведный образ жизни, соблюдение постов, чтение молитв — для чего всё это? Для одной единственной цели — попасть в рай, угодить туда и получать наслаждения вечность. Выходит, большинство погибших за веру руководствовалось не любовью к Богу — что ему станется от смерти за него или против? Он же Бог, он не зависит от людей — не желанием спасти кого-то, защитить что-то, а тем, что за мученическую смерть обещается прямой путь в рай. Я укоряю Джиёна за то, что он всё делает ради денег и удовольствий, а тем временем даже святые и мученики… и я? Чего ради я следую всему этому? Естественно, потому что верю в рай и боюсь попасть в ад, и чтобы получить желаемый результат, я соблюдаю правила. И я готова убить себя, погубить тело только при условии, что это соответствует требованиям Господа к праведникам, а быть праведником — получить билет в рай. Боже, выходит все, абсолютно все люди живут для удовольствий, сейчас или за гробовой доской, но ведь это же правильно? Психология и медицина называет тех, кто стремится к страданиям и мукам мазохистами и нездоровыми личностями. Но если почувствовать здесь подвох и представить, что это такая злостная каверза Дьявола, и на самом деле в рай попадают те, кто избавился от желания удовольствий и, махнув на всё рукой, готов попасть и в ад, поэтому проживает, как живется, грешит, понимая, что неправ, нарушает, сокрушаясь и раскаиваясь, но признавая слабость плоти. Такие люди подходят к смерти, будучи уверенными, что после последнего вздоха им ничего хорошего ждать не приходится и, о чудо, им-то и открываются врата рая, а те, кто с уверенностью и самодовольством готовился к нему, разворачиваются в ад. Всё дело в гордыне и амбициях, они ведь тоже губят людей. Разве понравится Господу душа, которая будет уверять, что достойна похвалы и награды? Вот где кроется разгадка любви Иисуса к раскаявшимся — в них нет апломба, в них нет наглой уверенности в своей правоте и чувства избранности, что, по сути, разновидность эгоизма. Согрешившие и кающиеся никогда не возомнят. Умеющий унизиться не возгордится. Признавший слабость — силён. Если бы сейчас со мной был отец, мне кажется, он бы согласился. Но его нет, и то, к чему я пришла в своих рассуждениях, с подачи Джиёна, так и останется висеть во мне не отнесенным к истине, потому что не у кого спросить, негде узнать… Стоявшие в глазах слезы полились на щеки. — Даша… — позвал меня Мино. Я повернулась к нему. Вытерев слезы с моего лица правой рукой, он откинул левую, открывая плечо в белой рубашке. — Иди сюда, — кивнул он на него, как на подушку и я, сдавшись, наклонилась, приблизившись, и положила на него голову. Знакомый одеколон, изумительный запах. Он успокаивал. Я сомкнула веки, чтобы отдохнуть немного от мыслей, погружаясь в ощущение этого аромата. Я почувствовала на щеке ладонь, едва касающуюся, погладившую меня. Лба коснулись губы Мино и я, вздрогнув, прижалась к нему сильнее. Мне было плохо, и кроме него совершенно не у кого искать поддержки. Не спасения — забуду про него, а небольшого, дружеского участия. Убийства, разврат, обман — каким бы кошмарным ни был Сингапур, он не испортил Мино до созвучия с собой. Два пальца тронули мой подбородок и, чуть надавив на него, заставили приподнять лицо. Я не открыла глаз, мне было неспокойно и пугливо. Напротив, я зажмурилась сильнее, когда Мино опустил свои губы на мои и, подержав их без движения некоторое время, вдруг резко развел ими мои уста, ворвавшись внутрь. Пальцы, поддерживавшие подбородок, перешли выше и, всей ладонью завладев моим лицом, заставили на миг, в действительности, забыть обо всем. Рука, на которой покоилась моя голова, согнулась, и другие пять пальцев ворвались в мои волосы сзади, перебрав пряди и добравшись до затылка. По коже побежали мурашки. Когда сестра, бывало, заплетала мне волосы, или мы просто баловались с ней, и она задевала мою кожу головы, мне всегда было жутко щекотно, но сейчас ощущение щекотки стало особенно острым, и оно вызывало не смех, а мышечное напряжение. Язык Мино красиво вошёл до середины и, заставив меня захмелеть, недоласкав не знаю до чего, но чувство было именно такое, что недоласкал — вытянул его из меня обратно. Поцелуй разомкнулся так же внезапно, как и начался, стихийный, сокрушительный, обезоруживающий. Смущаясь, нерешительная, я приоткрыла один глаз. Мино смотрел на меня. Я открыла второй, чтобы не выглядеть дурочкой. — Полегчало хоть немного? — слегка коварно улыбнувшись, задал он вопрос. — Нет, всё стало совсем плохо, — тихо прошептала я, понимая, что поддалась поцелую с парнем, который меня не любит. Которого, похоже, всё-таки люблю я. Но это не имеет значения и должно быть похоронено во благо нас обоих. — Почему? — Не дожидаясь ответа, он притянул меня к своей груди и, обняв крепко, отпустил. — Прости, но единственный верный пароль к женским загадкам, который я подобрал за свой опыт — это то, что успокаивать их словами бесполезная трата времени. Только действиями. А поскольку я не могу сделать ничего большего… — Не надо. И этого не надо было делать, — села я ровно на своём сидении, пока мы отъезжали. Но по телу ещё бродил легкий озноб. Поцелуй, как электрический заряд, зажег меня, подобно лампочке. — Я не имела в виду, что поцелуй был совсем плохим, поэтому всё стало плохо — ты не подумай. — И не подумаю, — повел он бровью, переключив на коробке автомат с задней скорости на переднюю. — В смысле? — Если бы я мог подумать, что мой поцелуй будет плох, я бы не выбрал его, как метод успокоения, — снизив скорость на повороте, Мино посмотрел на меня, блестя глазами. — Я знаю, как я целуюсь. — Какая самоуверенность! — хмыкнула я, наиграно возмутившись. Но не споря. Я-то тем более знала, как он целуется.

Не увидев машину Дракона, я обрадовалась, но, тем не менее, входила в дом, как героиня фильмов про какую-то резню, где в особняке обитает убийца, а ей нужно войти внутрь по каким-либо причинам. Это логово хищного зверя, кровожадного, мне пора это запомнить. Коттедж выглядел пустым и нежилым, когда не горел свет, не раскрывал через стекла содержимого. Мне не хотелось отпускать Мино от себя, чтобы чувствовать присутствие нормального человека рядом, но тот сам не любил излишне мелькать перед глазами Джиёна, да и я дала себе зарок, что не стану подставлять молодого человека или пытаться прикрыться им. Задержавшиеся дольше обычного, мы приехали после обеда и, не найдя себе занятия лучше, я принялась за готовку ужина. Но моё одиночество прервалось минут через пятнадцать, когда овощи для мясного рагу пассеровались и я уже заканчивала разделывать само мясо. Давалось мне это с трудом, потому что вид сырого, мертвого, с кровью освежал воспоминания о ночи. — Привет, Даша, — раздалось за моей спиной. Я слышала его приближение, поэтому сумела подготовиться и сделать вид, что не замечаю его. — Я поздоровался, — сообщил Джиён, видя, что я не собираюсь откликаться. Я услышала вздох. — Ты всё ещё обижаешься? — Выдержка моя треснула. Выпрямив спину, я прищурилась и, за секунду достигнув пика ярости, развернулась и прошипела: — Обижаюсь? Обижаюсь?! — Как и предполагалось, мужчина стоял совершенно невозмутимо, одетый, как обычно, причесанный, как обычно, чуть улыбающийся, как обычно. — Ты не любимую вазу разбил, ты не переключил шоу, которое я хотела досмотреть. Ты даже не отказал вернуть мне свободу! Ты. Убил. Человека. — К чему эта трагичная парцелляция? — сняв с головы солнечные очки, Джиён затряс их в руке. — Да, убил. Не первого, и не последнего. Но ты же не была ценительницей погубленных тел? Ты же за души ратовала? А душа пострадала моя, взяв на себя очередной грех, так почему вся жалость пошла мимо меня? — Но ты сделал это специально! За что тебя жалеть, если ты не считаешь сотворенное злом?! — Почему это? Очень считаю. Что будет на ужин? — А-а! — прорычав, я схватила чашку, висевшую на крючке и, вложив всю свою силу, запустила её в Джиёна. С меткостью я не очень дружила, чашка угодила в дверной косяк, и Дракона бы всё равно не задела, но он заранее убрал плечо подальше. Посмотрев на осколки, он стёр с лица ухмылку и серьёзно изрек: — А если я? — Давай! Тебе и пристрелить кого бы то ни было не трудно, что уж говорить о том, чтобы швырнуть что-то в человека! — К моему изумлению, Джиён наклонился и, стянув с ноги тапку, зарядил её в меня. Я едва успела пригнуться, чтобы тапкой не получить по голове. Она пролетела надо мной, ударившись о кафель на дальней стенке. Когда я разогнулась, убрав руки, прикрывавшие макушку, то обнаружила, что несколько успокоилась. Не от страха, скорее от неожиданности, что Джиён способен с каменным лицом швыряться тапками. В другой раз это выглядело бы комично. Но я всё ещё не могла смеяться. — Что дальше? Метнёшь в меня нож? — хладнокровно поинтересовался он. Я запыхтела, но молча. Посмотрев на кусочки разбившейся чашки, я отругала себя за горячность и несдержанность. Я не имела права бить чужую посуду. Никогда прежде ничего не портила, но Джиёну хотелось насолить хоть как-то, я хочу ему испортить как можно большее. Взяв мусорный пакет, я присела на корточки, подойдя к осколкам, и принялась собирать их. Мужчина отодвинул стул и сел, никуда не уйдя, что раздражало. — Я вижу, ты устала. Я тоже устал, — откинувшись на спинку, он закинул ногу на ногу. — Но я держу своё слово, и пока идёт твоя королевская неделя, я ничего не сделаю непозволительного и вытерплю всё, раз обещал. — Мне не хотелось даже смотреть на него. Я ползала у его ног, собирая ошметки фарфора. — Совместная жизнь — это труд, Даша. Здесь каждый обязан подстраиваться, а не диктовать условия. Ты же понимаешь, что я подстраиваться давно отвык? Я только назначаю правила, а тут такой поворот… — Неужели ты не понимаешь, что не в этом дело? — прошептала я, не оборачиваясь. Плюс ко всему, я его перебила. — О чем ты? — Дело не в жизни под одной крышей, — я всё-таки посмотрела на него через плечо. — Ты заставил меня быть соучастницей убийства, видеть муки того несчастного… — Разделить со мной всё, что я делаю, всё, чем я живу, — Джиён встал и, сделав шаг, сел на корточки рядом. — Я показал тебе всё, совершенно всё: как я трахаюсь, как я бухаю, как принимаю наркотики, как убиваю. Не осталось ничего, что ты бы обо мне не знала, чего не видела. Мне тебя больше нечем удивить или шокировать. Можешь представить что-то худшее для себя, чем это всё? Ты всё увидела, всё выдержала и пережила, зачем принижать себя и делать вид, что ты сломалась или съехала с катушек от этих зрелищ? Ты в порядке, не развози сопли. Мы с тобой хотели понять друг друга и подружиться, разве нет? Я сделал всё, чтобы не осталось преград. Я напомнил тебе о том, кто я, когда ты стала забывать, а забывать что-либо о людях, с которыми имеешь дело — неуважительно. Да и не безопасно для самого себя. Так что я задаю тебе вопрос, в состоянии ли ты закончить королевскую неделю, учитывая всё, что ты узнала и узрела? Возможно, придётся повторить что-либо из пройденного, но только так я и живу… Принимаешь ли ты всё это и готова ли продолжать общение вот с таким, реальным грешником, а не сторонним, жалким, чей самый великий грех — это рукоблудие до первой рождественской звезды? Даша, очнись и взгляни вокруг. В Библии прощали и за более страшные деяния, так где же твоё христианское всепрощение? Где твоя доброта? — Джиён поднялся, и мне пришлось задрать голову. — И почему я тебе должен о них напоминать? Где твоя твердость и твои убеждения? Мне казалось, что ты из тех, кто скажет «Господи, прости их, ибо не ведают», когда тебя начнут поджаривать на костре или забивать камнями. Так что, ты останавливаешься, отвергая мои попытки наладить контакты, или продолжаешь? — Я опустила лицо к полу, задумавшись. Я ругала его за судейство, но сама тоже не имела право быть судьёй и судить его. Простить его? Выходит, что не мне прощать, не мне обижаться, рассудит-то только Бог. — Решай скорее, я не курил уже часов тридцать шесть, хотя до этого лет двадцать курил ежедневно. — Услышав в этом зацепку, я будто смогла перебороть ту гадость, что осела во мне. Джиён способен меняться. Он не потерян. Что бы он ни совершал, рано или поздно возможно прекратить это. — Я продолжаю, — подняла я взгляд и протянула ему руку. Приятно удивившись, он кивнул, расплывшись, и протянул ладонь. Ту, что давала приказы убивать. Я взялась за неё и поднялась вместе с пакетом. — На ужин королева хочет в ресторан. Ты же не откажешь? — Ни в коем случае! — Джиён развел руки в стороны, обнимая мою идею. Ему показалось, что я перешла на его сторону, приняв методику познания полным погружением. — В Сингапуре же есть нищие, малоимущие и сироты? — Лицо мужчины сразу же застыло, поняв мой ход мыслей. — Мы пригласим их с собой и накормим. Устроим праздник. Человек пятнадцать-двадцать, больше я не прошу. — Дракон задвигал желваками, впившись в меня глазами. По-моему, в фантазиях меня начали убивать следующей. — Что-то не так? Король не исполнит каприз королевы? — Ну, разумеется, исполнит, — натянул на губы улыбку Джиён. — Тогда пойду, переоденусь понаряднее. — Русская мерзавка, — сквозь зубы проворчал он, но сопровождая это ироничным оттаиванием. — Ты понимаешь, как на меня будут смотреть мои люди и мои партнеры, представители других кланов? — Королева может делать всё что хочет, только не вмешиваться в правление короля, — повторила я его слова. — Меня не должно волновать то, что касается твоих партнеров. Я не претендую на твою власть. Я хочу благотворительный ужин. — Я погасила конфорки, прекратив готовку. — Не будь это ты, я бы сказал, что ты потом за всю жизнь не насосешься за такие выкидоны. — Фу, ваше величество, как некрасиво. При вашем-то статусе. — При моём статусе можно делать какое угодно фу и два фу сверх положенного. — Кроме этого, похоже, ты и так ничего не делаешь. Одни сплошные гадости. — Мы вышли из кухни, и подошли к лестнице, начав по ней подниматься. — Это лучше, чем совсем ничего не делать. Леность развращает, знаешь ли. — Я подняла брови, выказывая негодование этому парадоксу. Джиён игриво разулыбался. — Ну, меня развратила не она, конечно… — Иди, звони, чтобы организовали благотворительный ужин. — Даша, — окликнул он меня, когда мы поднялись и разошлись в разные стороны, каждый к своей спальне. Я остановилась, поглядев на него, разглядывающего меня. — Что? — Я тебя всерьёз захотел. — Я вспыхнула, залившись алым. — Не знаю, надолго ли этого желания хватит, но… — он уловил оттенки какого-то отторжения, или беспокойства, или стыда на моём лице. — … Я всё равно не буду с тобой спать. Это будет самое большое разочарование для нас обоих, уверен. — Ты так говоришь, как будто всё зависит только от тебя, и с моей стороны никаких возражений не будет. — Ты права, — загадочно подмигнув, Джиён растворился в своих личных апартаментах, а я пошла преображаться в королеву Сингапура, чтобы достойно представить своего добродушного, любезного, щедрого, заботливого мецената и альтруиста, короля Джи-Дракона. В Сингапуре бедных людей было не так уж много, но около двух десятков нашлось. Люди Джиёна — драконы, быстро выудили из всех трущоб нуждающихся, плохо одетых, беспризорных подростков из неблагополучных семей, и в половину восьмого они были доставлены в один из приличнейших ресторанов. Мы с Джиёном заняли там крайний столик на двоих, плотно поели, не привлекая к себе никакого внимания, и уехали, когда там ещё доедали десерты привезенные позже. Даритель пожелал остаться анонимным, но я минут за десять окончательно поняла, что беднякам дела не было до того, кто же устроил им великолепный ужин. Они не собирались никого благодарить, и радостно набивали рты и животы, считая, что заслужили это. Мы с Джиёном не обсуждали их, пока трапезничали, вообще старались не обращать внимания. У мужчины получалось, а у меня — нет. И только когда мы уже ехали домой (в дом Джиёна — вот как я должна называть это место!), он спросил: — Ну как, довольна? — По большей части — да, — попыталась быть предельно честной я. — А по меньшей? — Я наглядно увидела, что не всем людям нужно давать халяву. — Я ещё раньше подробно разъяснила Джиёну значение русского слова «халява», поэтому употребила именно его, а не какой-либо корейский аналог или эквивалент. Русская «халява» слишком колоритна, чтобы заменить её чем-то. — Да ладно? Правда? Почему же? — Не язви, это так. Половина из этих людей была здорова, ещё не стара, так почему же у них нет денег? Да, у кого-то был отпечаток грусти или трагедии на лице, возможно, жизнь нанесла такую травму, что человек не в силах оправиться, но не меньше семи лиц я насчитала с таким выражением, будто быть попрошайкой — здорово, можно ничего не делать, и всё равно тебя накормят… они добровольные бездельники. Ты сказал, что леность развращает, но в их случае, кажется, наоборот. Какая-то душевная развращенность довела их до лености, которую они не в состоянии перебороть. — Подумав об этом тщательнее, я опомнилась. Ведь это всё организовал из-за меня Джиён! Я взглянула на него, ведущего автомобиль с привычным выражением усталости. — А что ты испытал во время ужина? — Ничего. — Вообще? — Ничего нового. Презрение к людям, глупость свершаемого, — Джиён улыбнулся. — Мне не было жалко денег, Даша. Если ты пытаешься рассердить меня или задеть тратами — это невозможно. Я уже поимел столько денег, сколько не потратить за десять жизней. Поэтому разбазарить тысячу, три, десять тысяч долларов — это ерунда. Я даже быстро перестал думать о том, что скажут о Квон Джиёне, занявшемся благотворительностью. Мне никогда не было дела до пересудов. — До чего же тебе есть дело? — Я гадал, поймёшь ли ты когда-нибудь, насколько тупо заботиться об этих двуногих тварях. Исходя из всего, кажется, меня больше всего пока волнуешь ты, раз я о тебе думал. — Я? — Скверна на душе опять заскреблась, звуча хрипами и воплями умирающего на стройке. — Ты готов скормить рыбам труп одного друга, уничтожить при малейшей оплошности другого… как бы тебя ни привлекали люди, ты всё равно с легкостью от них способен избавиться. Поэтому нет ничего почетного в том, чтобы заинтересовать тебя. — А что почетного, например, в твоем интересе, если он распространяется вообще на всех, если ты дорожишь каждой душонкой? Я не хотел бы быть «одним из» в многомиллиардном ряду. — У меня ты на почетном последнем, — пробормотала я. — Из всех миллиардов. — Джиён хохотнул. — Ну вот, а так хотелось на первое! — И я снова вспомнила о цепочке, превращающейся в кольцо. Начало и конец — всегда одно и то же, они единое целое. Если Дракон для меня стал самым ненавистным человеком, то не значит ли это… Я покосилась на него, следящего за дорогой. Презирающий всё на свете, от денег до людей, не видящий между ними разницы, поскольку для него и то, и другое — средства, а не цель, циничный и равнодушный Джиён, накупивший подарки моей семье, оплативший ужин беднякам, способный слушать и договариваться с той, которую купил, как вещь, и давным-давно должен был забыть в борделе. Он убивает, употребляет кокаин и спит с женщинами, постоянно меняя их, но при этом держит слово, не подводит друзей, и обладает поразительным умом. Я должна его ненавидеть, должна чувствовать, как желание задушить его заполоняет меня, но эти вспышки гнева, рождающие желание избавиться от него, приходят и уходят, а постоянное, более основательное убеждение в том, что Джиён удивительный, жестокий и странный, но достойный человек — остаётся. Я отвела глаза, чтобы не изучать его впритык. До мужественной внешности Мино ему далеко, но есть в нем что-то мужское, сильное, внушительное. Да, я влюблена в Мино, но прожив столько времени с Драконом, я вынуждена признать, что покорена им, как личностью. И ненависти здесь уже совсем нет места.