Мания приличия

Брачная ночь

С двумя чашками на подносе, я кое-как поднялась по лестнице, при каждом шаге ощущая опасность наступить на подол и упасть, разлив кофе. В нём не было никакой особой ценности, но не хотелось никаких оплошностей и неудач этой ночью. Я просто не хотела, чтобы что-либо валилось из рук или не получалось, предвещая безуспешность задуманного. Гахо с Джоли остались на кухне, выклянчив из меня корма, и я, не уворачиваясь хотя бы от них, дошла до спальни Джиёна, дверь в которую была открыта — оставалось только толкнуть, что я и сделала. Бедром.

Дракон стоял с противоположной стороны, у окна и, наверное, смотрел в него, но повернулся, когда я вошла. «Великий человек смотрел в окно…» — снова возник в моей голове Бродский. Нужно отделаться от постоянных ассоциаций с величием, когда я вижу это лицо. Оно коварное, преступное, жестокое и грешное, как котёл, в котором сварилось сто поколений узников преисподней, и он прокоптился их прахом, жиром, останками. Оно безбожно лицемерное и до пугающей честности лживое. Но всё-таки такое, с каким только и можно править этим миром. Каким только и можно этот мир выдумать и создать.

Мы замерли, смотря в глаза друг другу. Мы улыбнулись друг другу, как давние враги, как пылкие любовники, как безумцы, как заговорщики, как обреченные на смертную казнь сокамерники, как отец и дочь, как муж и жена, наши улыбки выразили столько всего несовместимого и одновременного, что слились в одну молчаливую роковую предсказанность. — Надо же, я думала, что найду тебя голым в постели, — пошутила я, ставя кофе на столик и сокращая пространство между собой и Джиёном. — Ты обрадована или разочарована, что всё не так? — Мне без разницы, — не потеряла я прежний задор. Джиён подошёл к принесённым чашкам и взял одну. — Так, на чём мы остановились? — В какой из разов? — хмыкнул Дракон. — А ты хочешь продолжить с какого-то определённого момента? Отмотать назад, будто не было чего-то промежуточного между сейчас и той минутой, когда мы на чём-то остановились? — Да нет, я-то знаю, что отмотать никуда нельзя. Жизнь — это не фильм. — К сожалению? — К нашему сведению. — Тоже решил придерживаться нейтральных позиций? — спросила я, усаживаясь со своей чашкой на кровать. Уже не спрашивая разрешения, уже не следя за реакцией Джиёна. Просто пользовалась его постелью так, как вздумается. — Я всегда их придерживался. Разве нет? — С точки зрения духовности, ты был крайним радикалом, и до нейтральности было далековато. — Он отпил глоток и, на глаз не найдя себе места рядом со мной из-за пышной юбки, примостился на кресло напротив. — Ну, и как он? — кивнула я на кофе. Дракон смотрел мне в глаза, не отвлекаясь. — Великолепен. — Неужели? — приподняла я брови, не сумев понять, на самом деле удивилась, или сыграла удивление? — Его приготовила ты, и этот кофе, как и раньше, имеет для меня вкус моего отношения к тебе. Прежде пресный, безвкусный, горьковатый, жидковатый и, временами, отвратительный, теперь он насыщенный, терпкий и интересный. — То есть, отношение к предмету определяет его автор? — А разве не так? Как часто мы узнаём что-то плохое о певце или актёре и перестаём смотреть его фильмы, слушать его музыку. Все мы распространяем свои чувства чуть дальше, чем следовало бы. Недаром говорят, что из любимых рук и яд сладок. — У меня в деревне говорили немного иначе: «Кого любишь — с говном слопаешь». — Джиён засмеялся. — Суть одна и, возможно, твоя интерпретация позволяет глубже понять чувства. Сладкий яд пить не трудно, даже зная, что он приведёт к смерти, в этом заключается опасность всех соблазнов — они приятны. А вот лопать заведомо гадкое, потому что привязан к этому… Странно, что со знанием этого прекраснейшего афоризма, ты полюбила Мино, а не меня. Во мне столько говна для демонстрации твоей безграничной любви… — Джиён повис на паузе, ожидая чего-то от меня, а я притихла, не зная, стоит ли упоминать Мино и поддерживать разговоры о нём? Я не стала ничего добавлять, и Дракон продолжил: — Такая невинная и наивная девочка, пеклась о душе и ни о чём другом, но из всего ужасного и преступного окружения, в котором оказалась, выбрала себе объект для воздыханий по простым критериям — красивая морда, блядские глаза, да тело с ростом, будто Пракситель вытёсывал. Браво, Даша, браво! — Да ладно беситься-то, что не тебя выбрали, — хмыкнула я, перекинув ногу на ногу и почувствовав ляжкой нож. Надо бы осторожнее, чтоб не выпал до времени. — Уж нельзя позлорадствовать, — не стал отпираться Джиён, но продолжил: — и всё-таки, почему же он? Обоснуй это как-то по-религиозному, по-христиански, по более возвышенной теории, чем та, которая лезет мне в голову, что ты, как и большинство девочек, имеешь исключительно сексуальное желание, и именно его называешь любовью, но при этом малодушно проповедуешь любовь всем сердцем. Что ж сама-то пиздой выбираешь? — Я поджала губы. Нет, он доиграется у меня. Давай-давай, Дракон, наращивай мою ненависть. — Ты так уверен, что сам принимаешь решения исключительно разумом, словно у тебя самого член не работает. — Ладно, извини, я быстро перешёл на грубый разговор. Вернёмся к культурному диалогу. Почему Мино? Объясни. — Я пожала плечами, собираясь подумать над этим, но Джиён стал помогать мне собственным рассуждением: — допустим, он наименее замешанный во всей грязи, и тебя повлекла к нему кажущаяся чистота образа. Однако Сынхён при тебе тоже ничего плохого не совершал, если не считать приёма наркотиков и алкоголя. Хорошо, плюс к незапачканности, Мино выиграл отсутствием вредных привычек. Но он тоже посещал бордель, что в твоём представлении было ужасно, и всё же — его это не испортило, а других — да. В тебе вызвала трепет история его несчастной любви и верности своей бывшей? Сынхён тоже жене не изменял, да и женат был четыре года, а не два в сожительстве, как Мино. Опять же, у него было именно что сожительство, блуд, с твоей точки зрения, а у Сынхёна венчанный брак, но ты всё равно без ума от Мино… Тебе хотелось бы верующего христианина? Тэян очень духовный человек, но вряд ли ты удосужилась покопаться в нём, верно? Ведь он невысок, не особенно красив, не носит отутюженные рубашечки, татуировками себя уделал. Может, тебе хотелось подвигов? Конечно же хотелось, ты сама говорила, как бесит тебя бездеятельность этого парня. Сынри тебя выкупает, женится на тебе, Тэян несётся в нижний бордель, а Мино… соглашается кататься по бутикам и тратить там мои деньги. Очень по-рыцарски. Я могу бесконечно перечислять всякие такие нюансы, но хочу услышать от тебя, что же тебя в нём привлекло? И без размытых фраз вроде «любят не благодаря, а вопреки», пожалуйста. Я отставила быстро опустошённую чашку, перевела дыхание и, сдержано улыбнувшись, посмотрела собеседнику в лицо, смело и не собираясь лгать. — Я могла бы тоже долго говорить о том, что в тебе — много понтов, в Сынхёне — придурковатости, в Тэяне — грубости, в Сынри — развратности. Во всех вас полно недостатков, как и в Мино, в тебе гипертрофированные амбиции, в Сынхёне надломленность, в Тэяне полно похабщины, а в Сынри эгоизма. А в Мино… знаешь, в нём нет ничего «слишком», как во всех вас. Он просто человек. Красивый — да, но обычный по сути своей. Он живёт, работает, мыслит, и не корчит из себя гения, не заявляет о талантах. По сравнению с тобой — королём, с Тэяном — злобным сутенёром, Сынри — богатеньким мажором, у него нет никакой роли, кроме человека и мужчины. А мне, кроме этого, ничего и не нужно было. Я — обычная девушка, и всё, чего мне когда-либо хотелось, это жить обычной, средней жизнью, ничем не выделяться из толпы и… — И встречаться с охренительно красивым парнем, чтоб бабы вокруг шипели от зависти, — хохотнул Джиён. Я закатила глаза и вздохнула. — Хорошо, давай остановимся на этом. Ты хочешь внушить мне, что я всегда была материалисткой? Что я всегда искала не того, о чём заявляла? Ладно. Да, я балдею с длинных ног Мино, схожу с ума по его блядским глазам, и бровям, кстати, тоже, по сильным пальцам и по губам, которые умеют целовать так, как никто, — я даже подалась вперёд, прищурившись и входя в азарт перечисления. У Дракона заходил туда-сюда подбородок. — Я визжать готова от его широких плеч, от чёрных уложенных волос и его запаха, несравненного запаха красивого и высокого мужчины, под которого хочется лечь и лежать там, пока не превращусь в мумию из-за потери всей влаги в организме, под ним хочется лежать, в отличие от Сынри, тебя и Тэяна! Доволен? Потому что у него есть внешние данные, и я люблю это ставосьмидесятипятисантиметровое божество, а сташестидесятивосьмисантиметрового короля — не люблю. Рад? — Какая же ты сука, Даша, — спокойно произнёс он, нервно расплывшись в улыбке и откинувшись на спинку. — К чему мы это всё обсуждаем-то? Ты переспать со мной хочешь? Иди сюда, давай переспим, и быстрее ляжем спать, потому что мне ну очень хочется отдохнуть после тяжёлого дня. Вы же этому меня здесь учили, что неважно, кого любишь — спать при этом можно со всеми! — А я вот думаю о том, что ты когда-то мне внушала, что в людях есть и доброе, и плохое, и нужно только разбудить хорошие качества. А я тебя уверял, что золото в песочнице не ищут, помнишь? — Помню, — приготовилась услышать я что-то любопытное. — Вот и скажи мне, если ты сейчас такая сука, значит, сука эта в тебе спала всегда, и я почувствовал, что в тебе есть, что разбудить, даже когда ты сама о ней в себе не подозревала. — И дальше-то что? — кивнула я. У меня, действительно, не было желания и сил спорить. Я больше не хочу вступать в диспуты с Драконом, никогда, ни за что. Я хочу убить его и лечь спать. Всё. — Ничего. Ты права. Я же сказал тебе в начале, что устал от разговоров. — Если тебе это поможет молчать с чувством выполненного долга — ты всегда был прав. Я не права, а ты — прав. Бога нет, любви нет, смысла тоже, наши жизни — иллюзия, боль проходит, радость тоже, а время — выдумка людей, которой они сами себя подгоняют к могиле. Я точно заучила все твои тезисы? Поправь, если что-то не так, я заранее согласна. Джиён психанул, резко встав. Сунув руки в карманы брюк, он вернулся к окну, встав ко мне спиной. Может, в неё ударить? Нет, горит свет, и он заметит крадущуюся меня в отражении. — На санскрите слова «время», «завтра» и «смерть» — одно и то же слово. Для тех, кто говорил на нём, завтра — это всегда потенциальная смерть, ведь никто не знает, что будет, а время — это главный убийца, поэтому все три понятия синонимичны, едины. Я никогда так не осознавал правоты санскрита, как сегодня. Потому что завтра опять наступит моя духовная смерть, добровольная и неизбежная. — Ты продолжаешь много говорить, и говорить ерунды, — подперла я лицо ладонью, — нельзя добровольно избавиться в себе от чего-то по щелчку пальцев. Если завтра ты вдруг перестанешь что-то чувствовать, значит, в тебе и сегодня этого не было. — Джиён повернулся ко мне. — Я продолжаю говорить, потому что хочу, чтобы ты меня поняла, хоть раз, окончательно и полностью. Не просто выслушала, а поняла. Но ты, возможно, поймёшь меня только лет через десять, или больше, и за это мне обидно. Мне бы хотелось, чтобы ты теперь, в этот час, в эту минуту осознавала, из-за чего всё это происходит, почему… Я раб своего разума, ты права — вот почему меня ждёт духовная смерть. Не потому, что я перестану чувствовать, а потому, что я запрещу себе давать волю своим чувствам. Я даю им свободу только до рассвета, один раз, и больше никогда, потому что всегда жил умом и буду продолжать им жить, потому что без него уже и жизни-то не будет. И я хочу, чтобы ты поняла, что свобода, которую я получаю в эту ночь, без тебя невозможна, только ты — ты и то, что ты открываешь и вырываешь из меня, дают мне свободу, — Джиён притормозил и, покусав нижнюю губу, продолжил, — как же я безоружен, — я насторожилась, как вор, на котором и шапка горит, — оказывается, что слова — это оружие разума, и для выражения чувств они вообще не подходят, не годятся, они не попадают в цель, не ранят и не помогают достичь ничего. Я всю жизнь запасался ими и обкладывался, впитывал в себя, составлял из них хитроумные мозаики и головоломки, я коллекционировал мудрые фразы и мысли, всё в словесной форме, я вил из них настоящие джунгли, через которые не пробраться, но когда нужно перейти на уровень эмоций — ноль, слова становятся холостыми патронами, они бахают, может, делают много шума, но никакого эффекта от них нет. Чем же их заменить, когда я хочу донести до тебя свои чувства? Что способно выразить изнутри человека, его сердце? — А ничего, — устало улыбнулась я, — ты же меня не понял, когда я пыталась заставить себя понять. Ты не понял моих чувств, моей боли, моей обиды. Как ты там сказал? Любовь — это когда сливаются воедино две жизни? Да, наверное, но ты пытался впихнуть меня в свою жизнь, ты не соединял две, ты поставил свою на первое место и считал, что только она важна, а моя не имела значения, поэтому мою жизнь ты отрубал и отсекал, вытаскивая меня из неё и всовывая меня без моей жизни в свою. Но если любви нужны две единицы, то теперь во мне нечего любить, и мне любить нечем. Ведь ты забрал мою жизнь, и я живу чужой, именем, дарованным мне Сынри, по сценарию, написанному тобой. — Как я уже сказал — я не хочу переступать на ту ступень, где ты мне станешь важнее самого себя, поэтому ты права. Да, я пока что ощущаю свою значимость, поэтому хочу тебя к себе, а не наоборот. Я столько отдал за то место, которое занимаю… Если Париж стоил мессы, то Сингапур стоил души. И теперь, когда появилась ты, встал вопрос, а стоит ли Даша Сингапура? Ведь он стоит здесь веками, и нынче, когда я захватил его, зависит от меня. А ты? Променяй я Сингапур на тебя, останешься ли ты всегда там, где будешь мне нужна? — Судя по твоим поступкам, в могиле? — с сарказмом заметила я. — Оттуда точно не сбегу, если положишь. Джиён замер и смотрел на меня, долго-долго, протяжно смотрел, как на пароход, отходящий от берега. — Если хочешь, я отвезу тебя обратно сейчас. Если хочешь — прямо в Россию. — Я округлила глаза и даже встала, развернувшись к нему. Щедрые предложения, но я не для того выманила его на встречу (если это на самом деле благодаря моему приглашению), чтобы перекинуться колкими фразочками и разъехаться. Он отправит меня в Россию, и продолжит свои дела, убивать, красть, ломать жизни. Скольких ещё девушек, невинных и слабых, добрых и честных он похитит и раздолбает в своём проклятом государстве? Нет, я должна его уничтожить, я должна избавить мир от этого чудовища. — Я думала, что ты сдержишь слово насчёт брачной ночи. — Я хотел тебя и хочу, но… Я до тебя не представлял никакой конкретной девушки, когда воображал идеальный с моей точки зрения секс. Много света, белизны и непорочности. И взаимное желание. Взаимное, Даша. Я не буду с тобой спать, пока ты в своих фантазиях трахаешься с Мино. — Но ты сам всю жизнь так делаешь! — А с тобой хочу иначе, — он покачал головой, — но, видимо, уже не выйдет. Что ж, вот и первый недостаток чувств, когда живёшь по ним, ничего не выходит по задуманному. Когда я слушаюсь исключительно мозга, то всё следует моим планам, всё всегда получается и исполняется. А тут… я представлял себе такую ночь! Такие страсти и повороты! А что на деле? Обосрался, как юнец, — засмеялся Джиён, — убогие признания, неубедительные доводы, некрасивые формулировки, тупое перетаптывание в спальне с девочкой, которую месяцев восемь мечтаю отыметь. Да ну их в жопу, чувства эти, в самом деле, я Дракон или зелёное уёбище? — передернул он плечами и собрался пойти на выход, отходя от окна, но я перекрыла ему путь, встав посередине. — Ты отпустишь меня, даже не узнав самого главного? — Чего? — свёл брови к переносице Джиён. — Какого цвета у меня соски. — Мужчина ждал чего-то глубокого, язвительного, жестокого или такого, что даст пищу для дальнейшей долгой философии, но моё предложение его обескуражило. Брови его расслабились и он опустил взгляд на мою грудь, пока ещё спрятанную под платьем и бюстгальтером. — Чёрт… — с иронией шепнул он. — Оказывается, смысл в моей жизни ещё есть. — Сказать или показать? — повторила я, как когда-то. И тем временем подалась назад, забираясь на кровать, чтобы у Джиёна сузился выбор, и он однозначно захотел посмотреть, а не услышать. — Если я увижу, то захочу потрогать, — предупредил он. — А если услышу, то в любом случае захочу посмотреть. — Ты предлагаешь сразу вложить мою грудь тебе в руки? — оказавшись на кровати, я прилегла, откинувшись. Джиён стоял и бездействовал. — Мне самой раздеться? — Мне кажется, или минуты две назад я сказал, что надо расходиться? Почему ты в моей постели и я собираюсь к тебе присоединиться, ведь хочу раздеть тебя сам? — Это же ночь свободы твоих чувств. Видимо, разум не торопится возвращаться, так что не ищи логики. Дракон сдвинулся с места и залез на кровать тоже, подобравшись ко мне. Я приподнялась, повернув к нему спину. — Расшнуруй корсет. Без этого лифчик никак не снять. — Зачем мы это делаем? Мы же не собираемся заниматься любовью, но вряд ли остановимся на сосках, — его пальцы стали развязывать шнуровку и у меня облегчилось дыхание. Джиён продолжал ослаблять завязки, и когда две стороны корсета были разведены достаточно далеко друг от друга, мужчина расстегнул лифчик. Я придержала спереди одежду и бельё, которые теперь грозили упасть. Перекинув волосы через плечо, я обернулась назад, к Джиёну. — Не хочешь поцеловать меня? — Не хочу делать то, что я делаю хуже, чем кто-то, — злопамятно сообщил он. — Вот как… — Пышные юбки, клубящиеся вокруг меня, не позволят, пока я не собью его с толку, незаметно достать нож. Мне нужно каким-то образом расфокусировать его внимание, мне нужно возбудить его, взбудоражить, увлечь. Я указала на подушку. — Ляг. — Зачем? — поинтересовался он, но всё равно улёгся. — Так рост кажется повыше? Впрочем, горизонтально все одинаковые… Только свет я тебе не дам выключить. Что бы мы с тобой ни делали, я хочу яркого, ярчайшего света, я хочу видеть всё, видеть тебя, каждый сантиметр и изгиб… — Решившись, я наклонилась и поцеловала его сама, как когда-то делал он, затыкая меня. Накрыв губами его губы, я закрыла ему своей головой обзор и, перекидывая одну ногу через него, чтобы сесть сверху, я плавно забралась под юбку и достала нож, сжав его в пальцах. Ладони Джиёна оказались на мне: одна на талии обнажённой спины, другая на затылке, чтобы глубже целовать меня, прижимая к себе. Он отдался поцелую остервенело, как второй бегун на последних десяти метрах дистанции, пытаясь обогнать первого мчит и рвёт, чтобы занять призовое место. И Джиён догонял Мино, был близок, упёрся ему в спину, пошёл на обгон, поравнялся, стиснув меня в своих руках… Я прижала острое лезвие к горлу Джиёна, оборвав поцелуй и подняв лицо. Его кожа показалась тонкой и ранимой. Никакой он не Дракон, потому что нет защитной чешуи, с которой я бы не справилась. Шея с артериями, надрез — и смерть. Нет запасных жизней, нет власти над тем, чтобы спастись. Всемогущий и всезнающий король Сингапура зависит от силы нажатия моей руки. Мои губы вздрагивали, крепко сжатые, пока я смотрела ему в глаза, не содержащие страха. Перед моими, как через прорвавшуюся плотину, полетели кошмарные и тяжёлые видения всех дней, недель и месяцев, что я прожила здесь с прошлого лета; поданный мне пистолет, на курок которого я нажала, слёзы, бордель, беспардонность Тэяна, облапавшего меня в душе, слёзы, попытка Сынри меня трахнуть, драки путан, избиение клиентом, слёзы, угрозы, удары, чувства к Мино, переезд в дом Дракона, слёзы, беременность Вики, попытка ей помочь, наркотики, клубы, насмешки, слёзы, боль, пустота, страх, клуб, выпивка, споры, безнадёжность, домогательства, слёзы, обман, спасение Вики, мой первый раз, желание умереть, боль, унижение, нижний бордель, боль, унижение, страх, слёзы, слёзы, боль, слёзы, ужас, аквариум. Аквариум. Вода, смерть, конец. Я глотнула воздуха, будто вновь вынырнула на поверхность. Джиён спокойно смотрел на меня, впитывая через касание металла его холод. — И что дальше? — спросил он меня, такой спокойный и покорный, что невозможно было сопоставить этого человека с тем, кто бросал меня в портовый притон и куб с водой. Я стискивала пальцами рукоять ножа, боясь сорваться и не справиться, дать слабину, пойти против того, что задумала. Лезвие немного шаталось из стороны в сторону, я не смогла долго держаться твёрдо. Джиён почувствовал что-то, возможно, мою трусость, впечатление которой производили колебания. — Ну же. Хочешь убить? Убей. — Его наглый вызов придал мне храбрости. — Хочу. Хочу! — Я сузила глаза, скрежетая зубами, ощущая, как гнев заполняет меня, как ярость туманит разум. — Но сначала ты пожалеешь обо всём, что ты сделал, сначала ты заплачешь и будешь молить о пощаде! — крикнула я, видя, что Джиён не собирается и близко ничего такого делать. Он лежал, молчал и слушал меня. — Ты прольёшь свою скупую мужскую слезу, которую обещал! Ты говорил, что если тебя внезапно подстрелят — ты успеешь заплакать и пожалеть! Это не пуля, но я растяну твою смерть на несколько минут ради слёз и твоих мук! — Ты кое-что упустила из вида, — глядя мне в глаза, сказал Дракон. Я не убирала руку, и даже смогла перебороть в ней дрожь. — Я говорил, что пущу слезу по тем вещам, которые не успел реализовать. Я собирался плакать, когда у меня оставалось ещё что-то, чего я не испытал и не сделал. — Я сжала челюсти до хруста, а Джиён устало улыбнулся. — Благодаря тебе, познакомившей меня с чувствами, прежде мне неведомыми, у меня не осталось ничего, что я хотел бы ещё испытать, поэтому плакать мне больше не по чему. Режь, Даша, режь смелее. — Раскайся! — гаркнула я, с ужасом понимая, что это мои глаза мокрые, и в них набухли слёзы, которые вот-вот прольются. — Скажи мне, что ты осознал, как много подлостей делал, что тебя совесть мучит хоть немного! — Это что — исповедь? — хмыкнул он. — Дочь священника даёт шанс последнего покаяния? Но я тебе напомню ещё кое-что. Я как-то сказал тебе, что есть вещь, которую ты от меня никогда не услышишь. Знаешь, что это? Сожаление и раскаяние, Даша. Я никогда, — слышишь меня? — никогда не жалею о содеянном, потому что совершаю всё по собственной воле, тщательно обдумав и сопоставив со своими желаниями и нуждами. Я не собираюсь каяться. Или ты просто хочешь послушать обо всех моих грехах? Я могу несколько дней перечислять свои преступления. Против закона, против морали, против любых приличий и человечности. Я нажала на нож, выступила кровь. — Я даю тебе последнюю минуту, чтобы ты сказал что-то важное, возможно, завершающее твою жизнь. — Я сегодня и так масштабно попиздел, можно я умру молча? — улыбнулся он. Я прорычала от его непробиваемости. Алая капля окрасила сталь и шею Джиёна. Всё это время, с того самого момента, когда не раздался выстрел в мою голову и Джиён засмеялся, забирая у меня оружие, я где-то внутри верила, что он трус и слабак, что он баррикадируется ото всех, прячется, бережёт себя, что он холит и лелеет себя, дорожит целостью и сохранностью, своей жизнью. Я надеялась на то, что его возможно припереть к стенке, где он сдастся и скинет свою броню. Но вот он с ножом у горла, и я вижу всё того же Дракона — уверенного, равнодушного, хладнокровного. Или он не верит, что я смогу его убить? — А что насчёт тебя? — спросил он, пока я думала. — Ты же сказала, что простила меня, за что хочешь убить? — Я простила тебе свою смерть, — прошептала я безумным голосом, и губы ощутили соль. Я плачу, Господи, почему я плачу?! Почему я не прекращаю всего этого взмахом руки? Даша, убей его, убей, ты сможешь! — Но я выжила, а такой жизни я тебе не прощаю! — Что ж, резонно, тогда режь, и покончим с этим. — Он не пытался дёргаться, не пытался вертеться и сопротивляться, он лежал, придавленный мною к кровати, и не отводил от меня своих карих глаз, золотящихся от света лампочек над нами. — Ну? — Я надавила сильнее, но нож не резал, а проминал кожу вниз. Нужно было, наверное, сделать пилящее движение. Я повела ножом, понимая, что делаю это слишком осторожно для убийцы. Как будто бы только хочу посмотреть, а может ли получиться? Хотя надо просто взять и залихватски строгануть по этому горлу. Я нависла над Джиёном и, к моему стыду, на его щёку упала моя слеза. Свободной рукой я протёрла своё лицо. — Даша, Даша, — вздохнул Дракон, — нельзя быть такой сентиментальной, собираясь уничтожить врага. Ты же меня считаешь своим врагом? Значит, если ты меня не прикончишь, то я прикончу тебя. Выбор не велик. Я кусала губы и пыталась прекратить молчаливые слёзы, лившиеся от нервного перенапряжения. Рука больше не тряслась, но она не могла зарезать человека! В голове я это представляла много раз, и с наслаждением. Я видела испуганного и жалкого Джиёна, и себя, карательницей и беспощадной бестией вонзающей кинжал. В мечтах я разве что не купалась в его крови, но вот всё в моей власти, и я этой властью не способна распорядиться. Я ненавижу его, ненавижу! Как много раз нужно это повторить, чтобы решиться? Чем придать себе отваги? Если я этого не сделаю, то мне придётся его снова простить… неужели прощают от трусости и слабости? А говорят, что для прощения нужна сила духа! Нет, иногда для прощения нужно постыдное малодушие, не позволяющее воздать по заслугам негодяю. Я смотрела на свою твёрдую руку, и вдруг на её месте явно увидела другую, с сигаретой. Та рука дрожала, дрожала так, как не дрожала сегодня моя даже в самых мощных приступах волнения. Нет, нет, я не должна думать об этом! Это ничего не значит! Это всё так дёшево и глупо, его переживания, вызванные его же жестокостью. Но он трясся и качался от боли, что разрывала изнутри, пока я тонула в аквариуме, и он подскочил, готовый спасти меня самостоятельно, признавая перед всеми, что я ему важнее его репутации. Это сегодня он рисуется, пока не стоит необходимость выбрать раз и навсегда. Но когда выбор был… Даша стоила Сингапура. — Я не буду тебя убивать, — хрипло выдавила я. — Не будешь, или не можешь? Скажи честно. — Здесь мне очень захотелось надавить, полосануть это горло, чтобы из него больше не вырвалось ни звука, только вылилась вся кровь, алая, как у тех десятков или сотен людей, что он погубил. Он должен был бы искупить всё сотворённое зло своей кровью. Этот лживый язык, требующий честности сейчас, его стоило бы вырезать и скормить Гахо, чтобы Джиён смотрел на это, пока не умрёт. — Быть честной с тобой? — хмыкнула я. — Ты же и сам всегда всё знаешь, зачем тебе мои слова? — Я знаю, что не можешь. — Мои губы ещё сильнее поджались, а Дракон изобразил зародыш очень весёлой улыбки, отличной от предыдущей — усталой. — Но что же ты будешь делать, когда уберешь нож? Я-то тебя убить смогу. Подумай хорошо ещё раз. Может, убьёшь? — Ты уже убил меня. Разве ты не помнишь? — с неистовой ненавистью прошептала я, опять прищурив глаза. — Я утонула, отдав тебе душу. Телом моим ты стал распоряжаться ещё до этого. Когда я уберу нож, мне всё равно, что будет. Всё равно, как и на всё с тех пор, как Сынри спас меня. — Абсолютно? — Я с вызовом воззрилась на него и отвела лезвие от его горла, заведя руку подальше в бок. — Как видишь, — задрав подбородок, в который раз отдала я себя в его власть, потому что мне, на самом деле, больше не было страшно. С той самой декабрьской ночи я не чувствовала себя достаточно живой, чтобы дорожить чем-то, я не чувствовала себя. И теперь, когда угроза отступила от Джиёна, мне было всё равно, как он попытается наказать меня за попытку его убить. Я простила его, снова простила, и на этот раз куда правдивее и искреннее, чем тогда. Я выжала в этой попытке убийства себя, а не его, и из глаз моих полились градом слёзы. Мужчина несколько мгновений покосился на нож, потом на меня, восседающую на нём в свадебном платье. Закинув руку вокруг моей талии обратно, где она и была до того, как я прервала поцелуй поднесением лезвия к горлу, он обхватил меня за спину и наклонил к себе, подавшись вперед и прижимаясь. Поцелуй ударил вместо ножа, который всё ещё был в моей руке, невольно дёрнувшейся, чтобы оттолкнуться, но сознание помнило, что в ней оружие и не дало махнуть им по Джиёну. Я не могла помочь себе ею, пока не выпущу нож, но если я его отпущу, то, мне казалось, вся моя решимость и вообще всё, что ещё пыталось действовать и сопротивляться во мне потухнет и погибнет. Джиён продолжал целовать меня, вдавливая в себя всё сильнее, но если его губы я ощущала горячо и болезненно, будто на ожог приложили льда, то тело его в тонкой футболке отделял мой корсет, со всеми камнями и бусинами превратившимся в доспехи. — Пусти, пусти! — начав с ошалелого шепота, продолжала всё громче повторять я это слово: — Пусти, пусти, пусти! — я уперлась левой рукой в плечо Джиёна, но его правая всё равно прижимала меня к нему, его губы, отброшенные моими, впились в мой подбородок, побежали ниже по шее, по которой он не только шёл поцелуями, но и скрёб зубами, дирижировал языком, будто отведенный нож был сигналом стартовать в эротическом забеге. Может, стоило ударить его хотя бы в руку, в плечо, в бок? Я должна убрать его от себя, это чудовище, которому я жаждала отомстить, а удалось только показать силу доброты и прощения, несопротивления злу, прежде чем он окончательно сотрёт меня в порошок. Но Джиён поймал моё запястье, пережал и заломил руку назад, так что нож выпал сам собой. В тот миг, когда пальцы почувствовали пустоту, я осознала, что всё кончилось. Роль, что я желала разыграть, оказалась совсем короткой и не впечатляющей, непосильной для меня, я не смогла выглядеть убедительно; излучая свет любви и веры, я была жалкой, показавшей, что победитель всегда Дракон. Я сорвалась в эти слёзы и рыдание, затрясясь в руках Джиёна, опав на него, не замечая больше его поцелуев и объятий. Я плакала, плакала всей грудью, всем дыханием, невольно оказавшись лицом на плече Джиёна, сбежавшая невеста в белом, сама не заметившая, как оказалась уже не сверху мужчины, а рядом с ним, положенная им на бок. — Я не могу, не могу! — признавалась я, рыдая. Не билась в панике, не сражалась с Джиёном, алчно загладившим меня по щеке, плечу, предплечью. Я лежала и рыдала, потеряв чувство ненависти к этому злодею и убийце. — Я не могу убить тебя, что бы ты ни сделал! Я не способна убивать, мне проще умереть самой, понимаешь? Я не могу быть злом, я не хочу быть злом… Зачем ты хочешь его во мне? Зачем? Зачем ты меня калечишь? Зачем убиваешь и мучаешь? — Джиён схватил мою кисть и поднес к губам, жарко поцеловав, после чего обнял за плечи, прислоняя к своей груди. Я остановила слёзы, замерев, но мандраж по всему телу продолжался. — Что ты дрожишь? — уткнул моё лицо в себя Джиён так, чтобы ухо оказалось у его рта. — Девочка моя, Даша, не дрожи, не бойся, я ничего тебе не сделаю, не причиню вреда. Всё, больше нет зла, никакого зла, не бойся, пожалуйста, не бойся меня… — Я не боюсь, я никогда уже тебя не забоюсь, — прошептала я, всхлипнув, но как-то героически, без сантиментов, — ты можешь сделать всё, что угодно, но уже не испугаешь меня. — Вдруг моя кожа ощутила его ладонь на моём бедре. Задрав пышные юбки платья, она пробралась к нему. Джиён уложил меня на спину, продолжая задирать подол. — Я хочу тебя, прямо сейчас, хватит, хватит избегать того, что давно должно было произойти! Я хочу тебя трахнуть, на этой самой моей кровати, на белых простынях, плачущую и несчастную, трахнуть так, чтобы ты прекратила плакать! — Нет, Джиён, не надо, — попыталась выбраться из-под него я, но он вернул меня на место и прижал. Кажется, его всё-таки тоже сорвало. Он держал себя в руках и притворялся железным, каменным, непрошибаемым, но нет, он таким не был. Накал нервов, признаний, обвинений, любви и ненависти выбили в нём пробку сдержанности. — Не надо, я не хочу с тобой спать… я не хочу ни с кем спать, хватит, пожалуйста! — Нет, мы переспим, переспим сегодня же! — Ты… ты говорил, что не будешь… если я не буду хотеть… — Он схватил меня за лицо и заставил смотреть себе в глаза. Его пальцы почти до боли сжали щеки. — Но ты хочешь. Ты хочешь этого, Даша. Иначе почему ты опять здесь? Почему ты всё время здесь?! Почему ты, ёбаный нахуй, постоянно во всех моих фантазиях в этой постели?! Почему ты в этом доме?! — Потому что… — он ослабил хватку. — Потому что мне нигде не было так спокойно и уютно, как здесь. Потому что со мной случается ужасное, только когда я покидаю этот дом. Потому что только ты мог защитить меня от всего, и только ты мог причинить вред. Ты выбирал второе. Но если бы ты хоть раз… хоть один раз выбрал первое…я… я… — Ты — что? — Я… — коснувшись татуировки Джиёна на его плече, я опять всхлипнула и затрясла головой. Нет, это безумие! Это безумие, нельзя даже помыслить, что испытываешь что-то к человеку через пять минут после того, как хотела его убить. — Я молилась за тебя, я так хотела, чтобы ты стал таким… чтобы ты использовал свою власть во благо… — В твоё благо, Даша, на других мне поебать, слышишь? — Он впился очередным поцелуем. Я опять зарыдала прямо ему в губы, но он не отстранялся. Не глядя на мои всхлипы, он целовал меня и задрал окончательно подол, добравшись ладонями до голых ног и вцепившись в них. Я сорвано простонала сквозь плач. Почему я не отбиваюсь? Почему не ору, не бью его? Почему я плачу и отдаюсь ему? Его губы не оставили на моей шее места, где не побывали бы, и опустились ниже. Он целовал мои ключицы, дико, неугомонно, торопливо, будто нам дали пять минут на совокупление в кабинке общественного туалета. Пока его лицо опустилось ниже, я замотала своим, в поисках чего-то, что остановит меня, нас, что даст подсказку — почему нет, почему этого не должно быть. Я не знала, куда деть свои руки, ведь не обнимать же его? Не прижимать к себе? — Скажи, что любишь меня, скажи, что любишь! — вернулся к моим губам Джиён, пока я металась. Мы встретились глазами. Я в ужасе замотала головой сильнее. — Скажи! Скажи, что любишь меня! — «Нет! — беззвучно отвечала я одними губами, — нет, нет, нет!» — Скажи, что ты меня любишь! — закричал Джиён, стукнув рядом кулаком по подушке. Я вздрогнула. — Скажи, блядь, мать твою, что ты любишь меня, Даша! — схватил он меня за плечи и встряхнул, не отводя взора от моего. Моё лицо безостановочно водилось слева направо и обратно. Дракон отпустил плечи и поймал его, остановив, большими пальцами вытер слёзы и снова втянул в себя мои губы. Оторвался и повелительно, со злобой и рыком рявкнул: — Ты любишь меня! Говори! — Я сопела и хлюпала, вдруг поняв, что губы в принципе меня плохо слушаются. Джиён опустил руки под мой подол и сорвал под ним трусики. Я ахнула. — Говори! — отбросил он их. Я осторожно коснулась его плеч. Он развёл мои ноги и вжался между ними бёдрами, плотно ложась на меня. — Говори! — Л. лю…люб… — дыхания не хватило, и я замолчала. Джиён присосался к моей шее, оставляя болезненный засос. Его рука, гладившая моё бедро, прижала мою ногу к мужскому боку, чуть присогнув в колене. — Говори! — Люблю, — вытерзанно заплакала я и, произнеся это, как будто заново увидела Джиёна, нелегального повелителя Сингапура, который почти раздел меня и был настолько властен, что буквально приказал всем моим чувствам превратиться в любовь к себе. — Я люблю тебя… люблю… тебя… — шокированная собственными словами, застыла я, подобно статуе. Драконьи глаза вонзились в мои. Они сияли, а на губах появилась улыбка. Он прекратил кричать. — Ты ангел, Даша, но для меня ты личный демон… Любовь, которая не имеет для меня никакой стоимости, оказавшись в тебе, стала самым желанным, что я хотел в этой жизни, — он поцеловал меня, и я охотно ответила, ощущая его обнажающиеся бёдра между своими. Он снимал с себя штаны, где-то там, под моим пышным подолом, под которым всё ещё была подвязка невесты, чулки на завязках, идущие к кружевному поясу. На мне не было только трусиков. — Твоя любовь — это не просто любовь… Скажи, как ты будешь любить меня? — Как? — непонимающе закусила я губу, чувствуя очень интимные прикосновения внизу. — Пару лет, как своего жениха? Страстно и похотливо, как Мино? Походя, как всякого ближнего? Ты посмеешь любить меня так же бездарно и нищенски? Ты подаришь мне кусок своей любви, или её всю? — он поднял руку и взял крепко пальцами моё лицо. — Как ты будешь любить меня? — Он не пугал меня своим бескомпромиссным поведением, но обезвреживал настолько, что не хотелось ничего, кроме как повиноваться. Не спорить, не драться, не биться. Хотелось любить его, верить в него, доверять ему. — Я буду любить тебя своей жизнью, — прошептала я ему тихо, и он немного расслабился. — До её конца. — Что ж, попробуй не сдержать обещания, — приподнялся он на руке и второй сорвал вниз платье с лифчиком. Моя грудь обнажилась, и на лице его отразился настоящий пожар. Я никогда не видела Джиёна страстным до безумия. Он был циничным, ироничным, похотливым, зажравшимся, заинтересованным, утомлённым, скучающим, злым или абсолютно безмятежным. Но жаждущим чего-то до потери пульса? Я увидела это, полного до самых краёв чувствами Джиёна. — Потому что ты, моя девочка, моя награда, мой трофей… ты останешься единственной любовью Дракона. Он припал к одной груди губами, втянув её в рот, закатав внутри сосок языком. Вторую грудь он взял в ладонь, лаская и сжимая. Я выгнула спину. На белых простынях, во всём белом, под ослепительным светом многолампочной люстры, с включенными бра над головой, которые зажёг Джиён в перерывах между поцелуями, я чувствовала себя жертвенной девственницей на алтаре. В мою деревню прилетел дракон, и ему нужно было отдать невинную деву, чтобы он не спалил все дома и урожай. И выбрали меня. И я не чувствовала, будто у меня был до него кто-то, будто я грязная или попользованная, или что меня пользует развязный чужой мужчина. Это… это был именно мой мужчина… а я… я так давно принадлежала ему, что всё казалось правильным. Я была в такой прострации, что ничего толком не чувствовала телом, только поцелуи и вес тела Джиёна на мне. Его прелюдия, начавшаяся так внезапно, алчно и разбойно, перешла в одну сплошную нежность его рук на моём лице, на моей груди, на моих плечах. Я не успела заметить, когда обхватила спину Джиёна ногами и подалась ему навстречу, забыв о том, что обычно требовала от Сынри — о презервативах. Дракон простонал несколько раз в экстазе, хватая меня в тесные объятья, и упал на меня. Я закрыла глаза, тяжело дыша и не понимая ничего, кроме того, что переспала с дьяволом, с чудовищем, с чёртом, к которому хотелось прижаться посильнее и услышать ещё раз, что он меня любит. Пока не настал рассвет. Я не хочу рассвета, нет! Джиён перекатился на спину, его грудь высоко вздымалась, я смотрела на неё, пока не подняла глаза и не увидела, что он не отрываясь на меня смотрит. Тишина, вдохи и выдохи. Мы молчали. Мне не нужно слов, ему тоже. Мы устали от них, от себя, вечно что-то говорящих. Он нащупал мою руку и взял в свою, подняв и положив на свою грудь. Я инстинктивно подалась следом вся, прижавшись к нему, как и хотела. Он обнял меня сверху второй рукой. — Почему всё так? — вдруг спросил он. Я положила голову ему на плечо, и на моей макушке лежал его подбородок. — А почему бы и нет? — О чём ты думала, пока… — О драконе. А ты? — Я был не в состоянии думать. Я видел тебя, чувствовал тебя, твоё дыхание на своей щеке, слышал твои стоны, я трахал тебя, я занимался с тобой любовью. Я не хотел ничего другого. — Рёбра корсета упирались в мои рёбра при движении, и я подумала, что пора бы снять платье, но когда попыталась отстраниться для этого от Джиёна, он поймал меня, судорожно притянув обратно. — Куда ты? — Платье снять, — успокоила я его, отпустившего меня после объяснения. Он не раздевался, в отличие от меня. Пока я приходила в себя после нашего соития, он натянул штаны обратно и теперь смотрел, как я остаюсь голой. Только в чулках, я забралась в постель. — Ну и, какого цвета у меня соски? — Красивого, — улыбнулся Джиён, — моего любимого. — Какое совпадение! — Идеальное. Ты моё идеальное совпадение. На эту ночь, — напомнил он зачем-то и я, чтобы не выдать расстройства, опять легла на его грудь так, чтобы он не видел моего лица.