Мания приличия

Помолвка

Расчесывая волосы, которые отросли длинными, какими у меня были однажды в детстве, в классе пятом школы, я посмотрела через зеркало на Сынри, устало раздевающегося после работы. Отложив щетку, я разделила пальцами всю свою соломенную гриву на три части, и стала заплетать косу, развернувшись к мужчине лицом. — Может, всё-таки отменишь эту никчемную помолвку? — Он посмотрел на меня, ничего не сказав, и продолжил расстегивать рубашку. — Ну, кому она нужна? Ну, серьёзно. Говорю же тебе, Джиёну всё равно на меня… — замолчав, я ждала хоть какого-нибудь ответа, но Сынри в последнее время общался со мной так, словно испытывал при этом какие-то сложности и ему что-то мешало. Он несколько посерьёзнел, и секс — цель нашего сожительства и вершина мечтаний моего любовника — стал более редким явлением в последнюю неделю. Не то он выдыхался в офисе, не то пресытился мною, не то завел ещё одну пассию где-то, не то кровь отлила выше, и теперь работала другая голова. Не знаю, тревожило ли меня это, пугало, настораживало или радовало? Произнеся слова о равнодушии Джиёна, я в который раз вспомнила поцелуй при нашей с ним встрече, произошедшей месяц назад. Зачем он это сделал? Услышав всё от него и приняв, частично, за правду его объяснения, могла ли я сомневаться и дальше в его признаниях? Если Дракон меня использовал изначально как орудие, то все его предложения в заключительную ночь королевской недели были лживыми. Но он сразу же дал понять, что хочет меня по-настоящему, что подтверждает искренность тех щедрых обещаний, которые он раздал. Я могла представить его играющим и притворяющимся ради чего-то, но целующим ради какой-то выгоды ту, которую ему неприятно целовать? Джиён бы на это не пошёл. Он уже не в том статусе, чтобы снисходить до неприятных для себя вещей, переступать через себя. Итак, он хотел меня, но отдавал любому другому, без стыда и помех? Что ж, желание — не любовь. Оно не мешает принимать человека за вещь. — А мне всё равно на Джиёна, — наконец сказал Сынри. Оставшись в одних брюках, он сел на кровать и посмотрел на меня. — Ты думаешь, что я буду строить свою жизнь исходя из того, как это соотносится с его жизнью? Нет, я строю её по-своему. Я хочу организовать помолвку — и я её организую. — Зачем? — Мне не верилось, что причин совсем уж нет. Присматриваясь к Сынри, я замечала, что не такой он и простой похотливый дурачок, каким хочет казаться. Он деловой человек, который всегда знает, какой следующий шаг сделает. Развлечения со шлюхами и постельные утехи, если и искреннее его стремление, то плюс ко всему неплохое прикрытие, создающее ему вид пустого и думающего не мозговыми полушариями типа. Сынри встал и подошёл ко мне, опустив ладонь мне на голову и пригладив волосы с самоуверенной ухмылкой на губах. — Как ты считаешь, благодаря чему я умудрился остаться вне игр мафии, свободным предпринимателем, заключающим сделки то тут, то там, общающимся с тем, с кем надо и полезно ему самому? — Он дал мне время на раздумья, но я почти сразу пожала плечами. Сынри улыбнулся. — Потому что многие, в том числе Джиён, принимали меня за легкую добычу, которую и вылавливать не стоит. Я не плету интриг, выгляжу рубахой-парнем с завышенной самооценкой — в чем есть доля истины — и не создаю никому никаких проблем. Так шло долго, но вот, Дракон зачем-то мною заинтересовался, поняв, что я несколько крупнее, чем кажется на первый взгляд. И я ему понадобился. И знаешь что? — Я вопросительно кивнула. — Он меня получит. — Мои глаза удивленно распахнулись. — Да-да, и думать он будет, что получил меня благодаря своим усилиям, то есть — тебе. А для создания видимости, что всё идёт по его плану, нам нужна помолвка. — Мне не понравилась очередная постановка. Я сыта играми по горло. — Но… чего ты добьёшься этим на самом деле? — Отвлеку его от себя тем, что Дракон утратит интерес, получив желаемое. Сделаю вид, что работаю на него. — Сделаешь вид? Джиёна не так-то легко провести… тебе не удастся союзничать с другими, поверь. — Мне и не нужно союзничество. Я обведу его вокруг пальца и избавлюсь от его опеки. Кто-то же однажды должен остановить загребущие ручонки этого самоназванного короля? — Что-то неприятно пошевелилось во мне. Ненавижу эти сингапурские заговоры и обманы. Почему они не могут прекратить свои козни друг против друга? — Не играй с Джиёном, Сынри — мой тебе дружеский совет. Не играй, ты его не победишь, — вместо ожидаемого результата, похоже, я наоборот подлила этой фразой масла в огонь. Мужчина наклонился, погладив мою щеку. — Непобедимых не бывает. Разве ты не хочешь помочь мне свергнуть его? Тебе есть за что хотеть ему отомстить. — Я не пойду против него — я не настолько уверена в себе, — во мне голосило множество причин, подтверждающих отказ от этого предложения. Снова сразиться с Драконом? Нет, никогда. Или когда-нибудь, когда я стану намного умнее, или когда пойму его… Да, именно этого он когда-то хотел от меня, чтобы я поняла его. Я пыталась, как мне казалось, но видимо пыталась неправильно. Верно он как-то заметил мне про трафарет, который я ко всем прикладываю. Я его старалась понять сквозь собственную призму, не увидев, что на самом деле может думать и хотеть такой человек, как Джиён. Но я до сих пор этого представить не могла и близко. И мысль о мести ему — сладкая, но глупая. Прожив под его боком, наблюдая его ежедневно, я и то не смогла проникнуть в его тайны, так как же можно победить человека, когда и приблизиться к нему стало чем-то недоступным? — А если бы даже и отомстила, что бы получила? Причиненное зло назад не отменишь. А ты? Отправил бы меня домой, расправившись с Джиёном? — И как он хочет его свергнуть? Убить? Отнять власть? Сдать в полицию? Всё это неосуществимо, если знать Дракона так, как знала я. Впрочем… почему я говорю за всех? Я молодая и ничего не понимающая в этом их мире особа. Это у меня не получилось достойно сразиться с Джиёном, а почему бы опытному и ушлому мужчине, вроде Сынри, и не победить? — А ты всё ещё хочешь домой? — он поднял меня, поставив перед собой, обнял. Его губы начали плутать по моей шее. — Ты хочешь в свою холодную и нищую Россию? — Раньше я бы стала спорить и оправдывать родину, но теперь устала, и предпочитала молчать при таких замечаниях. — Это что-то из безусловных рефлексов — сказать, что хотелось бы вернуться туда… — Я думал, что пока нам хорошо вместе, ты выкинешь подобное из головы. — Хорошо вместе… Из-за условия, поставленного мне в первую ночь, я вбила в себя правило не плакать, не жаловаться и не показывать, что мне чего-то не хочется. И это правило так укоренилось, что даже дай я волю чувствам сейчас, вряд ли потекут слёзы, хотя я, по-прежнему, ложилась под Сынри без энтузиазма, без желания. Да, моё тело, когда он брался за него, могло откликнуться, но жаждала ли я ежевечерне повторять это? Нет. Это всё равно что быть сытой и не думать о еде, не хотеть есть, но тебя вдруг угостили чем-то очень вкусным и ты, мало того, не отказалась попробовать, так ещё и оценила, что это, действительно, было вкусно. Но от этого нельзя сделать вывод, что есть всё-таки хотелось. Более того, после этого впихнутого в себя вкусного куска, желудок переполняется окончательно, и возникает лёгкая дурнота. И как бы ни было сладко и приятно, в следующий раз, будучи снова сытой, не потянешься за этим лакомым куском. И любимым блюдом останется что-то совершенно иное, что и было до этого. Например, высокий безупречный молодой человек в белоснежной рубашке, зовущийся Сон Мино. Сынри привычно завалил меня на кровать, а я отвечала на его поцелуи, продолжая думать, как мне быть дальше? Как бы мне ни хотелось вернуть Джиёну всё, что он сделал, я понимала, что у меня нет ни сил, ни опыта, ни мудрости, чтобы выполнить желаемое. Я не могу пойти против него. Сейчас, по крайней мере. Играть на стороне Сынри тоже проку мало — я не верю в его победу, и не хочу участвовать в этом вовсе. Я не люблю его, и жить с ним сколько-то там ещё мне тягостно. Неужели нет никакого другого варианта, где я могла бы тихонько пожить, никем не замечаемая, отдохнуть, оклематься? Месяц назад я всё-таки сказала Тэяну привести меня сюда, и не осталась с ним, хотя он предлагал мне жизнь честной женщины, жены, а не любовницы. Почему я отказалась? Потому что не любила его, и не хотела обманывать. Что бы ни происходило, я всё ещё не хочу обманывать людей, даже тех, которые сделали не лучший вклад в мою жизнь. Благородство это или моя слабость? Когда-то я была уверена, что честность и правда — признаки праведности и правильности. Но потом… после всех рассуждений, диалогов с Джиёном, я стала сомневаться. Все мои дни сейчас подчинялись именно этому явлению — сомнению. Искренность порой вовсе не сила, а именно слабость, потому что боишься быть пойманным на лжи, не справиться, не вытянуть всей шахматной расстановки (и это я даже не вспоминаю о том, что ложь — грех, который ведет известно в какое загробное царство). Джиён не любил шахматы, потому что в них есть правила, а в жизни правил нет. И он оказался прав. Правила есть в Библии, поэтому мне было удобно жить по ней, подчиняться её указаниям, но когда я оказалась в окружении, где Библия была заменой туалетной бумаги, в случае окончания последней, а не Священным Писанием, вдруг выяснилось, что правила её не работают, и содержание её — далеко не вся жизнь. «Половина её — история иудеев, а вторая — мнение одного человека, которого оно привело на казнь» — сказал как-то мне Дракон. А то, что Иисус был сыном божьим, а не обычным мужчиной, оспорить было трудно. В это можно только верить, а вера в сомневающемся человеке может быть либо притягательным концом, либо отталкивающим началом. И с какой же стороны меня она сейчас? Когда руки Сынри плутали по уже обнаженной моей груди, нас прервал звонок в дверь. Мужчина остановился и приподнялся, прислушиваясь, не показалось ли? Но я тоже посмотрела в сторону входа, поэтому он поднялся, и звонок как раз повторился. — Кто бы это мог быть? Ты не заказывала ужин? — Врученный мне телефон до сих пор мог связываться только с его собственным номером, но когда мы были вместе, он порой давал мне свой айфон и просил позвонить в корейский ресторанчик и заказать что-нибудь поесть. Вопрос был риторическим, и одновременно с ним Сынри уже вышел в зал, оттуда в прихожую и зашумел замком. Я села, заметив в зеркале растрепавшуюся косу и принявшись её переплетать. От двери зазвучал женский голос: — Вот, решила сделать тебе сюрприз. Отцу, сам понимаешь, некогда, а мама не захотела лететь… — звук поцелуя в щеку, шорох одежды. Сынри произнес что-то тихо, я не разобрала. — И я соскучилась по старшему братику. Ну, как ты поживаешь? — Я поднялась, испытывая любопытство. Сынри говорил, что у него есть младшая сестра, но я никогда не думала, что мне доведётся столкнуться с кем-то из его семьи. — Рада, что всё хорошо, — девушка говорила куда громче и звонче мужчины. — А то до нас дошли слухи, что ты связался с какой-то девицей, и собираешься с ней обручиться, хотя нашёл её в каком-то… — Борделе, — произнесла я, выйдя из спальни и застёгивая блузку на груди. Невысокая, миловидная кореянка подняла на меня взгляд. Чем-то похожа на Сынри, но нет той порочности и напыщенности, хотя в лице надменность присутствует. Она онемела, а мой любовник, растерявшись, посмотрел на нас обеих поочередно. — Так… это правда? — прошептала его сестра, воззрившись на него. — Ханна — это Даша, Даша — это Ханна, — представил нас Сынри впустую. Вряд ли нам придётся когда-либо общаться, потому что весь вид его сестры показывал, что у неё нет такового желания. — Я-то надеялась, что приеду и убежусь, что слухи — всего лишь слухи, а ты… ты представляешь, что скажет отец?! — А что он должен сказать? Мне не двадцать лет, Ханна, и я имею право жить с тем, с кем захочу. — Но она же… — девушка посмотрела на меня ещё раз. — Действительно из борделя? — Да, — опередила я его. — И… европейка?! — прищуренные глаза прожгли брата. Я даже не могла точно сказать, что больше коробит эту барышню: проституция или национальность? — Сынри, ты дурак?! — рявкнула она на мужчину. — Что тебе, собственно, не нравится? Я что, навязываю тебе её в подруги, разорился из-за неё или она заразила меня сифилисом? — он хмыкнул почти спокойно. — Европейка, азиатка, африканка — я пробовал всех, поверь, между ног все одинаковые, — сестра поджала губы, явно считая, что при рождении получила какие-то привилегии и ну никак не может быть у всех уж всё совсем одинаково. — Тогда почему ты выбрал эту и остановился? — Похождения сына и брата не были тайной для родственников, но до этого не заставляли их головы болеть. А теперь другой случай. — Я должен отчитываться о своих постельных делах? — Сынри скрестил руки на голой груди, бликуя часами на запястье, которые не успел снять. — Никогда такого не делал и не намерен впредь. — Если бы всё осталось в границах этой самой постели! Ты ведь не намерен на ней жениться, правда? — Ханна замерла с надеждой в глазах. Хоть что-то у нас с ней общее — меня этот вопрос порой тоже интриговал. Но отвечать нам никто не собирался. Сынри только вздохнул и кивнул ей на ноги: — Разувайся, поужинаешь с нами, поболтаем… — Я не сяду за один стол с какой-то шлюхой, и под одной крышей с ней тоже не задержусь. Сниму номер в гостинице, — девушка сдернула легкий белый пиджак с крючка и стала напяливать его на себя быстрее. — Ханна, перестань вести себя, как взбалмошная дурочка, — опустил руки Сынри и подошёл к ней. — Мы взрослые люди… — Сестра отпрянула от него и выставила между ними палец. — Отца удар хватит от твоих подвигов! Он от тебя откажется, если ты не образумишься! — И кому он навредит своим отречением? Расколет корпорацию? Только пусть не забывает, что в ней две трети мои, а его — всего одна, и в проигрыше буду не я. И я пока не вижу повода для того, чтобы вы на меня ополчились. — Ах, ты не видишь? — ноздри Ханны раздувались, и она нервно дергала бахрому на своей дизайнерской сумочке, где на защелке золотились наложенные одна на другую буквы LV. Нет, она не кричала и не вышла из себя, хотя тон её был очень раздосадованный. Её грубости были выдержаны в лучшем стиле восточной элиты, где ярость совмещается с гордостью. — Ты из приличной семьи, брат, и развлечения — это одно. Но то, что ты в состоянии допустить мысль о введении в эту семью какую-то… — Ханна не осмелилась посмотреть на меня в этот раз и проглотила слово. — Теперь ты знаешь моё мнение. Его разделяет мама, и если ты хоть немного дорожишь нами, то задумаешься над своим поведением. До свидания! — Кореянка хлопнула за собой дверью. Сынри подержал протянутую руку в воздухе, после чего опустил её на замок, заперся и развернулся ко мне. — Прости, она не следила за своим языком, потому что совершенно не знает сути дела и тебя настоящей. — А разве ты, зная меня настоящую, не называл меня шлюхой? — ухмыльнулась я, встретившись с ним глазами. Сынри поджал губы, совсем как его сестра. Теперь я вижу большее сходство. — Слова способны ранить, но и закалить тоже… меня столько раз назвали шлюхой, пока я была девственницей, что теперь мне безразлично, как меня называют. Я поняла, насколько слова — пустые звуки. Большинство людей даже не понимают истинного значения того, что произносят, многие понимают одни и те же слова по-разному, а третьи зачем-то вкладывают собственные смыслы в слова намеренно, называя белое черным, а черное — белым. — Сынри молча подошёл ко мне и взял за руку, став перебирать мои пальцы. Мне захотелось выговориться до конца. Мой любовник — единственный мой собеседник уже которую неделю, и кроме как с ним мне поговорить не с кем. — Однажды моя школьная подруга надела первую в своей жизни короткую юбку. Ей было лет четырнадцать, она была доброй и робкой девчонкой, но ей хотелось нравиться мальчишкам, и она решилась прогуляться в этой юбке. Мальчишек она не встретила, но бабушки, которые сидели на лавочках у своих плетней, громко и четко несколько раз повторили «как проститутка!», «стыд потеряла!», «ещё бы задницу выставила полностью». Моя подруга залилась слезами и три дня не выходила из дома. Мне было обидно за неё, но, с другой стороны, воспитанная иначе, я тоже подумала, что зря она надела такую короткую вещь… но замечания бабушек перегибали палку, и для четырнадцатилетней девочки это были слишком страшные и суровые оскорбления, как клеймо. И знаешь что? Прошло время, и эти слова осуждения, вместо того, чтобы воспитать её и запретить носить вычурную одежду, возымели обратный эффект. Она стала краситься, первая из ровесниц влезла на каблуки, года через два стала встречаться с первым парнем, и как-то сказала мне: «Какая разница, как себя вести? Оговорят в любом случае». Я долго, до этого самого лета считала, что нет, бабушки были правы, они же старше, им виднее, они чувствовали, что порядочная девочка бы не нарядилась так смело… Но когда я попала сюда и со всех сторон посыпалось «шлюха, шлюха, шлюха»… Я, наконец, поняла. Поняла, что она чувствовала. И теперь и мне всё равно, что обо мне говорят. — Что ж, мне в этом плане легче, — Сынри поцеловал меня в уголок губ. — Мне всегда было всё равно, что обо мне говорят. Мнение чужих людей мне столь же неинтересно, как и их жизнь.

— А моё? Моё мнение тебе интересно? — Он прижал меня к себе и, расстегивая блузку обратно, заткнул рот поцелуем.

Банкетный зал ресторана на верхнем этаже, с открытой террасой, был снят для вечеринки в честь помолвки, украшен соответственно случаю, но без всякой дешевой символики вроде сердец и переизбытка розовых цветов. Солидные люди и торжества проводят солидно. Каллы и орхидеи в вазах заполняли пространство по периметру, гортензии и хризантемы стояли на столах, сочетаясь с витыми свечами в китайских подсвечниках, тоже вылепленными в цветочных формах, с хрупкими глянцевыми лепестками, бутонами и листиками из бледного фарфора различных оттенков. Если так миллионеры празднуют помолвки, то какие же у них свадьбы? Сынри сказал, что людей будет немного, но мне казалось, что их чуть меньше сотни. Я отказалась от светло-голубого платья свободного покроя, напоминающего изображения Жозефины — супруги Наполеона. Слухи распространяются быстро, и наверняка все гости будут знать, что я бывшая обитательница публичного дома, так к чему этот наряд, воспевающий невинность? Мне больше приглянулось коктейльное платье, синее, приталенное, с открытой спиной и рукавами в три четверти. Сынри преподнес к нему сапфиры в белом золоте, и когда я застегнула колье и браслет, то была готова поверить, что всё это не фарс, и я чья-то невеста. И самым весомым аргументом тому было кольцо, которое Сынри надел мне на палец сам. — Ну вот, теперь всё на месте, — улыбнулся он, смотря, как сверкают камни у меня на безымянном. — Хоть женись и обзаводись спиногрызами… — Моё спокойное настроение тотчас улетучилось, и я отвела руку, опустив глаза. — У тебя появится вскоре один, но ты не подумал о том, чтобы о нем позаботиться. — Казалось, он не сразу понял, о чем идёт речь. Но потом покривился. — Опять ты о ней! — Если она пропала с твоих глаз, это не значит, что перестала существовать. Я ничего не успела узнать о родителях Вики, но не думаю, что ей легко будет вырастить ребенка в одиночестве. — Может, она сделала аборт, как только добралась до дома? — Мне хотелось зарядить ему пощечину, но я научилась сдерживаться немного, и только окаменела лицом. — Она была влюблена в тебя. Пусть глупо и по-девичьи, но влюблена. Она готова была бороться за этого ребенка. — Я не хочу говорить о ней, Даша, как и о тех сотнях, которых имел до неё и после. Они приносили удовольствие, радость, наслаждение, но когда становились проблемами — теряли своё назначение. — Теперь и я не хочу говорить об этом, — произнесла я. — С тобой. Пока ты не запихнёшь свой эгоизм куда подальше. В таком состоянии духа мы и прибыли на помолвку, повздорив перед самым отъездом. Но по прибытии Сынри взял меня за руку, крепко её сжав, и велел улыбаться. Мужчины и женщины всех мастей здоровались с нами, и мой жених представлял меня им. Большая часть присутствующих состояла из корейцев и китайцев. Ханна не явилась, хотя продолжала находиться в Сингапуре и даже договорилась по телефону пообедать завтра с братом. Но сталкиваться со мной её не прельщало. Я как крепостная наложница графа в прошлые века, не того уровня, чтобы находиться среди всех этих людей, высшего сословия, и почему? Потому что до сих пор считалась невольницей, бывшей путаной. Никто из окружающих не знает обо мне и половины всего, но все смотрят так, словно я злобная карьеристка, которая сумела очаровать и прибрать к рукам охочего до секса олигарха, словно это я добивалась всего этого, тянулась к богатству и помолвке, грезила жизнью в высшем свете, иностранная деревенщина, дорвавшаяся до золотника. Но я и теперь готова стянуть кольцо с пальца и сунуть его Сынри, если мне предложат хоть один приемлемый вариант, как изменить что-либо, чтобы я стала свободна, и при этом никому не было причинено вреда. Среди всей этой толпы я наткнулась на взгляд, который смотрел на меня не так, как остальные. Я сжала руку Сынри сильнее сама, шепнув так, чтобы не шевелились губы: — Джиён тоже здесь? — Разумеется, — отвлекшись от разговора с собеседником, повернулся ко мне любовник, вернее, жених. — Разве мог я не пригласить этого купидона, благодаря которому мы познакомились? — Сердца Дракон пронзает отлично, только не всегда заставляет любить. Чаще просто страдать. Его загородил кто-то из гостей, и когда они расступились вновь, то Джиёна уже не было там, где он стоял до этого. Мне сделалось не по себе. Находиться в одном помещении с этим человеком так трудно, что я задыхаюсь, не понимая, от чего именно — страха, неуверенности, неожиданности? Я зачем-то поискала его в толпе, вытянув шею. Что он ещё мог мне сделать? Убивать он меня не собирался. Похитить однажды уже похитил. Хотя я не отказалась бы быть похищенной вновь, только для того, чтобы меня вернули в Россию. Повидаться с мамой, папой, братьями, сестрами… и остаться жить в нашей деревеньке? Я посмотрела на свою руку с маникюром, держащую бокал шампанского. На очень дорогое кольцо. Многие ли девушки променяют ту жизнь, которую я сейчас имею, на узкую кроватку в общей с сестрой спальне, расчистку снега лопатой во дворе зимой, валенки и галоши, непроходимую грязь и походы с ведром на колонку, когда придётся. А уборка и готовка? Оканчивающая университет, получив диплом я могла бы поехать в город, найти там работу, снимать комнату, пытаться добиться чего-то… Это теперь я представляла и такую перспективу тоже. В России я знала только одно: после университета выйду замуж за жениха, останусь при родителях, буду рожать им внуков и помогать по хозяйству. Я вновь представила своего русского жениха в роли Сынри, имеющего меня по ночам, и меня едва не стошнило. Он собирался отрастить бороду, как у моего отца, получить сан, забирать назад свои длинные волосы и читать для прихожан проповеди. Проповеди! Что они дадут пастве? Что они дали мне? Спасли, защитили, избавили от мук, помогли избежать ошибок или объяснили мне, почему всё так происходит и дали мир душе? Пока священники читают проповеди, такие как Джиён вертят людьми, как хотят, ломают жизни, поднимают из праха, бросают в ямы и заливают бетоном. И желание вернуться в деревеньку и остаться в ней, чтобы не видеть дальше её границ — это трусость и слабость. Кому нужны проповеди? Таким, как Джиён, чтобы они осознали свою греховность? Стоило только вообразить моего русского жениха, спорящего с Драконом, как мне стало его жалко. Он будет цитировать Евангелие (ни одной собственной мысли!), вздымать персты и грозить Божьей карой, а Джиён будет покуривать, улыбаться и кивать, после чего скажет что-нибудь вроде «если ты такой святой, то мужские причиндалы тебе ни к чему» и велит своим людям ему всё отрезать. И мне даже не будет печально… потому что я здесь, я едва не умерла несколько раз, меня обесчестили, оскорбляли, унижали и морально пытали, а что смог сделать мой жених, на стороне которого должен быть Бог? В каком месте он мужчина, если из нижнего борделя меня выволок Тэян — убийца, сутенер и насильник, а косвенно спас от жуткого клиента Мино — продажный карьерист? Я вдруг стала ощущать, как внутри меня разливается странное счастье — счастье, что я избежала брака с тем своим нареченным, с тем, кто не мог помочь, спасти, заступиться, в ком мужественности не было и на грамм. Даже рядом с Сынри я чувствую себя увереннее, имеющей защитника. Да, я бы навестила свою семью, но остаться жить там?.. А как бы я поступила, если бы пропал тот, кого я люблю? Неужели не нашла бы его? Я понимаю, что если бы сама не оказалась в подобной ситуации, то понятия не имела бы о мафии, её возможностях и том, как и куда пропадают люди, но пропади мой жених — сидела бы я на месте? А если и он не сидит? Мне вдруг сделалось стыдно, что я разлюбила его. А если он до сих пор пытается найти меня? А если напал на след, но нарвался на Джиёна, и тот его уничтожил? Если я напрасно обвиняю его в бездействии, и он ноги сбил в кровь, чтобы найти меня? Хотелось бы узнать хоть о чем-то, что происходило после моей пропажи. — О чем задумалась? — представив меня всем своим знакомым, Сынри уделил внимание и мне, отведя за столик, накрытый множеством лакомств. — О том, что сейчас творится в моей семье. Я ведь была, так сказать, помолвлена до тебя… с человеком, с которым дальше скромных поцелуев у нас ничего не заходило. Забыл ли он меня? — Сынри тронул мои волосы, собираясь откинуть их назад, но передумал, и просто погладил локон до самых кончиков. — Ты его сильно любила? — Нет. Но это я поняла только здесь. Останься я там, никогда бы не заметила, что чувства бывают и сильнее. — Чувства вообще всегда разные. Нельзя сравнивать одни отношения с другими. Каждые отношения — это взаимодействие, обе стороны делают вклад, кто-то больше, кто-то меньше. Но если один из двоих тварь или подонок, то что он может привнести? Измены, обман, скандалы, злобу, капризы, кучу дерьма? Отношения и любовь не одно и то же. Любовь — это один из видов вклада. Некоторые отношения строятся и без неё. — Ты про наши? — удивившись рассудительности Сынри в подобной области, всё же пошутила я. — Прекрати делать вид, что ты меня не любишь, — просиял он, шутя. Я не сдержала улыбки. Кто-то из гостей подошёл к нему с разговором, и я не успела парировать, что и он, в таком случае, влюблен в меня по уши. По-моему, когда отношения и любовь не одно и то же, то эти отношения называются дружескими или партнерскими, и не имеют ничего общего с отношениями мужчины и женщины. Поднявшись, чтобы не скучать под деловую беседу, я пошла на террасу, с которой открывался прелестный вид на Сингапур, начавший зажигать огни в фиолетовых сумерках. Пахло тропическими цветами, выхоленными мужчинами и знакомым запахом самого города. Я стала узнавать его, какой-то особенный, юго-восточный, где деньги, богатство и продажность въелись в асфальт, дома, мосты и саму воду, и это всё пряталось под энтузиазмом туристов и деловитостью местных жителей. — Невеста без места? — Я вздрогнула от знакомого голоса и обернулась, увидев, как Джиён, зажигая сигарету, приближается и встаёт рядом. — Никак за нелюбимого замуж собралась? Больно грустный вид. — Веселый человек и счастливый человек — разные люди, — натянуто улыбнулась я, вспомнив один из его ответов мне, когда я сказала как-то, что он не похож на счастливого. Джиён удивленно повел бровью. — Ты хочешь заверить меня, что счастлива? — Стараюсь быть, вопреки твоим усилиям. — Мне нужен Сынри, а не твои страдания. Как движется дело? — оперся он о балюстраду и задымил рядом. Скинуть бы его через неё, чтобы улетел и расшибся внизу! — Кто сказал, что я за него взялась? Я не хочу работать на тебя. Я — не твой человек. — Ты либо со мной, либо против меня. Ты против меня? — Джиён посмотрел на меня изучающе, и по мне пошёл холодок. Быть против Дракона и заявить ему об этом? Для этого нужно быть безрассудной. — Я хотела бы сохранить нейтралитет. — Нейтральная серая масса хороша для разведения всяких смесей: цемента, бетона, говна с грязью, — Джиён пожал плечами. — Ты априори к ней принадлежать не можешь. И весь мой жизненный опыт говорит о том, что воздерживающихся не бывает. Пусть молча, но каждый принимает чью-то сторону. На чьей ты, Даша? — А сам как думаешь? — Ты учишься уходить от ответов. Сынри с тобой не только в постели практикуется, но и в риторике? — Праздное любопытство тебе чуждо. Чем же вызван твой вопрос — завистью или желанием создать новую коварную интригу с кровавой развязкой? — Даша, не отвечать на вопросы вообще — не искусство, а невоспитанность. — Я начну отвечать на твои вопросы, когда научусь отвечать так, чтобы это не приносило мне вреда, а тебе пользы. — Значит, ты всё-таки против меня, — протянул он, а я замолчала. Я не умею с ним достойно разговаривать, я не знаю, как вести с ним беседу так, чтобы в результате не оказаться дурой. — Но почему? Я тебя и пальцем не тронул… — Ты сделал всё, чтобы сломать меня. — Не всё, раз не сломал, — хмыкнул он. О да, если бы это было его целью — он бы её добился. — Когда ты оказалась среди похищенных, я тебя знать не знал, а потом вытащил из борделя под свою крышу, вёл себя учтиво, если мне не изменяет память, не бил, не морил голодом… предлагал сотрудничество, не подразумевающее дефлорацию. Это ты её выбрала, захотев ещё и какую-то девицу спасти. — А нижний бордель? — Ты сама это всё выбрала, — ещё раз, почти по слогам, произнес Джиён. — Я предупреждал о борделе. — Это была вынужденная мера… — Даша, глядя мне в глаза скажи, что у тебя не было выбора, и что ты не могла отказаться от ночи с Сынри за которой всё последовало. — Я посмотрела ему в глаза, но сказать не смогла и слова. Да, я выбрала спасение Вики, ценой всего, что было дорого мне. — Вот видишь. Я же говорил, что свою судьбу делаем мы сами. Ты делала выбор, и я тебе его реализовывал. Даже лишил тебя девственности не я, а Сынри, однако зла ты на меня… может, ты потому и злишься, что я сам этого не сделал? — У меня дернулась рука. Ударить, ударить по этому невыносимому лицу! Дракон заметил мой затаившийся жест. — Если прозвучит пощечина, будет скандал. Ты хочешь привлечь к нам внимание? — Я расслабила руку, опустив вниз. — Я хочу вернуться в Россию и забыть обо всем, как о кошмарном сне. — Он сделал последнюю затяжку с язвительной ухмылочкой и, потушив окурок, придержал его в руке. — Не хочешь. — С чего ты взял? — Ты научилась красиво ходить на каблуках. Такими походками не стремятся в коровник. — Глупости. Ты растерял свою великую логику? — В меньшей степени, чем ты свою веру. — Я едва не скрипнула зубами. К слову о каблуках, пока я на них, то выше Джиёна, и это меня даже как-то подбадривает, а его ничуть не смущает. — Я не воспылала любовью к Сингапуру, этой ипостаси Содома и Гоморры. И не хочу остаться здесь жить. — Никто не говорил, что ты полюбила Сингапур, но мне кажется, что ты наконец-то стала любить жизнь. Разве в этом есть что-то зазорное? — Жизнь? О какой жизни идёт речь? О том существовании, которое я влачу? — Я подразумевала душевные страдания, но когда прочла послание в улыбке на губах Джиёна, то замолчала. Представляю, как это выглядело со стороны: стоит нафуфыренная девица, не работает, забот не знает, одета в драгоценности, ухоженная и при женихе-миллионере, и жалуется на то, как невыносимо ей, бедняжке. В какой момент я утеряла адекватность и здравомыслие? Если отодвинуть мои моральные стремления, то я живу, как в раю. — Тебе не понять, что меня терзает. — Неужели? — Джиён продолжал на меня смотреть так, что я сама себе не верила. — Это ты сама плохо понимаешь, что же именно тебя не устраивает. Нелюбимый мужчина? Заменим его на любимого, и ты найдёшь другой повод — вы не в России! Поместим вас в Россию, и там ты сделаешь вид, что теперь-то всё в порядке, но всё равно будешь изводиться. Почему? Вспомнишь о какой-нибудь Вике номер два, начнёшь укорять себя, что не смогла помочь. Снова и снова будешь взваливать на себя то, что к тебе не имеет никакого отношения, и так и проживёшь жизнь, гоняясь за несбыточным и невыполнимым, вместо того, чтобы хоть раз задаться смелым вопросом, чего хочешь конкретно ты? Как обустроить твою жизнь, а не всех и каждого? — Пытаться сделать мир лучше, вылечить его от скверны людского зла — это нормально. — То есть, Иисус, наивный паренек, не смог, а Даша, конечно же, сможет? — Его уже почти раздирал смех, а я едва удерживалась от вспышки гнева. Давно он меня не доводил этими религиозными темами. — Чего надулась? Я сделал неправильный вывод? Ты считаешь, что тебе по силам то, что не удалось тому, кого ты считаешь сыном Божьим? — Он дал учение, придерживаясь которого все люди могут общими силами измениться. Я всего лишь хочу… — Влезать туда, куда не просят? Не решив своих проблем решать чужие? Навязывать своё мнение и свои убеждения? Почему ты не хочешь заняться исключительно своей персоной? Что это — трусость заглянуть в глубину себя и увидеть, что там совсем иные желания, нежели духовные? Или амбиции, самолюбие требующее признания, чтобы все чувствовали себя благодарными тебе? Вика была тебе чужим человеком, к которому ты прониклась сочувствием, но помогала ты ей с той целью, что иначе бы пришлось оказаться королевой Сингапура, жить в роскоши, и снять венец мученицы, а он такой почетный! Нимб не жмёт? — К нам подошёл Сынхён, заметив нас поодаль ото всех. Как обычно, он почтительно склонил голову, здороваясь со мной. — Что вы тут злоумышляете? — Ничего особенного. Даша замужество, а я кражу невесты. — Я округлила глаза, а Джиён засмеялся. — Успокойся, я шучу. Просто ты уже столько времени стоишь в обществе другого мужчины, а Сынри даже не чешется. Непорядок. — Тогда, пожалуй, я к нему вернусь сама, — оскалилась я, делая шаг в сторону. Сынхён посторонился, чтобы избежать соприкосновения, и я почти столкнулась с Кико, которая тоже нас обнаружила и шла к нам же. На её лице впервые проскользнуло что-то вроде ревности по отношению ко мне. Что я такого сделала? Постояла минут пятнадцать с Джиёном? Или он и ей сообщил, что хочет меня? Жмёт ли мне нимб! Да нет у меня желания быть героиней, я просто не могла оставить человека в беде! Почему Дракону сложно усвоить, что есть те, кому не безразличны другие? Я не чураюсь роскоши. Если она честно приобретенная, законная, почему нет? Господи, я злюсь на него, потому что не он меня лишил невинности! Ничего более курьёзного он не мог придумать. Да если бы это был он!.. Если бы это был он… если бы я согласилась на его предложение в конце королевской недели, когда он даже и секса не просил, предлагал быть вместе, разделяя только общение, мысли, время… если бы я выбрала своё благополучие, а не Вики? А если Сынри прав, и она, вернувшись на родину, вынуждена была сделать аборт, угнетаемая родителями? Или любовь к Сынри прошла, и ребенок стал не нужен. Здесь бы она сделала аборт, и ещё много лет могла прожить в борделе Тэяна, в шелках, безделье, сытой и довольной, а там, в России, кто знает, родила ребенка, денег нет, ссоры с родителями, придётся бросить учебу и идти работать, считать копейки… Не хуже ли ей я сделала? Выходит, что моя жертва была напрасной? У меня глаза защипало от слёз. Если Вика пошла на аборт или попала в нужду, а мой жених давно забыл обо мне и не утруждал себя поисками, то всё, что делала здесь я — было глупостью, никому не нужной, бескорыстной, безумной глупостью! Для чего и кого я жертвовала собой? Не хочу знать правду, я не хочу знать о том, что осталось в России, потому что если я узнаю, и всё будет так, как я опасаюсь, то я пропала. Тогда бессмысленны были все мои поступки. Сдержав слёзы до женского туалета, я вошла в него и, упершись руками о раковину, склонила голову, тихо заплакав. Джиён всегда выводит меня из себя, действует мне на нервы. Четверть часа — и я ненавижу его, себя, людей, весь мир и Бога. Что за особая магия в его манере общения? — С вами всё хорошо? — Я не заметила, что тут был кто-то ещё, надеялась найти одиночество, но когда подняла лицо, то увидела красивую молодую женщину рядом, с уложенными густыми черными волосами, в благородного серого цвета длинном платье, не решившуюся положить руку мне на плечо. — О, вы расстроены… — Она, наверное, думала, что я выпила лишнего. Я попыталась вспомнить, как её звали — Сынри представлял мне её среди прочих гостей — но не смогла. Спешно вытирая щеки, я попыталась улыбнуться. — Ничего особенного, просто нервы. — Плакать на собственной помолвке как-то нехорошо, — заботливо покачала головой она. — Ну, многие невесты и на свадьбе рыдают, — попыталась оправдаться я. — Разве что от счастья, — она улыбнулась и взяла меня за руку. — У вас что-то случилось? — У меня? — Лицо у неё было доброе и умное, располагающее к тому, чтобы выговориться, но как могла я поведать всё, что со мной произошло, когда все гости — знакомые Сынри? Я вытерла свободной рукой задержавшуюся слезу. — Я просто запуталась… знаете, иногда внутри возникает ощущение, что ничего не понимаешь. И себя тоже. — Знаю. В чувствах трудно разобраться. Как можно умом понять ощущения? Никак. — Вы верующая? — Я? — Она несколько растерялась, смутившись. — Несомненно, высшую силу и нечто сверхъестественное я не отрицаю, и верю в их существование. Над людьми есть что-то вроде разума, или энергии… но в семье у нас чаще читают Шекспира, а не молитвы. А почему вы спросили? — Я очень верила в Бога — я христианка, — зачем-то уточнила я. Вряд ли обо мне бы подумали, что кришнаит или кто-то вроде. — Но… моя жизнь почему-то стала ужасной в какой-то момент, и я перестала понимать, почему так произошло. Почему тот, в кого я верила, оставил меня? — В жизни каждого человека бывают очень тяжелые моменты, — посерьёзнела она. — Из-за чего так происходит и за что нам даются испытания? Никто не знает, и никто ответа нам никогда не даст. Но даже за самыми долгими испытаниями приходит облегчение и счастье. И это зависит не от веры, напротив, чаще хорошее случается, когда его не ждёшь, — она вновь улыбнулась. — Рассуждения о том, чего не понимаешь, сами по себе приносят страдания. Выкиньте это всё из головы. Если судьбе были угодны трудности для вас, то и радости она припасла, и выдаст тогда, когда посчитает нужным. Что касается веры… — женщина вздохнула, совсем по-девчоночьи скорчив рожицу. — Уж извините за бестактность или святотатство, но если подставляет тот, кому вы верили, то с ним больше не стоит связываться. Найдите кого-то более надежного, доверьтесь ему, и посмотрите, в какое русло войдёт ваша жизнь. — Думаете, нужно сменить религию? — Религию? — она потрепала меня за руку и отпустила её. — Спуститесь с небес на землю. И ищите смысл на ней. Мы вышли из женской уборной, напротив которой стояло канапе, а на нём сидела девочка лет пяти. Увидев мою собеседницу, она соскочила с сидения. — Мама, ты чего так долго?! — девчушка в нарядном розовом платьице в цветочках, и розочках в ровно подстриженных волосиках, схватила её за пальцы и потянула в зал. — Пошли к папе… Я остановилась, посмотрев им вслед. Искать смысл на земле, а не на небесах… Может, она права? Мы все смертные, и кто бы нас ни создал, рождаемся мы именно здесь, на земле, здесь проживаем все свои дни, и никогда не попадаем в другие миры до самой смерти. Есть душа или её нет — она живёт в теле, а тело получает простые удовольствия и радости, и хочет не так уж много. Кто и почему издавна завел правила, что всё физическое — греховно? Может, всё гораздо проще. Я вышла в зал, и ко мне сразу же подошёл Сынри. — Куда ты запропастилась? За нас хотели поднять тост. Пожелать бесконечной любви. — А начальной пожелать не хотели? — покосилась я на него. — Какая же ты язва! — Тебе не нравится? — изобразила я изумление. Он посмотрел на меня так, будто применял метод дедукции, но ничего не сказал. — Кстати, у меня к тебе будет маленькая просьба… — Неужели? Даша «Мне-ничего-от-тебя-не-нужно» надумала попросить что-то? — Если тебя не затруднит. — Говори уже. — Ты не мог бы узнать в подробностях, как поживает моя семья, мой бывший жених, и Вика? Я хочу знать, как ведут себя эти люди, и изменилось ли что-то в их жизни. — Это всё? Тебе нужна только информация о них? — Да. Ты сможешь? — Понадобится недели две. Это не сложно, но муторно в плане подачи заявок и нахождения нужных людей. Но если тебе любопытно, то почему бы нет? Я сделаю это. — Тронув его за рукав, я несмело пригладила его. — Спасибо. — Пока не за что, — Сынри притянул меня за талию, коснувшись губами уха. — У тебя глаза красные. Пожалуйста, если тебя что-то расстраивает и огорчает — об этом можно сказать мне, а не прятаться по углам, скрывая истинные чувства. — Ты говорил, что не хочешь видеть слёз и плача… — То было сказано любовнице на одну ночь. А это я говорю своей невесте, — поцеловав меня в щеку, он вручил мне бокал шампанского и указал на центр, где гости ждали тоста.