Мания приличия

Свадьба

В открытую дверь мы поочередно спланировали на автопилоте. Наташа взялась за ботики, чтобы снять их, и я, только поглядев на неё, додумалась скинуть обувь. Стояла тишина того часа, который замирает перед восходом солнца, перед подъёмом всех людей и пробуждением той части света, где занимается заря, в него обычно самый глубокий сон и самое неподатливое сознание. Но я ещё даже не ложилась, а хотелось упасть на подушку безумно. Если бы не выпитое, меня бы мучили вопросы, как я выдержу грядущий день? Но я выпила, много выпила, и переспала с мужчиной, о котором грезила ночами несколько месяцев подряд, по которому проливала слёзы и без любви которого погибала во мраке человеческой жестокости — сейчас меня не волновало ничего вообще настолько, насколько может не волновать человека, получившего от жизни главное и равнодушно относящегося к тому, продолжится она или нет. Только бы доползти до кровати, приземлиться на мягкое, забыться остатками нескромного на коже. В зале, куда мы с Наташей вошли, сидел Сынхён, и я, увидев его, вспомнила, что тут его и оставляла и это нормально, что он здесь. Он не спал, всё так же в костюме располагался на диване. — Я начинал думать, не случилось ли что? — Женщина, играя гримасой, нетрезво подирижировала пальцами в воздухе, как обычно показывают что-то непонятное и уклончивое, вроде «ты почти угадал», после чего швырнула хозяину ключи от его машины. Сынхён не сделал движения, чтобы поймать их, и они, стукнувшись о его коленку, отскочили на ковёр. Тогда он медленно наклонился и поднял их. Наташа тем временем скинула пиджак и, в брюках, упала на диван возле товарища, опустив голову на подлокотник, закрыв глаза и поджав ноги, чтобы не класть их на Сынхёна, хотя тот, казалось, не увильнул бы от подобного, и так и остался бы истуканом под грузом Наташи. Она, судя по всему, моментально вырубилась. — Да, надо бы поспать хоть немного, — кивнула я, озвучив основное, и стала разворачиваться к нашей с Сынри спальне. Сынхён поднялся, пойдя за мной следом. — Даша, я ждал тебя, чтобы поговорить. — Давай завтра, ладно? Когда меня будут красить и одевать. — Нет, это нужно обсудить с глазу на глаз. — Я остановилась нехотя, уже видя постель, которая обещала дать сил и приласкать. Не так, как Мино, но лучше, чем совсем никак. Хотя, иногда совсем никак лучше, допустим, чем с домогательствами Сынри. — Сынхён, я валюсь с ног… — посмотрела я на него умоляюще, но он был непреклонен и вошёл в спальню, обойдя меня, показывая, что не отстанет, пока не сделает того, чего хотел. — Ладно, только быстрее. — Я села на кровать. — Зачем ты пригласила Джиёна на вашу свадьбу? — как бы между прочим спросил он, достав из внутреннего кармана пиджака какой-то диск и вставляя его в проигрыватель под плазмой на стене, в которой я обычно посматривала что-нибудь, пока Сынри занимался со мной сексом. — Господи, давай не будем сейчас хотя бы о нём! — закрыла я глаза, тронув виски. От недостижимости сна сосуды начинали превозмогать себя и ухать, намекая, что я нехорошо с ними поступаю. Или они выпихивали из крови спиртное? Или разогнавшаяся кровь ещё не успокоилась после любовных страстей и требовала нового акта? Мино не довёл меня до того вида физического оргазма, до какого всегда старался довести Сынри, с судорогами, криком и приливом слабости, хотя я и ощущала каждую секунду острейшее, огромное удовольствие, экстаз до беспамятства от прикосновения губ и смыкающихся на моих икрах пальцев, но, что странно, внутренний оргазм от счастья и удовольствия, начавшийся в тот момент, когда Мино сел рядом со мной в машину и мы поехали из клуба в гостиницу, не прекращался до сих пор. Я готова была сама, своими руками заканчивать начатое возбуждение, только бы именно Мино погружался в меня, входил и целовал. Как объяснить этим мужчинам, насколько слаще и лучше вот эта сердечная нега и душевная услада, чем разрядка тела? Переданные через Сынри слова Джиёна оказались верны (а когда было иначе?), существует два вида людей: одни нас возбуждают, а другие удовлетворяют, и первые всегда будут интереснее, притягательнее и желаннее, потому что они будят аппетиты и заставляют действовать, а вторые гасят пламя и приносят с собой скуку достигнутого и постигнутого. Мне никогда не постигнуть Мино, поэтому он грозит стать судьбоносным раздражителем моих желаний до самой смерти. — Именно о нём я хочу с тобой поговорить. Для чего он тебе на свадьбе? — Я разомкнула веки и уставилась на Сынхёна. Мино? Ах, нет, мы же заговорили о Джиёне, это были мои мысли. Так, значит, о Драконе? Что ему сказать? О поедании девственниц и сожженных деревнях? Или о принце, чьё копьё побывало в принцессе, а не чудовище? И зачем говорить? Какой от этого толк? Я с трудом вспомнила, что мне нужно было от Джиёна и чья завтра свадьба. Я спала с Сон Мино, боже мой, я не хочу думать ни о чем другом, чувствовать ничего другого, я хочу упасть в этом алкогольном угаре и бредить наяву, чтобы наши с ним тела по-прежнему были слившимися. Какой к Джиёну чёрт? Тьфу ты, к чёрту Джиён. Хотя они там сменами на одной должности, в целом я не ошиблась. Выглядя, наверное, тупой и странной, я пялилась в глаза Сынхёну, пока не собрала мысли в пригодную для выражения форму. — Убить его хочу, — сказала я то, что искренне мне возжелалось в этот момент. Я разлучена с Мино физически, а теперь ещё этим проклятым Драконом меня будут разводить с Мино в мечтах? Не мешайте мечтать хотя бы, удовлетворитесь загубленной жизнью. — Убить? — повторил Сынхён. — Да, это когда пристреливают, вешают, топят. Ну, то есть, сделать то же самое, что он со мной. Пытался. Только у меня нет пистолета, верёвки и мыла, а бассейн вряд ли попадётся под руку на свадьбе, но я найду средства, не сомневайся. — Сынхён вздохнул и, запустив диск, сразу же нажал на паузу. — Даша, помнишь, я сказал, что был пьян в ту ночь, когда… Джиён попытался убить тебя. — Возможно, ты говорил что-то такое, — мозг не так-то легко соглашался сотрудничать. Я провела ладонью по лицу, потерев глаза. Дайте же поскорее отрубиться, как Наташа. — Я догадывался, что он планирует что-то нехорошее, но, поскольку он отказался поехать со мной выпить, а меня с собой никуда не звал, я приставил к нему пару людей… Не моих, его. Они драконы, но, так иногда получается, что я тоже могу давать им указания. В некоторых делах мы с Джиёном взаимозаменяемы, поэтому порой я позволяю себе повластвовать от его лица. Так вот, я попросил приглядеть за ним, и доложить потом мне, что за таинственное дело он проворачивал. Эти люди сделали видеозапись того вечера… — Я встрепенулась, вздрогнув. Только недавно всё стало забываться, и вот, оказывается, существует воспроизведение того ужаса. Если бы не вино и херес, и что-то там ещё, я бы могла сорваться и занервничать, но я только ещё пристальнее воззрилась на Сынхёна. — Я ничего не буду говорить. Просто посмотри сама. — Он приподнял пульт и нажал запуск. Лицо моё невольно повернулось к экрану. На секунду всё поплыло передо мной, а когда я узнала место, то холодная дрожь и мерзкий ужас стали буравить меня по всему периметру тела. Камера наблюдения, с которой велась съёмка, висела где-то в углу под потолком, видимо незаметная, потому что ракурс был непрямой, а словно исподтишка. Обзор открывался странный, и мне понадобилось некоторое время, чтобы разобраться, где именно это всё расположилось. Я видела за стеклом тот аквариум, в который меня бросили, и людей вокруг него. И спину Джиёна. Пытаясь сопоставить расстановку и видя, как меня ведут к Джиёну, я вспоминала, что же было за его спиной? Чёрная стена. Там была темнота, свет горел только вокруг куба с водой, в помещении ангара, где развернулась драма. И в эту темноту Джиён потом ушёл, закурив. Выходит, там была комната, отгороженная затонированным с одной стороны стеклом? Я стала с нетерпением ждать, когда произойдёт главное. Это хотелось и не хотелось узреть. Дальнего конца, где остался стоять Сынри, видно не было. Вот поднесли лестницу, вот меня повели по ней вверх. Я сморщилась, постепенно заслоняя лицо ладонями, готовая, как при просмотре триллера, закрыться в любой миг. Звуки слышны были едва-едва. Но когда раздался плеск, меня окатило ледяным потом, и я зажмурилась. — Пожалуйста, досмотри, — прозвучал голос Сынхёна. Я заставила себя открыть глаза и продолжить просмотр. Джиён с сигаретой в одиночестве вошёл в эту комнату, где почти не было света, очень слабый, из-за чего страдала цветопередача. Мужчина стоял почти под камерой, но явно не знал о её наличии, не подозревал о съёмке. Чтобы Дракон чего-то не заметил? В каком ему надо быть состоянии? Я видела на заднем фоне свои судороги в воде. Но Джиён, прикрыв за собой стеклянную же дверь, упорно стоял спиной, один, оставив телохранителей по ту сторону прозрачной стены. Его никто не видел тут, в этой каморке, из которой можно было бы увидеть всё, если бы он повернулся. Но он не поворачивался, плотно закрыв глаза. Набежали на лоб морщины от напряженных бровей, мучительно приблизившихся к переносице. Рука, поднёсшая сигарету к губам, явственно дрожала, причём с амплитудой тяжелобольного опорно-двигательной системой. Он курил совсем не так, как обычно, небрежно, в удовольствие и красуясь. Сигарета была похожа на баллончик с кислородом, из которого выжималось лекарство для лёгких. Джиён стал притаптывать ногой бетонный пол, уничтожая невидимого врага под ботинком. Мои руки за его спиной, в отдалении, стучались о стекло аквариума и бились. За жизнь и её спасение. Джиён опустился на корточки и, закрыв лицо ладонью, склонил голову. Пальцы поднялись по лбу и, ворвавшись в волосы, стиснули их, будто желая вырвать. Он качнулся раза три, потягивая себя за волосы, точно ненормальный, и из-под склонённого лица вырвался клуб дыма. Резко поднявшись, так внезапно, что я отшатнулась от экрана сидя здесь и сейчас, Джиён отбросил недокуренную сигарету, которой оставалось не меньше половины, и развернулся к двери, через которую вошёл, схватившись за ручку. Прогремел выстрел и звон осколков. На заднем фоне хлынула вода и с нею вместе изнутри упала вниз я. Джиён остановился с не повёрнутой дверной ручкой в ладони. Наконец, в кадре показался Сынри, подхвативший меня на руки. Спина Джиёна, замершая и наблюдающая за этой сценой, расслабилась немного. Сынри пытался привести меня в чувства, откачивая. Я некоторое время не поддавалась, но вот наметилось движение и, согнувшись и изрыгая из себя воду, я вернулась на этот свет. Припав к стеклу, Джиён закрыл глаза, согнувшись, приложил лоб к сжатому кулаку. Тот был так напряжён, что трясся. Сделав несколько глубоких вдохов, пошевелив губами, которые, видимо, что-то прошептали, Джиён отстранился от стекла, выпрямился, отряхнул невидимые следы преступлений на рубашке, как будто попытался привести себя в порядок, достал новую сигарету, закурил, принял вальяжную позу и, приоткрыв дверцу, мотнул головой охране, призывая следовать за ним. Драконы, следом за главным Драконом, стали покидать ангар, оставляя меня и Сынри совсем одних. С исчезновением с экрана Джиёна, рукой Сынхёна была поставлена пауза. Я не шевельнулась. — Он никогда бы не убил тебя, — тихо сказал Сынхён. Мы сидели в полнейшей тишине, тратя драгоценные минуты для сна, но о сне я позабыла. Я никогда не видела, а потому даже заподозрить не могла, что Дракона способно что-то мучить. Без применения пыток калёными щипцами и избиения шпицрутенами. Но его поведение никак иначе назвать было нельзя. Он сидел в тёмной каморке и мучился, душевные корчи отражались мимикой. Из-за чего? Я не верила, что сопереживал моим страданиям. Боже, но это же безумно глупо сокрушаться из-за бед человека, которого ты сам на это всё обрекаешь! В чём же был смысл этой драмы Джиёна? Что его так изводило? Страх, что Сынри не спасёт меня? И что тогда, Дракон заплачет? Не смешите. Но когда раздался выстрел и Сынри совершил условие сдачи себя под руководство сингапурского короля, тот явственно испытал облегчение. Может, он потому и нервничал, боялся, что миллионер не окажется в его лапах? — Зачем ты показал мне это? — спросила я у Сынхёна. — Думаю, ты должна была знать. — Знать что? Что иногда у этого сумасшедшего бывают нервные расстройства на почве того, что он сам вытворяет? — Даша, ты не понимаешь! — Действительно, не понимаю. Я не понимаю Дракона, и в этом, судя по всему, была главная проблема нашего с ним общения. Он для меня как молекулярная физика — за пределами моего разума. — Это, — Сынхён поднял диск и, не успела я ничего сказать, сломал его напополам. — Свидетельство слабости Джиёна. И твой смертный приговор. Потому что ты — и есть эта слабость. — Боюсь представить, что Дракон делает с сильными сторонами своего мирка. — Попытка убить тебя была сделана для твоей защиты. Неужели ты не видишь, что не среагируй Сынри, Джиён бы сам вытащил тебя и спас? Неужели не увидела его смирения с тем фактом, что придётся проколоться, что придётся показать всем, что он сам — он сам! — не смог убить тебя? Неужели ты не увидела, как ломало Джиёна осознание, что он готов признать отсутствие бездушности? Да раскрой ты глаза! За несколько дней до этого, он поднял на уши Сингапур, чтобы найти тебя. О тебе узнали. О тебе узнали все его ненавистники и враги — синги, которых он вытеснил отсюда окончательно шесть лет назад, синьцзянцы, которые примерно столько же мечтают от него избавиться, американцы, турки, арабы — все! Ты живёшь в неведении о происходящем, потому что Джиён оберегает тебя, и ты не понимаешь, сколько голодных до крови Дракона убийц и преступников ринулось вперёд, чтобы попытаться завладеть тобой и воспользоваться против Джиёна. Для того чтобы они подумали, что ошиблись, пришлось разыграть эту сцену с Сынри, чтобы выдать тебя за средство, а не цель. И они купились. — Сынхён помахал двумя половинами сломанного диска. — Твоя псевдосмерть спасла тебя от настоящей. Хотя, если бы Сынри не выстрелил, Джи спас бы тебя, и, возможно, в ближайшее время вы оба оказались бы на дне океана, избавленные от земных трудностей благородными конкурентами Дракона. — Я протрезвела, слушая и осознавая. Были моменты, в первую нашу с Джиёном неделю, во вторую, когда мне казалось, что он влюблён в меня, что я ему нравлюсь, что он меня хочет. И даже во мне просыпалось странное и пугающее чувство к нему, основанное на восхищении и уважении. Но после аквариума, после этого садизма, какая бы причина в итоге не являлась организатором того вечера, я была раздавлена и уничтожена. Вместе со всеми своими лучшими побуждениями. — Это видел ещё кто-то? — указала я на непригодный более диск. — Двое, кто сделал запись, — предвосхищая мой вопрос, Сынхён быстро пробормотал: — Их уже нет. — Ты… — Не святой, как и все преступники, и обладаю не меньшей жестокостью, чем моё окружение. Мне дороже сохранность Джиёна и тебя. Пути великих всегда застилаются жертвами. — Я хотела возмутиться и причитать, как раньше, но передумала. В Сингапуре такие законы, тут всегда так делают, сколько ещё я буду пытаться изменить несменяемое? — Я не великая. — Пятка Ахиллеса тоже великой не была, пока в неё не угодила стрела. Теперь кроме неё о мифическом воине мало кто что-нибудь знает. — Сынхён, он дорожит тобой куда больше, чем мной, почему же над тобой нет этих издевательств? — Приподнявшиеся добрые брови мужчины ответили без слов. Ну да, куда ещё над ним издеваться? Это глупо, его только что убить уже и можно. — Хорошо, почему за тобой не гоняются эти все… которых ты назвал? — Гоняются, но я могу сам за себя постоять. Я вроде правой руки Джиёна, я попадаю в зону риска само собой, но не только из-за него, но и из-за себя, я ведь тоже совершаю много чего. Но ты, Даша, не участвуешь в преступной деятельности, поэтому являешься беззащитной мишенью. С тобой расправиться куда проще, и если на тебе сосредоточится внимание врагов Дракона, то он вряд ли сможет спокойно спать. — А как жена миллионера я вне зоны риска? — хмыкнула я. — Сынри теперь дракон. Он не имеет права вообще ничего делать без разрешения и повеления Джи. Шантажировать его женой, угрожать ей, пытаться её похитить — это влиять на него, а он сам никакого влияния больше не имеет. Попытка надавить на него — это вызов Дракону, а разве надавишь на Дракона судьбой чужой жены, которая его совершенно не волнует? Не раздеваясь, я забралась поглубже на постель и легла, отвлекшись на заведение будильника. У меня нет сил обмозговать всё это, понять, что даёт мне вся эта информация. Джиён защищал меня, убивая? Очень любопытно. — Через два часа уже вставать, — произнесла я. — Давай спать. — Какой гостевой спальней мне можно воспользоваться? — с чувством исполненного долга, согласился закончить беседу Сынхён. — В одной спит Хадича, в другой разложено подвенечное платье… — Я постучала по второй половине кровати, пустующей без Сынри. — Падай, пап, сказку уже рассказал, время отдыхать. — Я плохой сказочник, — взялся за галстук Сынхён, но остановился. — Я стесняюсь при тебе раздеваться. — Я при тебе нет, но всё равно не буду, утром разденусь, приму душ и полезу в образ невесты. — Если я усну в костюме, то он помнётся, костюмы Сынри мне будут малы, а запасного я с собой не брал, и отец, ведущий дочь к алтарю, будет выглядеть так, будто его извлёк из труднодоступных мест проктолог. — Ничего страшного. Завтрашнюю свадьбу вообще, целиком, можно засунуть в задницу. Меня поражало и несколько расстраивало, когда мама говорила мне, что толком не помнит день их с отцом свадьбы. Многие невесты часто заявляют, что всё пронеслось как будто мимо них. Как же так, думала я, это же один из важнейших дней в жизни! И ничего не запомнить? Вернее, не запомнить всё в мельчайших деталях? Что я должна была признать, оказавшись на их месте, именно в роли невесты? День свадьбы — это невообразимая круговерть, в которой невозможно что-либо различить, ухватить, разобрать и запечатлеть. Особенно когда спала всего два часа. А кто способен проспать дольше перед тем, как выйдет замуж? Что бы ни толкало на брак: расчёт, любовь, страх, необходимость или уважение, ночь накануне будет беспокойной. В каком-то автоматическом режиме я проснулась при звуке будильника, направилась в ванную, разделась там, вымылась. Выбравшись из душевой кабины, стала чистить зубы, увидела себя в зеркале над раковиной, пособолезновала Сынри и попросила мысленно косметику не подвести, но для начала тщательно оттёрла вчерашнюю. Из ванной, завёрнутая в полотенце, я прошла на кухню, разминувшись с Сынхёном, пошедшим умыться. За спиной послышались попытки разбудить Наташу. Кроме чая в меня ничего не полезло. Избавилась от сухости во рту, и ладно. А от паршивости на душе избавиться трудно, и к средствам исцеления вкусная еда в моём случае не относится. Перед глазами, сменяя друг друга, мелькали обнажённый Мино и трясущаяся рука Джиёна с сигаретой. Ни тот, ни другой не был подходящей темой для мыслей перед росписью с третьим. Но я не в состоянии была отделаться от жажды возвращения в постель с Мино, и от жажды поговорить с Джиёном. Даже не обязательно поговорить, достаточно посмотреть ему в глаза. Он волновался за меня? Ему больно было бы меня потерять? О, если это единственное, что может доставить ему моральную боль, то на такое и жизнь положить не жалко. Особенно такую, в которой Мино всё-таки никогда со мной больше не будет, не полюбит меня. Невидимые враги Дракона, где вы? Я вся ваша. Прибывшая женщина-парикмахер, или, как это предпочитали теперь называть — мастер, подождала, когда Хадича и Наташа облачили меня в тяжёлое расшитое платье, к которому пристёгивался отдельно шлейф. Затянув шнуровку корсета на спине, поправив рукава и новое нижнее белоснежное бельё так, чтобы не торчало из выреза на груди, меня усадили. Пошёл процесс укладки, а затем и макияжа. Причёска соорудилась великолепная, благо густота и длина волос моих позволяла даже не пользоваться шиньонами и накладками. Советником по гриму была Наташа. Я сумела преобразиться из той потрёпанной шлюшки, которую нашла в отражении час назад, в прекрасную, выглядящую почти невинно девушку, грациозную лебедь, чью свободу заберёт олигарх Ли Сынри, принимая на себя всю ответственность за дальнейшую судьбу своей молодой супруги. Да ладно, конечно, всю! Минимум половина продолжает находиться в цепких лапах Дракона. Я поднялась со стула, трогая закреплённую фату, окружившую меня с трёх сторон, а не только сзади. Мне нравилось ощущение покрытой головы, напоминающее мне давнее посещение церкви. Сквозь тонкую ткань блестели серьги в ушах, на руках были подаренные Сынри кольца, переместившиеся на другие пальцы, чтобы безымянный был готов к принятию нового, брачного. А женится ли когда-то Мино? А как бы смотрелось обручальное кольцо на трясущейся руке Джиёна, когда он курит? Сынхён носил своё до сих пор, и не думал с ним расставаться. Оно было органической частью его натуры. Наташа поправила складку подола, привлеча моё внимание движением. — Водитель ждёт внизу. — Да-да, пошли. Сынхён сел впереди, а мы с ней сзади. Ехать недолго, но всё равно тягостно. Наташа попросила включить радио, что-нибудь повеселее, а я никак не могла поверить, что ещё вчера лежала на заднем сидении под Мино и предвкушала самое сладкое, и в то же время горькое наслаждение, что оно всё-таки случилось, и теперь надо как-то попытаться сжиться с тем, что побывав на небесах, вернулась в подземелье, где безрадостные будни грешников не подпитываются даже разнообразием наказаний. Они просто обречены влачить существование. Как тот безвольный стул Джиёна. — Наташа, — наклонилась я к ней с шёпотом. Невозможно сидеть и молчать. Голова раскалывается, тело ноет, душа плачет. — А какой Джиён в постели? — Она с удивлением на меня посмотрела, но заговорщически улыбнулась. — Тебе интересно? — Не дожидаясь от меня подтверждения, она произнесла: — Беззащитный. — Ну, в постели все такие… — Но не все только в ней. Что ты хотела услышать? Жестокий, неистовый, нежный, вялый, никакой? Джиён — человек настроения, и он всегда разный. Дальше начались церемонии. Они казались нескончаемыми, долгими и бессмысленными, но я улыбалась и держалась, как могла, следуя советам и подсказкам окружающих, корейцев, которые в деталях знали, как по традиции всё делать правильно. Познакомившись с родителями Сынри, мы застряли у них часа на полтора, выполняя для приличия ритуалы, некоторые из которых заключались в простом просиживании и выслушивании длинных речей. Я продолжала улыбаться и отвечать, если меня о чём-то спрашивали. Не знаю, насколько я угодила матери и отцу Сынри, но они тоже улыбались, и я ощущала в нас троих вынужденность и воспитание, ничего больше. Хотя новоявленная свекровь похвалила мой корейский и честно призналась, что не ожидала такой почти безошибочной речи. Они были мне сегодня любопытнее, чем их сын, наряженный и отутюженный франт, в дорогом костюме с иголочки, как влитой. Выспавшийся, надушенный и выбритый, он никак не перетягивал к себе моего внимания. Людей было очень много. Кто знакомый, а кто родственник — я не разбирала, я не запомнила бы стольких, ни в лица, ни в имена. Потянулось перемещение в сингапурский «дворец бракосочетаний». И снова всё с поклонами, славословиями, выдержкой, неспешностью. Не знаю, было ли нам назначено время для самой росписи, но мне казалось, что мы опоздали уже раз десять везде, где могли. Однако никто не торопился. Многие особенно учтиво приветствовали Сынхёна и начинали смотреть на меня другими глазами, когда понимали, что это гость с моей стороны, и что это он поведёт меня к… да какому алтарю? Тумбе со свидетельством о браке. Процессия размером выдавала, что женится не рядовой гражданин Сингапура. Прохожие оглядывались на ряд машин бизнес-класса. Когда я садилась в одну из них, меня фотографировали журналисты. Сынри до росписи ехал в другой машине, совсем как в России, и его тоже беспрестанно щёлками на камеры. Я перестала испытывать волнение, всё переходило в инерцию. Ехать, выходить, делать, что-то говорить, но больше слушать. Слушать тех, слушать этих, и улыбаться. Я улыбалась, очень широко, даже щёки побаливали. В какой-то момент у меня в руках появился букет невесты, но я не могла вспомнить, с какого этапа я с ним? Всё закручивалось в пёстрый праздник для гостей, какое-то показательное выступление двух артистов, чья жизнь после схождения со сцены никому не интересна. Наконец, остановка у ROM, куда постепенно стала вливаться толпа желающих посмотреть — и куда же без корреспондентов? — и мы, главные действующие лица, вынуждены были ждать. Сынри ушёл вперёд, и я, окруженная кучей неизвестного народа, потеряла из виду Наташу, оставшись только с Сынхёном. — Нервничаешь? — взял он меня за руку, накрыв ладонь ладонью. — Нет, спать хочу, — тихо призналась я. Начинал пробуждаться голод. Встав в восемь утра и выпив чаю, я дожила до двух часов без единой крошки во рту. — Брачная ночь придётся Сынри не по вкусу, да? — попытался пошутить Сынхён. — Если его не смутит храп, то он может делать всё, что хочет, — вздохнула я. Глаза мужчины бегали по толпе, высматривая, выискивая, призывая. Я тоже осмотрела присутствующих. — Ты ждёшь Джиёна? — Я думал, что он придёт. — Ты передал ему приглашение? — Да. Что ещё было сказать? Он король. Захотел — пришёл, не захотел — не пришёл. С другой стороны, если поверить в теорию Сынхёна, то зачем ему показывать, что мы с Сынри для него что-то значим? Нас позвали внутрь, и я вошла в просторную залу с колоннами, из которой, как из зала ожидания, входили в непосредственно зал для торжеств. Всё было готово, все гости сидели на своих местах, двери раскрылись, маня невесту. Жених стоял у входа. Заиграла музыка. Сынхён подвёл меня к Сынри и, помешкав, всё-таки передал мою руку из своей в его, после чего чуть наклонился: — Не обижай её, — скромно улыбнулся мужчина, — или потом не обижайся сам. Сынри поджал губы и, не ответив, повёл меня вперёд, чтобы завершить то, ради чего все собрались. Музыка продолжала играть, я — улыбаться. Мелодию привернули, чтобы прозвучало обращение сотрудника, ответственного за бракосочетание. Я не слушала его, чего было не сказать по лицу. У Сынри было такое же, вдохновлённое, весёлое, бодрое. Речь закончилась, и нам предложили поставить свои подписи. Ручка у Сынри, и он легко делает жест, оставляющий его согласие на бумаге. Я переняла ручку у него и, застыв на секунду, моргнула, прогоняя поцелуи Мино в шею, ощутившиеся вместе со сквозняком, подувшим со стороны кондиционера. Моя рука затряслась, как у Джиёна на видео, только в ней была не сигарета, а ручка. Всего лишь подпись. Она ничего не значит в России. Решившись, я поставила свою фамилию, выдуманную, и рядом с изящными закорючками Сынри осталось простое английское White курсивом. Мы обменялись кольцами, метко попав пальцами в золотые кандалы. Вновь взорвался гимн счастью и любви из колонок, трембиты чествовали союз похоти с безразличием. Не сходящая с уст улыбка сводила челюсть. Мы с моим супругом направились принимать поздравления, которые очень натурально приподнесли в том числе и его отец с матерью. Отмучившись с оформлением себя, как госпожи Ли, я села уже в одну машину с Сынри, и эскорт покатил в банкетный зал, куда уже журналистов пускать не собирались. Я первым делом решила наесться, потому что желудок страдал и входил в заговор с организмом и мозгом, недополучившими сна. А тут ещё и еды не давали, меня приняли за тирана и диссидента в собственной плоти, и нещадно наказывали урчанием в животе и наваливающейся усталостью. Перед тем, как нам проникнуть в ресторан, нас напоследок намучили фотооператоры. Но вот накрытый стол оказался передо мной, и я почувствовала хоть какие-то плюсы свадьбы. В целом, ничего страшного не произошло, ничего не изменилось, вообще не случилось чего-либо для меня значимого. Всё именно что проносилось перед глазами, суетой не давая сосредоточиться ни на чём. Если я ела, то Сынри пил, но не очень-то по своему желанию. К нему подходило множество поздравителей и он, скорее по привычке, чем намеренно, с каждым делал глоток. А гостей было около двух сотен. Пусть даже половина из них была женщинами, а ещё половина от оставшихся не употребляли спиртное, выпить с пятьюдесятью желающими — крайне тяжело. Особенно наседал Сынхён. Мне померещилось, что он берётся за старое и вновь злоупотребляет, и если на пьянство Сынри мне было как-то ровно (чем сильнее он будет ночью пьян, тем быстрее уснёт), то возвращение вредной привычки Сынхёна меня настораживало. После первого танца новобрачных, он пригласил меня, и когда мы кружились, я сделала ему замечание. — Не волнуйся, я не собираюсь упиться до невменяемости. — И действительно, вблизи было не похоже, что он выпил столько, сколько казалось издалека. Банкет длился и длился, расходиться никто не спешил, а уж жених и невеста обязаны были посидеть подольше. Да только я засыпала на ходу уже к восьми часам вечера, как раз к тому времени, когда Сынри едва стоял на ногах. Отличная будет брачная ночь, мне нравилось заранее. Два ни на что не годных тела. Мать Сынри подходила к нему и, видимо, делала замечания или советовала собираться домой. Он и рад был бы последовать этим рекомендациям, но к девяти не мог встать со стула хотя бы ещё для одного танца. В результате за него всё решил отец, попросив кого-то из родственников поддержать Сынри до машины. Я пошла следом. Вот и заканчивался день моей свадьбы, вот и всё, что останется в моей памяти о нём, примерно в таком скомканном виде, с той же безучастностью, словно я просмотрела чужую жизнь. Издалека махнув на прощание Сынхёну, я нашла Наташу, попрощалась с ней, вышла за ведомым Сынри на улицу, где уже подогнал машину водитель. Новобрачного запихнули на заднее сидение. Он что-то пробормотал, садясь, и я забралась следом. Нет, всё-таки, он тоже спал сегодня мало, просто рисовался по привычке. В отличие от русских свадьб, к счастью, нас не мучили никакими «горько!», и поцеловались мы с момента бракосочетания два раза: для закрепления брака и во время первого танца. Сынри попытался поцеловать меня сейчас, в автомобиле, но я попросила подождать до дома, чмокнув его в щеку. Он отполз к окну и уснул. Посмотрев на это, я последовала его примеру, ощутив долгожданную возможность расслабиться. Пробудилась я от слабого толчка. Открыв глаза, я обнаружила себя ещё в салоне. Рядом спал Сынри. Мы ещё не приехали, почему же остановились? Пробка? В Сингапуре? Я посмотрела вперёд, в лобовое, но дорога была пуста. Распахнулась дверца с моей стороны, и я, испуганная резкостью, отстранилась от неё, смотря, кто посмел остановить машину молодожёнов на пустой тёмной дороге? Передо мной стоял Дракон, серьёзно и с пламенным недовольством чем-то, глядя мне в глаза. — Выходи, — он протянул мне руку. Я покосилась на водителя, который не шевелился и не оборачивался. Подкупленная скотина! Я опять посмотрела на дремавшего Сынри, не подозревающего о том, что поисходит. — Он крепко спит, я велел официанту подсыпать ему снотворное, проспит до завтрашнего обеда. — Я… — Воззрившись на Джиёна, я не собиралась слушаться и уступать. — С какой стати я должна выходить и ехать с тобой? У меня, между прочим, впереди брачная ночь! А ты мог бы и поздравить меня со свадьбой… — Джиён схватил меня за руки и, игнорируя сопротивление, вытащил наружу, на дорогу, где стояла заведенной его спортивная красная красавица с изображением дракона на боку. — Пусти меня! Отвяжись! — Садись в мою машину! — повысил он тон. Я замолчала, но не шелохнулась. Мужчина захлопнул дверь машины, из которой меня достал. — Нет. — Хочешь вернуться с Сынри в вашу квартиру? — с недоверием спросил он. — Нет. — А чего ты хочешь? — Тебе не понравится ответ. — Тогда я больше не стану спрашивать. — Джиён двинулся на меня, припечатав к своей машине спиной. Крепко сжав мою талию одной своей рукой, он поднял мою левую ладонь и, нейтрализуя мои слабые попытки выворачиваться, взял в рот мой безымянный палец, зубами стащил обручальное кольцо и, достав из кармана точно такое же, но с внутренней гравировкой, показал его мне, покрутив. Там было мелко написано: «to get her, need kill the dragon»[19]. При этом «получить её» было написано через дефисы, to-get-her, образуя слово «вместе», «заодно». Он надел его мне на палец, на место предыдущего, такое похожее, что не отличить, если не заглядывать под него, внутрь. — И что это значит? — Что это значит? — Джиён пожал плечами. — Ничего, кроме того, что ты поедешь со мной. — Но… — Он заткнул мне рот поцелуем, слегка отведя фату, чтобы прижать меня к себе за шею. Поцелуй тоже ничего не значил? Кроме того, что я поехала с ним…