Нелюбимые

***

Крупный охранник проверяет карманы джинсов и куртки и кивком разрешает проходить дальше. Замечаю на лацкане его пиджака небольшой значок в виде летучей мыши и хочу узнать, что он означает, но не спрашиваю — не знаю, как он отреагирует на вопрос. Я прохожу в двухуровневый зал, где на стенах висят портреты известных музыкантов, среди которых узнаю Джорджа Майкла, Стиви Уандера и Элвиса Пресли. В центре зала компания молодых ребят поет песню «Ночь» и все танцуют. Одна из девушек записывает всю компанию на телефон, а сидящие за стойкой мужчины наблюдают за молодежью. Я глазами обвожу зал, пытаясь найти маму, и замечаю еще одну компанию на втором уровне, среди которых вижу своего старого знакомого. Он замечает меня и протягивает сверху руку.

— Давно тебя не видел, — говорит он, а я никак не могу вспомнить его имени.

— Да дел полно, — отвечаю я.

— Ты давно тут?

— Только приехал.

— Нет, в Москве. Давно вернулся?

— Ну… пару лет точно.

— Я на связи, брат, — говорит он и хлопает меня по плечу.

Я замечаю маму — она машет рукой с другой стороны зала. Мама сидит на длинном белом диване за большим столом, на котором стоит ваза с фруктами, несколько тарелок с сыром, салаты и бокалы с белым вином. Мамины подруги ­что-то обсуждают, а когда я поднимаюсь по лестнице, все поворачиваются в мою сторону. Мама встает из-за стола и широко раскрывает руки для объятий. На ней черное узкое платье, туфли на высоком каблуке, на руках и шее много бриллиантов. Я обнимаю ее и целую в щеку, а она шепчет на ухо, что скучала и очень рада видеть.

— Максим, мой сын, — представляет меня подругам.

Я киваю и здороваюсь со всеми, а в ответ от одной из ее подруг слышу, что я повзрослел и меня не узнать.

— Тетя Света, помнишь ее? — спрашивает мама, и я опять киваю, хотя никого не помню.

— Прекрати. Я не тетя. Просто Света. — Подруга мамы протягивает мне руку.

— Наталья, — подает мне руку другая ее подруга.

Затем тянется еще одна рука в бархатной перчатке, поверх которой надет бриллиантовый браслет в форме обвивающей кисть змеи, и женщина представляется:

— Кристина. Как быстро растут чужие дети, боже мой.

Все за столом начинают смеяться, и я присаживаюсь на край дивана. Мама подходит ко мне, целует в макушку, садится рядом и берет со стола бокал.

— Как у тебя дела? Давай поесть закажу?

— Да не надо, спасибо. Я не голоден, мам.

— «Цезарь» тут лучший, подожди. — Она машет официанту, и тот направляется в нашу сторону.

— Да не надо.

— Надо поесть, так мать сказала.

Официант наклоняется, мама ­что-то шепчет ему на ухо, указывая пальцами, украшенными большими бриллиантовыми кольцами, на стол, а затем спрашивает у подруг, что они будут. Подруги заказывают еще вина, а Кристина просит виски и кальян. Я же прошу принести воды с лимоном.

— Вы с нами не выпьете? — спрашивает меня подруга по имени Наташа.

— Ему еще рано, — отвечает за меня мама и смеется. Одной рукой она обнимает меня за шею, а второй берет мою ладонь.

— Вы давно тут? — спрашиваю я маму.

— Ну… относительно, — тихо говорит она, оглядывая зал, где сотрудник караоке протягивает молодой девушке микрофон. — Как там в городе? Как у тебя вообще дела?

— У меня, — вздыхаю я, — да более-­менее, кажется. В городе — потоп.

— Сильно все, да? Я в телефоне только видела несколько новостей, — кивает мама в сторону золотого айфона, который лежит на столе рядом с пустым бокалом.

— Ну так… Да, прям как в фильмах-­катастрофах.

— А сейчас как там?

— Сейчас стихло.

— Ну и хорошо. — Мама поворачивается ко мне и улыбается накрашенными красной помадой губами.

Из звуковой системы начинает играть музыка, и многие в зале встают с мест и одобрительно аплодируют.

«Кофе на столе, за окном лазурь, — начинает петь девушка в центре зала, а подруги мамы, как и все в заведении, подпевают ей бэк-вокалом: — Уо-оо-о-оо-уо-оо».

«А с глянцевых страниц так манит гламур». — Девушка запрокидывает голову и, медленно покачиваясь, пританцовывает, пока остальные гости поют следующую строчку.

— Как на работе? — спрашивает мама и делает глоток вина.

— Хорошо. — Я смотрю в сторону зала, где поющую девушку окружают танцующие люди. — Хотя… я не знаю…

— А что ты не знаешь?

— Я не знаю, что дальше будет. И все.

— А ­что-то будет?

— Вот я и не знаю, что будет, мам.

— Подожди, — она закидывает ногу на ногу, — все же хорошо? Или у тебя проблемы?

— У меня нет проблем, но…

— Это главное, Максюш, что у тебя нет проблем. А все остальное — это так. Как бы тебе сказать…

— Как есть.

— Мишура, — произносит мама и показывает в сторону зала. — Все это мишура. Главное, чтоб у тебя все было хорошо и здоровье было.

— Возможно, мам. Но мне так нравилось все, а сейчас не знаю, что вообще будет.

Официант приносит бокалы с вином и виски, а мне стакан воды с лимоном.

— Надо с отцом поговорить, если волнуешься.

— Не надо, мам. Не надо с ним об этом говорить.

— Он решит, если ­что-то не так, он же главный акционер.

— Да там все хорошо, просто ощущение ­какое-то…

— Какое? — Мама снова разворачивается ко мне.

— «Как раньше» сейчас уже нет. Будто я был окружен людьми и мы все ­что-то вместе делали и радовались этому. Словно это был пионерлагерь, но из него многие уехали и никто не возвращается. К­ак-то так.

Подруги мамы вместе со всем залом затягивают припев, мама молча смотрит на людей, потом ставит бокал на стол.

— Знаешь, что это, сынуль?

— Что?

— Это просто ты взрослеешь, вот и все.

— Я давно уже не ребенок.

— Это тебе так кажется, — смеется мама и целует меня в висок. — Ты всегда им будешь. Для меня. Но внутри себя ты взрослеешь. Из-за всего вокруг у тебя меняются взгляды, от тебя уезжают коллеги. Они ­когда-то все вернутся, и вы снова будете ­что-то делать вместе. Но ты все равно — ребенок. Мой.

Мама кладет мне голову на плечо, а я рукой прижимаю ее к себе.

— Ты знаешь, — она зевает, — взрослеть нормально, Макс. Нам с отцом пришлось взрослеть в девяностые, вот это ужас был. Когда я в морозы стояла и продавала на рынке вещи, а он ­где-то обменивал деньги и по ночам уезжал на разборки. И я не знала, вернется ли обратно.

— Да уж.

— Вот тогда мы все повзрослели. Представляешь, — мама вытягивает свою руку и смотрит на бриллиантовые кольца, которые ярко сверкают в свете лучей с потолка, — твоя мама продавала на рынке вещи.

— Не могу даже представить, мам.

— А такое было. Так вот и повзрослели.

— А долго ты там стояла?

— Пока тобой не забеременела. Потом уже дома была. А отец реже стал на разборки ездить. Затем офис у него появился, когда ты родился…

— Ты скучаешь по тому времени?

— По времени — нет, а по отношениям и молодости — да.

— Ты прекрасно выглядишь, мам, прекрати.

— Спасибо, сынуль. Но это все косметологи, подтяжки, уходы. Сам все знаешь про это, ты же в глянце работаешь.

— Угу. А отношения — в каком смысле?

— Добрее люди были, вот и все. И искреннее. Причем все: и у кого были деньги, и у кого их не было. Все были другие, более открытые.

— Понятно.

— Хотя… не знаю, может, ваше поколение и открытое. М­ы-то уже зачерствели за заборами и не знаем, какие вы.

— Я и сам не знаю, мам.

Мама смеется, а в зале девушка заканчивает песню:

И все вроде бы ровно, но

Она хотела бы жить на Манхэттене

и с Деми Мур делиться секретами…[6]

— А с Алисой у тебя что? — спрашивает мама, когда одна из ее подруг поворачивается к нам и подзывает к перилам, но мама отрицательно качает головой.

— Да все как и было.

— Как у нее дела?

— Хорошо.

— Снимается?

— Угу.

— Почему не приезжаете в гости?

— Да не знаю, мам.

— Так дети появятся, а я из телеграмов только узна́ю, что бабкой стала.

— Прекрати. — Я крепче обнимаю маму, и она улыбается.

— Отец с ее папой часто встречаются.

— Что они делают?

— Да ­что-то в своем секторе.

— Понятно.

— Лицензии там все продлевают ­какие-то.

— А ты с ее родителями общаешься?

— Редко. С мамой ее иногда к косметологу ходим, потом едем в «Турандот» или сюда. Однажды Алиса даже приезжала.

— Это когда?

— Да полгода назад.

— Что говорила?

— Не помню уже. Немного посидела и уехала с тобой встречаться, кажется. Может, нам всем вместе собраться? Я организую тут «Веранду у дачи».

— Не надо, мам.

— Ну как хочешь. У вас точно все хорошо?

— Я не знаю.

— Разлюбил? — Мама смотрит вглубь зала, где один из гостей преподносит девушке большой букет красных роз, а администратор забирает у нее микрофон.

— Я не знаю, мам. Но ­как-то все непонятно. Не знаю, как объяснить.

— Объясни как можешь.

Диджей ставит танцевальную музыку, мамины подруги возвращаются за стол и берут бокалы с вином. Они чокаются и спрашивают маму, не хочет ли она ­что-нибудь спеть. Мама отрицательно качает головой, говорит, что, может быть, чуть позже, и поворачивается ко мне.

— Так что у вас с Алисой? — спрашивает она.

— Да ничего, мам. Я не знаю.

Она гладит меня по ладони и очень тепло улыбается.

— Вы живете вместе сейчас?

— Угу.

— А почему ты приехал сегодня сюда?

— Давно не видел тебя.

— Или ты просто домой не хочешь?

— Я там был уже.

Мама задумчиво смотрит на меня, и мне начинает казаться, что она понимает, что я ­что-то утаиваю. Мне становится неловко и совестно.

— Не говори, если не хочешь, — наконец произносит она.

— Да, не хочу, мам.

— Ну и не говори. Все нормально.

— Нет, я домой не хочу.

На экранах появляется номер заказа и название песни: «Однажды». Гости смотрят на плазменные панели, и ­какая-то женщина берет микрофон. Начинает играть легкая мелодия, которую я никогда не слышал. С первой строчки женщина завораживает всех своим голосом, и гости вновь подходят к перилам, чтобы посмотреть, как выглядит певица. Мама начинает легонько покачиваться в такт песне, а я смотрю на плазму над нашим столиком, на слова второго куплета:

Ты влюбишься однажды и навек,

И остальное станет так неважно,

Ведь счастье все равно находит всех

Однажды, однажды.

— Хорошая песня, — тихо произносит мама.

— Никогда ее не слышал.

— Ты еще маленьким был. — Мама улыбается. — Надо добавить ее себе в телефон.

— Это какой год?

— Думаю, начало двухтысячных.

— Красивая.

— Очень. Хорошие были песни. Хочешь, останешься сегодня у нас?

— Нет, я домой поеду, мам.

— Ну смотри. Если что — приезжай. Твоя комната как стояла, так и стоит. Кажется, в ней ничего не менялось.

Я улыбаюсь и кладу голову на плечо маме, а затем целую ее и чувствую, как она расплывается в улыбке. Мама гладит меня по щеке, а на экранах появляются строчки, которые начинают повторяться:

И никуда от счастья не уйдешь…

Однажды, однажды…[7]

— Все будет хорошо, — произносит мама.

— Угу.

— Ты просто взрослеешь.

— Наверное, мам.

— Хочешь один совет?

— Конечно.

— Всегда слушай свое сердце. Больше никого. Советчики не нужны.

— А ты?

— А что я? Я всегда буду рада любому выбору твоего сердца.

— Правда?

— Конечно. Когда я свой выбор делала, мне никто ничего не говорил. И я не имею на это права. Ты уже большой мальчик.

— Мам?

— Что?

— Я тебя люблю.

— Приезжай почаще.

— Буду.

— С кем хочешь приезжай.

Когда женщина заканчивает петь, ей аплодируют. Мама говорит подругам, что лучше уже никто не споет, и просит сфотографировать нас вдвоем. Кристина наводит на нас камеру маминого телефона, и я крепко обнимаю маму и целую в щеку.

— Мой сын, — гордо говорит мама.

Мы сидим еще минут сорок и вспоминаем мое детство. Как я пошел в школу и в начальных классах получал одни пятерки, а позже скатился до плохих отметок и прогулов. Как маму часто вызывали к директору и ей приходилось за меня краснеть и даже выплачивать большие суммы за мои выходки. Когда мама вспоминает, как я улетал учиться в США, в ее глазах появляется блеск от накатывающих слез, но она сдерживает их и сообщает, что сильно скучала и хорошо, что меня отчислили и я вернулся. По ее мнению, если бы я не вернулся, на душе у нее все было бы не так хорошо. Я сижу и думаю о том, что надо чаще навещать маму и что стоит порой успокаиваться, уезжать за город и просто говорить с ней. Мама достает телефон, смотрит на время и сообщает подругам, что еще пару песен послушает и поедет спать, так как ей нужно утром к косметологу, а затем в магазин, чтобы порадовать себя ­чем-нибудь, но чем — она не понимает.

— Хочешь со мной, купим тебе вещей? — спрашивает она меня, и я себя чувствую рядом с ней маленьким ребенком.

— Мам, — я сжимаю ее руку сильнее, — у меня все есть. Я же тоже хожу по магазинам. А что ты хочешь себе купить?

— Не знаю. Всего стало меньше, коллекции все старые.

— Ты скажи, что ты хочешь, а я найду, как это тебе привезти.

— А ­деньги-то у тебя есть?

— Мам?

— Что?

— Все хорошо. Что ты хочешь из вещей себе?

— Честно?

— Да.

— Все у меня есть, сынуль. Ты есть, дом есть, муж есть, машина есть, кольца эти все. — Она смотрит на пальцы. — Все есть.

— Давай ты подумаешь, чего нет, и напишешь мне, а я это тебе привезу?

— Хорошо, — смеется мама и обнимает меня. — Взрослый ты такой стал. Как время пролетело…

— Да прекрати.

— Правда, еще недавно катался на этом своем…

— Скейте.

— Угу. По всему парку. Сейчас уже не катаешься?

— Сейчас уже нет.

— И правильно.

— Может быть.

— Хорошо, что вернулся. Вот просто не уезжай никуда больше, и мне будет хорошо.

— Я всегда рядом, мам.

— И я.

Мама хочет, чтобы меня домой отвез ее водитель, но я отказываюсь, ведь дорога туда и обратно займет час и маме придется долго ждать шофера. Она замечает, что ей нетрудно подождать, да и заведение может дать ей машину с водителем, тем более что до ее дома близко. Я все равно уговариваю маму оставить своего водителя и заказываю такси. Приложение показывает, что такси приедет через минуту, я прощаюсь со всеми, и мама провожает меня до выхода.

— Все? — спрашивает она, когда я смотрю в сторону черного Mercedes, стоящего у дороги и мигающего аварийками. — Твоя?

— Моя. — Я поднимаю воротник джинсовой куртки. — Беги внутрь, не мерзни.

— Я не буду отцу говорить, что у тебя там личные перипетии всякие, чтобы он не лез. У тебя своя жизнь, и сделай так, чтобы тебе в ней было хорошо. Если ­что-то нужно, то всегда набирай.

— Спасибо, мам.

— Иди я тебя обниму.

Мама меня крепко обнимает и три раза целует в щеку.

— Беги, сынок!