Нелюбимые

***

Утром Катя сообщает, что хочет поговорить со мной и Игорем. По дороге в редакцию из окна такси я смотрю на реку — по воде проплывает большое судно, сплавляющее мусор. Я пытаюсь вглядеться в три большие темные горки, из которых торчат массивные деревянные бруски, и мне кажется, что между ними выступает руль от детского велосипеда. Я придвигаюсь ближе к стеклу, чтобы рассмотреть детальнее, но водитель такси резко перестраивается и жмет на газ. Машина набирает скорость, и судно исчезает из виду.

Я говорю Кате, что скоро приеду, и та кладет трубку. От Ани приходит сообщение, что она не очень хорошо себя чувствует. Вероятно, простудилась из-за дождя. Я интересуюсь, не нужно ли ей ­что-то купить и передать, но Аня просит не беспокоиться и не волноваться. Я пишу ей, что в любую секунду сделаю все, что она захочет. В ответ Аня присылает три красных сердечка, а затем фотографию, на которой лежит в кровати и мило улыбается.

«Я тебя люблю», — приходит еще одно сообщение, а я смотрю на фотографию в постели и вспоминаю вчерашний кошмар.

В кабинете Игоря слишком сильно пахнет айкосом, а в мусорном ведре я замечаю много выкуренных стиков. Игорь сидит за столом и, не поворачиваясь, протягивает мне руку. Я пожимаю ее, усаживаясь в кресло между ним и Катей, и нахожу глазами трещину на потолке — понимаю, что она стала намного больше, но этого по-прежнему никто не замечает.

— Максим, — начинает Катя. — Мы хотели с Игорем поговорить с тобой наедине.

— Ну, я тут, — замечаю я, и Игорь начинает ехидно посмеиваться.

— Мы тебя очень ценим, ты это знаешь, поэтому решили с тобой пообщаться, так сказать, камерно. Ты очень ценный сотрудник для нашего журнала, и мы считаем тебя одним из тех, с кем нужно говорить о нашем будущем. Чтобы ты всю информацию получал не от… — Катя кивает в сторону редакции, — коллег, а непосредственно от нас.

— Так вы же тоже коллеги, — замечаю я и также киваю в сторону редакции. — Как и остальные.

Внутри меня закипает злость от того, насколько лицемерно Катя играет в искренность. Я вспоминаю разговор с Серегой, который рассказывал, что вчера всех вызывали по одному.

— Понимаю, — говорит Катя, — не так выразилась. В общем, я о том, чтобы ты узнавал все первым от нас. Я про это.

— Я тут, — повторяю я.

— Хорошо. — Катя фальшиво улыбается. — Игорь, кто расскажет — ты или я?

— Давай ты, ­все-таки ты — издатель, — отвечает Игорь и закуривает еще один айкос.

— Вечно мне достается роль человека, который должен сообщать о плохом, — ­почему-то с усмешкой говорит Катя.

— А может, о хорошем лучше? — спрашиваю я.

— О хорошем тоже еще успеем поговорить. Сейчас вот о чем хотела тебе рассказать. В общем, как ты прекрасно знаешь, времена в нашей индустрии наступили трудные, все мы переживаем сейчас сильную турбулентность из-за просевшего рекламного рынка.

— Угу, — киваю я.

— Ты большой молодец, даже в эти трудные времена находишь клиентов и продаешь им мероприятия. Ты профессионал, и таких, как ты, на рынке очень мало. Но есть другая сторона всего этого.

— Какая же? — спрашиваю я.

— Ну, не одними мероприятиями и спецпроектами мы все живем. У нас большой штат сотрудников, которых нужно кормить. У всех журналов образовался большой минус, и мы вынуждены предпринимать некоторые шаги, чтобы спасти большинство наших коллег. В общем, хотим тебе сказать…

— Так, я весь во внимании.

— Нам придется сокращать штат и урезать зарплаты большинству сотрудников в редакции. Но! Тебя мы не трогаем. Твое все остается, как и было. Ты с нами.

— Что значит «с вами»?

— Ну, тебя никто не тронет, — повторяет Катя.

— Так, я понял. А что с остальными?

— Ну смотри, количество номеров мы вынуждены сократить, и, разумеется, нам придется сократить зарплаты. Мы их срежем большинству сотрудников печатной версии журнала на пятьдесят процентов.

— Так они же все разбегутся, — замечаю я. — Какой им смысл работать за три копейки? Вы просто потеряете людей.

— Не потеряем. Мы со всеми договоримся, — продолжает Катя. — Всех сохраним. Просто мы не можем платить всем в полном объеме, когда количество номеров будет вдвое меньше, чем обычно. Кто хочет, будет писать на сайт, мы им об этом сообщим. За это будем накидывать ­что-то к зарплате.

— Уже урезанной, — замечаю я.

— Ну да, — подтверждает Катя.

— Так, я понял. А всем сотрудникам урезается?

— Нет, тебе нет. Рекламный отдел тоже не будем трогать.

— Так если рекламный рынок просел и количество номеров сокращается по этой причине, то почему сотрудники отдела рекламы будут получать прежние зарплаты, а сотрудники журнала — урезанные? Не сходится, Кать.

— Сотрудники отдела рекламы будут работать сейчас больше. Мы им поставим задачу продавать рекламу на сайт.

— А сотрудники сайта, они что?

— Им подрежем зарплаты тоже немного, — объясняет Катя.

— То есть у всех зарплаты урезанные, кроме отдела рекламы?

— И тебя, — повторяет Катя.

— Ну и вас, — заявляю я и слышу, как Игорь затягивается айкосом.

— Угу, — кивает Катя.

— А нельзя просто все пропорционально урезать? И мне, и рекламе, и вам. В общем, всем. Чтобы не было пропасти. С каждого сотрудника условно двадцать процентов срезать, и все. Я в математике не шарю, но смысл в том, чтоб все были наравне со всеми.

— Ну коммунизм не получится такой, — внезапно произносит Игорь, и я поворачиваюсь к нему.

— Почему не получится?

— Потому что это рынок, — говорит он, не глядя на меня. — Коммунизм развалился, знаешь, в каком году?

— Знаю.

— Нерабочая схема.

— Почему?

— Да по кочану. Просто нерабочая. — Игорь разворачивается к компьютеру.

— Слушайте, — говорю я, — мне кажется, просто развалится редакция, если одним урежете, а другим нет.

— А кто про это узнает? — спрашивает меня Катя.

— В смысле? — не понимаю я.

— Все скажут, что им урезали. — Катя пристально смотрит на меня. — Мы скажем, что мы свою зарплату тоже сократили. И весь отдел рекламы так скажет.

— Ну ­кто-то же все равно узнает, — недоумеваю я.

— Если пиздеть не будут, то никто, — хмыкает Игорь, а Катя молча кивает.

— Да уж, — выдыхаю я. — Слушайте, я не лезу в эти дела, у меня есть работа, которую я делаю. А все остальное — давайте не будет меня никак касаться, хорошо?

— Хорошо, — соглашается Катя. — Но есть еще один момент, касающийся твоей работы.

— Какой? — Я резко поворачиваюсь в ее сторону.

— В связи с тем, что мы вынуждены идти на такие трудные для нас шаги и в целях сохранения большей части команды нашего коллектива…

— Кать, — перебиваю я, — мы же тут одни, можешь простым языком сказать, без корпоративных формулировок?

— Хорошо, — вздыхает она, — мы вынуждены убрать твою помощницу Алену.

— О­на-то тут при чем? — недоумеваю я.

— Потому что это кризис, Максим, — повышает голос Катя. — Придется работать без помощницы ­какое-то время. У нас не только сокращение зарплат, но и людей.

— Давайте Алену не трогать? Я ей на днях сказал, что у нас все хорошо. А тут сейчас — бац! И я окажусь пиздаболом. Она много работает и делает все хорошо. Мы вдвоем денег приносим больше, чем…

— Давай не сравнивать, пожалуйста, — просит Катя.

— А как по-другому, Кать? Это же правда. Мы вдвоем с ней работаем в бренд-­отделе. Два человека! Два! А отдел рекламы, которому вы ничего не урезаете, там сколько людей? Семь? И сколько они в новый номер продали рекламы? Я не имею ничего против них, но не надо Алену никуда убирать.

— В новом номере все хорошо по рекламе, — сообщает Катя.

— Да? А у меня другая информация!

— Какая это?

— Что рекламы пока нет.

В кабинете повисает молчание. Я опускаю голову и концентрируюсь на одной точке ковролина, чувствуя, как внутри все кипит от злости. Затем поднимаю голову, чтобы посмотреть на трещину в потолке, и наконец понимаю, что ни Катя, ни Игорь не собираются больше ничего говорить.

— Когда вы хотите ее убрать? — спрашиваю я.

— Через месяц, — тихо произносит Катя. — Мы сами ей скажем, не переживай.

— Да уж не надо, я ей сообщу сам, как будет возможность. Она же со мной работает…

— Мы тут все вместе работаем, — замечает Игорь.

— Ну да, ну да.

У Кати вибрирует телефон. Она смотрит на экран.

— Марина звонит, простите.

Катя выходит из кабинета, и я остаюсь с Игорем. Когда я встаю, чтобы выйти, он говорит мне в спину:

— Ты же понимаешь, что, не будь ты сыночком, тебя бы давно тут не было?

— Что? — Я поворачиваюсь к нему и смотрю прямо в глаза, а Игорь откидывается в кресле и повторяет:

— Не будь у тебя отец акционер, ты бы не работал здесь.

— А ты прям самый умный главред, что ли? Дизайнеров решил на обложке поставить. Над этим номером просто все посмеются.

— Ну посмотрим, — парирует Игорь. — Пока никто не смеялся.

— Ты посмотри вот на эти обложки, — указываю я на опенспейс, где висят обложки нулевых. — Видишь там хотя бы одну времен своего главредства?

— Слушай, — Игорь наклоняется к столу, — захочу, и они там будут висеть.

— Да ты где угодно можешь их повесить. Вопрос, запомнит ли их вообще ­кто-нибудь? Так что не надо про сына мне говорить.

— Ты совсем охуеваешь, — с раздражением произносит Игорь. — Поверь мне, если бы ты не был, я еще раз повторю, сыном акционера, я бы давно тебя отсюда выпер.

— Ну так сделай это сейчас. Или боишься? Я не буду говорить отцу ничего. Я с ним вообще редко общаюсь. Просто сделай это и объясни всем причину. А, забыл! Причину найти не сможешь, да? Потому что я нормально так денег приношу в этот издательский дом.

— Давай-ка ты пойдешь к себе в кабинет!

— Давай-ка ты завалишь ебальник!

— Что ты сказал? — спрашивает Игорь, привставая с кресла. — Чего ты сказал?

— Я сказал, чтобы ты завалил свой ебальник. Или я при всех сейчас тебе челюсть в глубь головы засажу.

— Ты… — Игорь теряется, с недоумением и волнением пытается подобрать слова. — Ты совсем с ума сошел, что ли? Вышел из моего кабинета! Быстро!

— Или есть второй вариант, безболезненный, — продолжаю я. — Просто все узнают, по какой ты ветке гоняешь и с кем.

— Не понял.

— А что понимать, Игорь. Все просто. Ты в метро давно был?

— Что ты вообще несешь?

— В метро давно был?

— Выйди из моего кабинета.

— Так вот, смотри. В метро есть множество веток. Самая крутая, центральная, — это красная. А есть еще голубая. Вот по ней ты взад-вперед и гоняешь с одним дизайнером, которого хочешь на обложку поставить, я же знаю. Тебе разжевать про ветки метро или понимаешь, о чем я?

Лицо Игоря становится красным — то ли от злости, то ли от волнения. Он пытается трясущимися руками достать новый стик из упаковки, но я прошу его этого не делать, так как от них сильно воняет дерьмом, а потом выхожу из кабинета.