Нелюбимые

***

Когда бариста протягивает мне картонный стакан с капучино, рядом появляется отец и произносит:

— Один черный, пожалуйста.

Бариста интересуется, на каком зерне лучше сделать, на что отец просит просто приготовить ему черный кофе и ничего больше. Отец садится рядом со мной, расстегивает пиджак, капает две капли антисептика на руки и растирает ладони.

— Самый маржинальный продукт на свете. — Отец даже не смотрит в мою сторону.

Я делаю глоток кофе и уточняю:

— Антисептик?

— Кофе. — Отец вытирает руки салфеткой и бросает ее в корзину для чеков. — Обычное зерно, которое собирают и обжаривают за копейки. Себестоимость стакана — руб­лей пятьдесят. С учетом транспортной логистики.

Бариста, который тоненькой струйкой наливает кипяток в воронку с кофе, бросает взгляд в нашу сторону. Я подмигиваю ему, намекая, что все в порядке.

— Но человек в мегаполисе платит за кофе в пять раз больше, а иногда в десять.

— В городе за все приходится платить, — замечаю я.

— Угу. Ты как вообще, приехать не хочешь? Давно тебя не видели.

— Да ­что-то ­какая-то ежедневная мясорубка…

— Ты про вечеринки свои?

— Про работу. — Я делаю еще один глоток кофе.

— Мать навести.

— Мы с ней говорили по телефону пару недель назад.

— Тебе ехать до нас сорок минут, — говорит отец и смотрит ­куда-то в сторону стеклянной двери.

Через нее входят сотрудники редакции, замечают меня и направляются к нам, но я глазами показываю, что не стоит этого делать, и они проходят мимо.

— Хорошо! Я приеду, — обещаю я. — Сдам пару съемок и приеду. А ты чего вчера не пришел?

— Куда?

— Ну, на наш партнерский вечер. Я организовывал…

— Я не люблю всю эту мишуру бессмысленную. Что снимаешь сейчас?

— Да так…

— Моделей своих, которые за три копейки изображают радость и беззаботность?

— Ну, у них такая работа.

— А ты вообще не думал о том, чтобы сменить свою? — внезапно спрашивает отец. В этот момент бариста ставит перед ним керамический стакан с американо.

— В смысле? — недоумевающе уточняю я.

— В прямом. — Отец крутит стакан, на котором изображен черный слон. — Пора бы уже завязывать с этим всем.

— С чем?

— С тем, что ты делаешь. Вот с этими твоими съемками, вечеринками и глупыми людьми, у которых нет будущего.

— Это ты кого имеешь в виду?

— Да всех, кого ты там снимаешь.

— Да хорошие они все люди, — не соглашаюсь я.

— Может, и хорошие, но бессмысленные. Пора уже завязывать. — Отец делает глоток кофе.

— Но мне нравится, что я делаю, и мне кажется, у меня хорошо получается.

— Я тебе не говорю, что у тебя ­что-то получается, а ­что-то нет. Я про другое.

— Про что?

— Про то, что надо идти дальше.

— Куда?

— Ко мне в банк.

— И что я буду там делать?

— В департамент маркетинга пойдешь, будешь заниматься, в принципе, тем же, чем и сейчас, но с нормальными людьми. Если будут успехи, через пару лет сможешь возглавить весь отдел.

— Нет, я пас, правда. Я и тут возглавляю департамент.

— Тут у тебя в подчинении сколько людей?

— Да дело не в количестве.

— В управлении дело. Двумя калеками управлять могут все, даже… — Отец кивает в сторону бариста, пока тот принимает заказ у редактора журнала Women. — У меня станешь нормальным управленцем, сможешь прокормить потом семью.

— Слушай, я же понимаю, что там буду под твоим начальством.

— Ты и тут под моим начальством, не забывай.

— Да, но тут по-другому.

— Хорошо, тут ты под начальством ­какой-то дуры и этого, как его…

— Игорь.

— Угу. — Отец делает еще глоток кофе. — Именно.

— Ну сними его с должности. Вернись и скажи, что надо поменять главного редактора, потому что он тебе не нравится. Я поддержу это решение.

— Слушай, — отец поворачивается ко мне и смотрит ледяным взглядом, — дело не в нем, я о твоем будущем говорю.

— Да все у меня хорошо! — громко восклицаю я. На нас оборачиваются бариста и еще пара человек, которые стоят в очереди за кофе. Чуть тише я повторяю: — У меня все хорошо!

— Ладно, я не буду спорить с тобой, сам в итоге придешь. Как у Алисы дела? — внезапно спрашивает отец, и я недоумеваю от смены темы.

— У нее… у нее тоже все хорошо!

— Приезжайте вдвоем на ужин.

Я вспоминаю, как зимой мы обедали все вместе в «Пушкине». Мама была в костюме от Chanel, а отец на кэжуале. В ночь перед обедом мы с Алисой и всей нашей компанией дико зависали в апартаментах в высотке на Баррикадной, которые нашел Леха и арендовал на несколько дней. В «Пушкине» Алиса пыталась сконцентрироваться на разговорах с мамой и отцом, но у нее плохо получалось, поэтому мне приходилось поддерживать беседу. Алиса извинилась и вышла из-за стола, ее не было десять минут, а когда вернулась, ее зрачки были слишком большими и она стала более разговорчивой и веселой. Мы просидели в ресторане несколько часов, отец часто вставал с ­кем-то поздороваться, кто его замечал и подходил к нашему столику. Под конец обеда Алиса задела локтем бокал — тот упал на пол и разбился. Алиса громко засмеялась, и все гости ресторана повернулись в нашу сторону, а отец сказал, что посуда бьется на счастье. Когда мы ехали домой, в такси Алиса заметила, что кормили вкусно. Дома она тут же пошла в душ, а когда наконец оттуда вышла, то была полностью сухая и в одежде. Я сидел на диване и смотрел на нее. На вопрос, что она делала в душе, Алиса ничего не ответила, а просто подошла ко мне и села сверху. Одной рукой взяла меня за шею, другой схватила мою ладонь, приложила ее к своим бедрам и сжала, попросив открыть рот. Я снова поинтересовался, что она делала в душе, но Алиса зубами вцепилась в мою нижнюю губу, так что из нее потекла кровь, а потом языком пропихнула таблетку из своего рта в мой и начала расстегивать ремень на моих джинсах.

— Я передам Алисе приглашение, — говорю я отцу. — Ее папе тоже передать?

Отец встает из-за стола и уходит, а бариста протягивает мне банковский терминал, чтобы я закрыл счет.