Нелюбимые

***

Аня целует меня в губы сразу, как я переступаю порог квартиры. У нее очень уставший взгляд, но при виде букета на лице появляется томная улыбка. Я крепко обнимаю ее в прихожей и шепчу, что очень сильно скучал. На ней белая рубашка с широкими рукавами навыпуск и укороченные голубые джинсы, а от волос пахнет свежестью, хотя они сухие. Аня уходит в гостиную и оттуда говорит, что дома всегда лучше, чем ­где-то. Я следую за ней и наблюдаю, как она ставит цветы в вазу. В гостиной стоит большой серый диван, напротив — плазменная панель, под ней на длинной коричневой полке выстроились свечи, черно-­белые фотографии и множество книг с работами известных художников и фотографов. На одной из стен висит большая картина, на которой изображена спящая на кресле женщина в легком оранжевом платье. Когда первый раз Аня позвала меня к себе, она объяснила, что это шелкография работы «Пылающий июнь», которую она купила много лет назад в Лондонской национальной галерее. Когда цветы утопают в вазе, Аня делает два шага назад и становится рядом со мной.

— Красивые, — тихо говорит она. — Голоден? Я приготовила курицу.

— Да нет, я на работе поел, — отвечаю я, глядя на картину с женщиной в оранжевом платье.

— Давай тогда по бокалу, — предлагает Аня и уходит на кухню.

Из холодильника она достает бутылку белого вина и электрическим штопором вытягивает из нее пробку. Я любуюсь ее спиной и наслаждаюсь каждым движением рук: Аня быстро открывает полки и достает все необходимое. Когда она придвигает к себе два больших бокала, я спрашиваю:

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо уже, но было не очень.

— А что у тебя было?

— Не знаю. — Аня выдвигает полку и бросает в нее штопор, а затем с бокалами садится рядом со мной. — Хочешь сыра или еще ­чего-нибудь?

— Нет, не хочу, — кладу свою руку на ее. — Хорошо, что ты выздоровела.

— Угу. — Аня резко делает глоток вина и быстро убирает бокал от губ. — За встречу!

Мы чокаемся, Аня пьет вино с зажмуренными глазами, и я чувствую, как под моей рукой слегка дергается ее ладонь.

— Как у тебя дела? — спрашивает она, распахивая глаза. — Что интересного за неделю было?

— Все ­как-то не очень. — Я ставлю бокал на стол и смотрю, как в нем преломляется свет, рассеивается по моей руке.

— Ч­то-то случилось?

— Кажется, да.

— Что именно? — Аня вытаскивает свою руку из-под моей и убирает под стол.

— В издательстве одни проблемы, и все стало…

— Как?

— Не знаю, как описать. В общем, все не очень хорошо. Людей сокращают, номера сокращают, и мне стало там некомфортно. Я больше не хочу там работать.

— Тише, тише. — Аня придвигается ко мне и закидывает свою ногу на мое колено. — Все пройдет.

— Я не хочу больше туда ходить.

— Трудное время, я знаю, — ­почему-то быстро проговаривает она.

— А у вас как?

Аня вздыхает, и я понимаю, что она не хочет обсуждать внутренние дела своего издательского дома.

— Можешь не отвечать.

— Да прекрати, чего уж. У нас не сильно все отличается от вас. Тоже есть проблемы, и тоже все не так весело. Кризис огромный. — Аня делает два глотка вина. — Но все это пустяки.

— Как ты думаешь, что будет дальше?

— Дальше… — Аня смотрит на большую вытянутую свечу, которая стоит на столе. — Боюсь представить.

Я целую Аню в щеку, отчего она запрокидывает голову, провожу носом по ее шее. Она разворачивается лицом ко мне и два раза быстро целует в губы. Затем смотрит мне в глаза и снова целует, чуть отталкивая.

— Все хорошо? — спрашиваю я.

— Угу. Давай допьем и пойдем полежим на диване? — нервно предлагает она.

Мы выпиваем по бокалу, а затем еще по одному. Аня рассказывает, что все дни не выходила из дома и очень устала от зумов. Второй бокал делает нас чуть пьяными, и я снова начинаю ее целовать, чувствуя возбуждение под джинсами. Каждый раз, когда мы целуемся, я ловлю себя на мысли, что движения Ани стали более резкими, и думаю: что случилось? Когда в бокалах ничего не остается, Аня хочет налить еще, но останавливается и говорит, что надо полежать. Я ухожу в гостиную, пока Аня отлучается в уборную.

В комнате я подхожу к окну и смотрю во двор, где на нескольких машинах загораются красные огоньки сигнализации. Во двор заезжает автомобиль, но не может найти свободное для парковки место и, сделав два круга, уезжает. Затем я рассматриваю книги, лежащие на деревянной полке, и мой взгляд приковывает сложенная пожелтевшая газета, на передовице которой большими буквами написано My Demons. Это оказывается номер Herald Sun за 1997 год с последним интервью Майкла Хатченса. Я быстро перелистываю страницы в поисках главной темы номера, и тут на пол выпадают два белых листа бумаги. Я поднимаю один из них — это документ, на котором написано: Job Offer. Я вчитываюсь и чувствую, как по пальцам пробегает дрожь, которая начинает покалывать кончики, а в висках начинает пульсировать. Когда в уборной раздается звук льющейся воды и открывается дверь, я кидаю газету обратно на полку. В дверном проеме появляется Аня и замечает раскрытую газету.

— Про кумира решил почитать? — спрашивает она, но я не знаю, что ответить, и просто показываю пальцем на лежащий на страницах газеты документ.

— Ань, это что?

— Это… оффер.

— Какой оффер, Ань? — Мой голос немного дрожит, а грудную клетку сильно сдавливает. — Я не понимаю.

— На работу оффер, Макс, — произносит Аня, по-прежнему стоя в дверном проеме.

— Так ты же работаешь уже! Я не понимаю.

— Макс, все так. — Аня проходит в комнату и садится на диван.

— А это тогда что? — Я беру в руки документ и снова начинаю в него вчитываться. — Это…

— Это предложение на работу в Италии, Макс.

— Блин, это как? — Я поворачиваюсь к Ане и наблюдаю за тем, как она скрещивает ноги и молча смотрит на неработающую плазму, а затем резко произносит:

— Вот так, Макс. Мне предложили там возглавить She.

— А когда предложили?

— Месяц назад.

— То есть уже месяц, и ты ничего мне не сказала? Блин, Ань, ты уедешь, что ли?

— Я не знаю! — вскрикивает Аня. — Я не знаю еще, Макс! Не знаю!

— Ань, не уезжай, пожалуйста. Ты чего…

— Я, блин, всю карьеру стремилась к этой гребаной бумажке. — Аня начинает чуть покачиваться, а я продолжаю стоять с документом в руках. — Кучу лет.

— Почему ты не сказала мне про это?

— Про что? — Аня поворачивается и смотрит на меня взглядом, который я никогда за ней не замечал. — Про что сказать, Макс? Про что?

— Про то, что ты уедешь. Ань, вот про это, — я показываю ей бумажку. — Мы же любим друг друга, ты могла мне сообщить.

— Блять, Макс.

— Что? Что, Ань? — Я начинаю заводиться. — Ты знала, но ты ничего не сказала. Почему ты не говорила мне никогда, что ты можешь уехать отсюда? Мы же столько раз виделись — ты никогда про это не говорила. Вообще никогда.

— Макс, все не так просто. — Аня опускает взгляд.

— А что не ­просто-то? Ты просто мне не говорила про это, а теперь уезжаешь работать в другую страну.

— А лучше тут остаться? — Аня снова поднимает на меня глаза и повышает голос: — Положить кучу лет своей жизни и смотреть, как все рушится?

— Но мы же тут вместе. — Я говорю тише, боясь, что мы можем поругаться.

— Макс, я старше тебя, ты понимаешь?

— При чем тут это?

— При том, что у меня в этой индустрии выше уже не может ничего тут быть! Понимаешь? Да и сама вся эта индустрия тут трещит по швам.

— Да и хуй с ней. Все будет хорошо, просто не уезжай, пожалуйста.

— Макс.

— Что?

— Все не очень просто.

— Почему ты это говоришь уже второй раз? Что не просто?

— Посмотри. — Аня кивает на пол и обхватывает колени руками.

Я кладу оффер на полку и замечаю под ногами второй документ, на верхней строчке которого большими буквами написано: «Клинический госпиталь “Истра”». Я поднимаю его с пола и читаю про себя, чувствуя, как Аня наблюдает за мной. Документ начинает трястись, и я понимаю, что это от дрожи в руках. Я сжимаю его крепче, но в глазах плывут буквы. Дочитав до конца, я пытаюсь перечитать все заново.

— Это что? — дрожащим голосом спрашиваю я, и через звон в ушах доносится голос.

— Я бе-ре-мен-на.