Нелюбимые

***

— Я не знаю, что делать, — говорит Аня, сидя за столом на кухне и вдавливая несколько раз френч-­пресс до дна, пока заварка в нем не становится темного цвета. — Ты знаешь?

— Нет, — беру спички, на красном коробке которых написано «Сжигай», и поджигаю свечу. — Не знаю, Ань. Как ты думаешь, когда это произошло?

— Думаю, в прошлый раз, когда…

— Был дождь, — договариваю я за нее, но она поправляет:

— …когда мы были на парковке. — Аня разливает по кружкам чай. — После мы не виделись. Я правда не понимаю, что делать.

— Ань, — беру ее за руку, — разрулим все, только не переживай, пожалуйста.

— А что разруливать? — Она смотрит на меня растерянно. — И главное — как? Ты понимаешь, что это не скрыть? В ­какой-то момент невозможно будет.

— Понимаю.

— Макс?

— Что?

— Ты вообще знаешь, как это объяснить?

— В каком смысле?

— Как объяснить это всем?

— А кому всем?

— Ну ты один, что ли, в этом городе живешь? У тебя есть семья, влиятельный отец, у тебя… Алиса твоя!

Кажется, за все время наших отношений Аня впервые упоминает Алису, и мне становится некомфортно.

— Да не моя она.

— А чья?

— Ань, ты же знаешь, что я тебя люблю.

— Но вы же живете вместе, Макс.

— Мы не будем жить вместе. Мы не спим с ней, мы… мы вообще ничего с ней уже давно не делаем. Я не люблю ее. Я съеду.

— А родители?

— А что они?

— Что они скажут, когда узнают, что у их сына будет ребенок от женщины, которая старше его в два раза? Ты же понимаешь, что это пиздец?

— Для кого?

— Для всех, Макс! Я хочу, чтобы ты кое-что знал. — Аня отпивает из кружки, а я сосредоточиваюсь на том, что она скажет. — Принял один важный факт, потому что то, что произошло, — это не ­какая-то развлекуха уже.

— Ань, я понимаю.

— Ты молодой парень, и у тебя… — начинает она, и я стараюсь ее не перебивать, — вся жизнь еще.

— Ань!

— Макс, пожалуйста, дослушай. — Аня дергает рукой и задевает чайную ложку, которая падает на белую скатерть и оставляет на ней чайный след, который начинает медленно расплываться.

— Прости.

— Вся жизнь впереди. Ты можешь спокойно уйти из глянца и заниматься вообще всем, чем захочешь, и развлекаться сколько угодно. Но знай, что я не буду избавляться от ребенка, если ты вдруг думаешь, что…

— Ань, ты чего? Ты что такое говоришь? — Я сжимаю ее руку сильнее и придвигаю к себе, а Аня снова начинает плакать. — Ты чего? Я люблю тебя.

— Но мы же даже не знаем, что делать. Мы зашли слишком далеко.

— Мы ни от кого не будем избавляться. Слышишь меня?

Я утыкаюсь лицом в ее макушку и глубоко дышу, чувствуя, как ее волосы нагреваются. Аня кладет руку на мое колено, а затем сильно сжимает джинсы, отчего костяшки пальцев белеют.

— Блять, я не хотела ничего портить, — тихо говорит она. — Мы перегнули сильно. Перешли черту.

— Никто ничего не испортил, — шепчу я в ее макушку. — Я с тобой.

— Ты сейчас все равно уедешь.

— Я не хочу уезжать.

— Но тебе придется.

— Давай я останусь? Уложу тебя, лягу рядом, обниму. И мы уснем.

— А завтра что?

— Проснемся.

— И что будет?

— Поедем работать.

— Мы не сможем так все время. — Аня поднимает голову, и я двумя большими пальцами вытираю ее слезы. — Надо будет ­что-то делать. Сегодня тебе придется уехать, пока ничего не всплыло раньше того, как мы ­что-то поймем сами.

— Ань, мы все поймем. Все будет хорошо. — Я целую ее в губы и чувствую, что они соленые.

— Ты думаешь?

— Да, — твердо говорю я, глядя ей в глаза.

— Может, мы сейчас так говорим, а потом…

— Не будет потом.