Нелюбимые

***

У бара в одном из переулков Пречистенки компания молодых людей громко смеется под красным фонарем. Высокий парень в черном костюме закуривает сигарету, и я чувствую запах сативы и сладкого парфюма. На лестнице, ведущей вниз, я сталкиваюсь с двумя девушками, покидающими заведение, и одна из них кажется мне знакомой. Она смотрит на меня стеклянным взглядом, словно тоже пытается вспомнить, но ничего не говорит, а ее подруга громко смеется, разговаривая с ­кем-то по телефону. Толкаю дверь бара и захожу внутрь, оказываясь в узком коридоре, стены которого обшиты красной тканью, а полы раскрашены черно-­белыми линиями. Из колонок играет песня Devil Inside, которая смешивается с шумом толпы из основного зала. Когда я иду вдоль длинного зеркала, то поворачиваюсь к нему и делаю два шага навстречу своему отражению. Я смотрю на себя: темные круги под глазами, небрежно растрепанные волосы. Медленно провожу рукой по отражению, будто хочу в нем ­что-то исправить, но ничего не меняется, кроме людей, проходящих за спиной. Медленно отхожу от зеркала, отдаляясь от себя с каждым шагом, а потом исчезаю за красной шторой.

В основном зале полно людей, многие из них меня узнают, и на их лицах появляется удивление. Некоторые пытаются заговорить со мной, но я быстрым шагом направляюсь в сторону чилаута и просто на ходу жму руки, а когда барная стойка остается за спиной, то слышу, как одна из девушек говорит, что читала про меня сегодня новости. Я захожу в зону, скрытую от основного зала плотной бархатной шторой, и падаю на диван, после чего долго смотрю на потолок, под которым бьется, словно пытаясь вырваться наружу, один гелиевый шар. Шар скользит вдоль потолка, и я думаю, обращает ли на него еще ­кто-то внимание, кроме меня? Когда он исчезает из виду, я жму на кнопку рядом с лампой, и через несколько секунд штору открывает официант. Прошу принести мне один коктейль «Негрони» и отдельно стакан со льдом. Когда он сообщает, что давно не видел меня, я молча киваю и беру зубочистку, которой начинаю расцарапывать поверхность стола, а потом пролистываю ленту сообщений в телеграме и захожу в переписку с Лехой, где замечаю, что в сети он не появлялся уже больше двенадцати часов; меня это начинает напрягать. Я пишу ему сообщение: «С тобой все ок? Надо встретиться» — и отправляю в надежде, что он быстро ответит. Когда сообщение уходит — появляется одна галочка. Я долго жду второй, но ничего не происходит. Внезапно шторка отъезжает, и я с удивлением вместо официанта обнаруживаю Аллу, одетую в белую майку от Prada, заправленную в голубые джинсы, чуть надорванные на левой коленке.

— Прячешься? — спрашивает директор по рекламе, а потом садится напротив меня и закрывает шторку. — Ну что, как сам?

— Откуда ты узнала, что я здесь?

— Увидела, как ты пулей пробежал через бар. Случилось ­что-то? Раньше ты предпочитал находиться в центре внимания. — Алла кивает в сторону шторы, за которой шумят люди. Она смотрит на меня чуть поплывшим взглядом, и я понимаю, что выпила Алла достаточно. — Хотя кажется, сегодня ты и есть центр внимания.

— Алл, что ты хочешь?

— Я? С чего ты взял, что я ­чего-то хочу. Я просто села поговорить с тобой как с коллегой. Мы же вместе рабо…

— …тали, — заканчиваю я за нее фразу.

— Ну это неважно. Работаем, работали — какая, к черту, разница?

— Так, и?

— Что «и»?

— О чем ты хотела со мной поговорить? — Я еще раз проверяю отправленное Лехе сообщение, но напротив него по-прежнему горит одна галочка.

— Да так. — Алла кладет руки на стол и смотрит на часы. — Как тебя так ­угораздило-то? Вот реально, ответь, зачем ты с ней связался? Некого трахать, что ли, больше?

— Ну тебя это никак не касается. — В этот момент шторка снова отодвигается, и официант ставит передо мной коктейль. — Так что просто забей, это не твое дело.

— Ну хорошо. — Алла придвигает к себе мой стакан, делает глоток и чуть морщится. — Что это ты пьешь?

— «Негрони».

— На крепкое уже перешел…

— Ты довольна? — спрашиваю ее и откидываюсь на спинку дивана.

— Чем? — Алла делает еще один глоток и уже не морщится. — Что тебя убрали? Да тоже мне радость большая. Если бы за такое платили, может, еще и порадовалась бы. А так — убрали, как всех убирали, и все. Тебе хоть ­кто-то сообщил об этом?

— Нет.

— Классика, одним днем, — произносит Алла. — Даже папа ничего не сказал?

— А что он скажет?

— Я не знаю, это же ваши отношения. Может, ­все-таки он любит тебя и воспрепятствовал бы, — посмеивается Алла, — такому важному решению.

— Алл, — слышу, как за шторкой у ­кого-то разбивается бокал, — давай не будем про мою семью и мои отношения с отцом. Да в целом о моих отношениях не будем говорить. Это никого не касается, кроме меня.

— Да расслабься. — Алла чуть сползает с дивана и своей ногой слегка касается моей. — Что ты такой ­серьезный-то? Давай лучше расскажу тебе, как Игорь радовался сегодня, что ты все. Для него ­какой-то день победы случился. Он сказал, что наконец редакция очистилась от сумасбродства и бессмысленности и вновь может продолжать делать интеллектуальный глянец.

— Понятно, — выдыхаю я и начинаю злиться. — Интеллектуальный глянец? Интересно, как я мешал этому? Может, дело в том, что он тупой просто?

— Ну я туда не лезу, я просто продаю рекламу.

— Вот тварь он, конечно, голубая.

— Он сам и приказал сегодня заблокировать твой пропуск, представляешь? — Алла снова делает глоток из моего бокала. — И он же попросил службу безопасности вычистить твой кабинет. Всем было плевать, есть там твои вещи, нет там твоих вещей, никто на это даже не обращал внимания. Это только его ­почему-то триггерило.

— И как это было?

— Да он просто попросил Юлю, чтобы она набрала охрану издательского дома и вызвала «клининг рабочего пространства». — Алла делает пальцами жест кавычек. — Когда они пришли, то он приказал выкинуть весь хлам, который у тебя там был. Чтобы ничего твоего больше в кабинете и в редакции не оставалось.

— Вот урод, — выдыхаю я и провожу ладонью по бархатистой поверхности шторы. — Все равно недолго всему осталось.

— Кстати, про конец! — Алла проводит кончиком своей туфли по моей ноге. — Я спросить у тебя как раз хотела. Тебе же уже не нужны все твои контакты?

— Какие это?

— Ну ­какие-­какие, — язык Аллы чуть начинает заплетаться, — клиентские.

— А тебе они зачем?

— Ну как зачем? Ты уже все, а мне дальше работать. Отдай мне «Золото», у них бюджеты хорошие. — Алла проводит языком по губам. — Я их дальше буду вести и ставить в журнал.

— Ты знаешь, — приподнимаюсь я, облокачиваясь о стол, — мне кажется, это никому уже не нужно.

— Ну тебе — нет, остальным — да. Ты не понимаешь, что ли, что конец будет всем, если рекламы не будет!

— Он и так будет.

— Бля-а… — Алла закатывает глаза, снова смотрит на меня, поднимает ногу выше и упирается ею в мой пах. — Ну так хотя бы его можно будет отодвинуть.

Я опускаю взгляд на кончик синих туфель у себя между ног и думаю о том, как сильно хочется уйти и насколько бессмысленны разговоры с Аллой на фоне того, что произошло за последнее время.

— Давай ты поможешь мне, а я тебе? — Алла начинает слегка давить на мой пах. — М-м?

— Что ты хочешь, Алл?

— «Золото» хочу, — улыбается она, — отдай клиента.

В этот момент шторка вновь отодвигается и появляется официант, который в руке держит стакан со льдом. Алла со злостью берется за край шторы и одергивает ее обратно, выпалив при этом несколько хамских фраз так, чтоб официант их услышал и больше не беспокоил нас.

— Ты знаешь… — Я делаю небольшую паузу, глядя в ее глаза. — Нет, не отдам ничего. Сами там справляйтесь.

— М-м, какие мы. — Алла упирает каблук в мой пах. — Прекращай. Давай мы просто уедем сейчас отсюда ко мне, и ты будешь делать со мной все, что захочешь. Но только не выпендривайся. Тебе эти клиенты уже не нужны. А сегодня — я буду твоим золотом. Высокой пробы.

— Алл, — кладу руку на ее ногу и на секунду замечаю в ее глазах огонек, — ты не слышишь? Не отдам я тебе никого. Сама завяжи отношения с клиентами, наладь их.

— Ты дурак, что ли? Тебе плевать на всех?

— На кого на всех?

— С кем ты работал!

— Да у вас там сегодня день победы же был надо мной. Вот и побеждайте дальше.

— Да это у Игоря был он, а не у меня.

— Я уверен, что и у тебя. Не знаю, кто салютовал больше.

— Ты не понимаешь? Нас к хуям закроют, если рекламы не будет дальше.

— Так ты же говорила недавно на планерке, что все есть и все хорошо.

— Я врала. Ее почти нет. Никто не хочет больше идти и размещать рекламу в этом сраном глянце. Особенно в том, который делает Игорь.

— А ты просто больше не обманывай всех, и все будет хорошо.

— Это ты, блять, мне будешь говорить? Ты, кто обманывал свою телку и спал с ­какой-то…

— Замолчи! — Я откидываю ее ногу, и каблук громко стукается о плитку. — Тебя это не касается.

— Вот ты тварь. — Взгляд Аллы становится злым. Она приподнимается, делает два больших глотка коктейля и рукой вытирает губы. — Это же касается и твоего отца, он акционер.

— Ну вот и работайте дальше, я вам мешать не буду. Меня выперли, и точка.

— Блять, я тебе честно говорю: все на грани. Мне надо сохранить команду.

— Алл, тебе плевать на команду, ты просто хочешь сохранить свою жопу. Больше тебя никто не интересует. Не надо ­меня-то обманывать.

— Ну даже если так. Ты не можешь мне помочь?

— А ты ­когда-­нибудь ­кому-то помогала? Я не могу припомнить.

— Вот ты сука, — говорит Алла. — Ты сам приближаешь конец. Тебе это все уже не надо. Почему ты не можешь ­отдать-то контакты?

— Знаешь, часы у тебя красивые, — киваю я на ее руку, и Алла опускает взгляд. — С тобой все будет хорошо, проживешь.

— Да чтоб ты провалился, — зло отвечает Алла.

— Да уже, — встаю, беру телефон и рюкзак, — поверь, есть вещи куда важнее, чем все эти рекламные полосы и карьерные игры.

— А ты давно далай-­ламой Садового кольца стал? — Алла смотрит на меня снизу вверх. — Знаешь, ­я-то найду, как выкрутиться, а вот ты — посмотрим. Правильно про тебя сегодня Игорь сказал, что ты без папочки своего — никто. Да и ему, видимо, ты тоже особо не нужен. А нужен только старым шлюхам!

— Что ты сказала?! — Я резко поворачиваюсь и хватаю Аллу за запястье. — Повтори, что ты сказала.

— Это не я сказала, а Игорь. Я всего лишь процитировала. Отпусти руку, больно!

Я отбрасываю ее руку, открываю штору и выхожу в зал, оставляя Аллу одну.

В баре слишком много людей, большинство из них не может даже протиснуться к стойке, но кажется, всем на это наплевать. Люди с глазами, не выражающими эмоций, улыбаются и ­что-то громко произносят, но их фразы растворяются в шуме музыки. Диджей замиксовывает Natural Blues Моби, меня ­кто-то хватает за рукав худи и затягивает в толпу, которая начинает отрываться от пола. Толпа в баре прыгает под ритм композиции и вздымает руки к потолку. В ­какой-то момент я осознаю, что делаю то же самое, что и остальные люди, и мне даже становится немного легче. Я прыгаю все выше и выше и громко подпеваю:

Oh lordy, trouble so hard,

Оh lordy, trouble so hard.

Когда диджей сводит трек с более быстрой композицией, мои руки начинают непроизвольно дергаться в разные стороны вместе с головой. Я закрываю глаза и полностью отдаюсь моменту, пытаясь забыться. А когда запрокидываю голову и меня ­кто-то сильно задевает плечом, открываю глаза и вижу под потолком тот самый гелиевый шарик, который по-прежнему пытается выбраться наружу. Он внезапно лопается, но на это по-прежнему никто не обращает внимания.