Нелюбимые

***

Я кидаю трубку в карман джинсов, закуриваю сигарету и подхожу к подъезду дома на Большой Грузинской улице. Осматриваю коричневую дверь и замечаю под ручкой четыре нацарапанные цифры: 1450. Ввожу их на домофоне, и дверь открывается.

В подъезде пахнет сыростью и старостью, а ­откуда-то сверху доносятся звуки мусоропровода. На лестнице, ведущей к лифту, лежат несколько пригласительных на «Черную ночь», которые я смахиваю ногой, — и иду дальше. Внезапно пожелтевшие двери лифта сами открываются, я вхожу и нажимаю черную расплавленную кнопку с цифрой 9. Пока лифт медленно и громко поднимает меня на этаж, я прижимаюсь к стенке и смотрю на светильник, под корпусом которого лежит высохшее тело мухи.

У двери в квартиру стоит голубой пакет, в нем две бутылки негазированной воды, пластиковая упаковка с салатом и стакан кофе. Беру картонный стакан в руки — кофе давно остыл. Я ставлю его обратно в пакет и жму на звонок, слыша, как в квартире раздается сигнал, напоминающий электронный колокол. За ним ничего не следует, и я жму еще раз, а затем дергаю ручку двери, но ничего не происходит. Я вдавливаю кнопку звонка еще сильнее и не отпускаю палец до тех пор, пока за дверью не слышится шуршание, напоминающее шаги. К двери ­кто-то медленно подходит, и в глазке исчезает свет.

— Макс? — раздается уставший, но взволнованный голос Лехи. — Ты?

— Угу. —Я делаю шаг назад. — Ты же видишь.

— Ты чего это? — снова спрашивает Леха, не открывая дверь и продолжая наблюдать за мной через глазок.

— Пустишь? Тут тебе еду привезли.

Через несколько секунд в глазке вновь появляется свет, а замок издает звуки стального вращения, после чего слышатся удаляющиеся шаги. Я беру пакет и дергаю дверь на себя.

В квартире сильно пахнет табачным дымом, смешанным с запахом травы, а на полу валяется джинсовая куртка, один из карманов которой ­почему-то вывернут. Я прохожу на кухню и ставлю пакет на стол, замечая в раковине сваленную немытую посуду, а рядом с микроволновкой разорванную пачку от сигарет. На подоконнике стоит пепельница с горкой выкуренных самокруток с травой, и одна из них продолжает тлеть. На потолке рядом с лампой виднеется небольшое коричневое пятно, и я не могу вспомнить, было ли оно раньше, а потом понимаю, что вовсе не могу вспомнить, когда последний раз здесь был. Я прохожу в гостиную, на стене которой висит огромный принт с изображением толпы возле входа в ночной клуб Studio 54. Среди черно-­белых силуэтов выделяется блондинка, я припоминаю, как Леха ­когда-то рассказывал, что это молодая Мадонна.

На диване лежит мобильный телефон. Я беру его и вижу, что он находится в авиарежиме. Леха сидит в белом кресле с высокой спинкой, уставившись на закрытые шторы, сквозь щель которых пробивается тоненькая линия света. Его рука свисает с подлокотника, в пальцах он удерживает самокрутку. Когда рука поднимается и он затягивается, из-за спинки кресла вздымаются клубы дыма, а в комнате начинает сильно пахнуть травой.

— Как ты? — раздается его голос.

— А ты не знаешь? — Я сажусь на диван под черно-­белую фотографию и смотрю на спинку кресла.

— Читал. — Снова поднимается клуб дыма. — Это ужасно…

— Лех, ты все это время спал? Или где вообще ­был-то? — Я откидываю голову на спинку дивана.

— Я не помню, — убитым голосом отвечает он, — кажется, не спал. Как вам вечеринка?

— А как ты думаешь?! — недоумеваю я. — Все только и пишут о том, что там произошло.

— Три человека погибли, — без эмоций произносит Леха.

— В смысле? Где? — У меня сжимается сердце и начинают покалывать кончики пальцев.

— В пожаре том, на который вы смотрели.

— А-а-а, ты про это. — Меня немного отпускает. — А ты не смотрел на него, что ли?

— На него нет.

— А ты куда смотрел?

— На вас, — отвечает Леха убитым голосом и внезапно спрашивает: — Когда ты последний раз приезжал ко мне?

— Я не помню.

— Хочешь ­чего-нибудь?

— Я поел, — говорю я и смотрю на брошенную в коридоре джинсовую куртку.

— Покурить хочешь? Или еще ­чего-нибудь?

— Вообще, нет. Ты много сегодня уже выкурил?

— Смотря что ты подразумеваешь под сегодня, — отвечает Леха, и его рука снова повисает на подлокотнике.

Мы ­какое-то время сидим молча, и на меня накатывает то ли усталость, то ли расслабленность от клубов дыма. Я наблюдаю, как пробивающийся через шторы свет делает дым слегка золотым, а затем он просто растворяется. Внезапно Леха произносит:

— Кажется, это финал…

— Ты о чем?

— Никаких больше вечеринок, — нервно смеется он. — Это конец.

— Можешь конкретнее, Лех? Я просто вообще перестал понимать, что происходит.

— Я не знаю, как мне отбить все. Там полный минус, по всем фронтам, брат.

— В смысле? А ты у кого брал бабки? — Чуть приподнимаюсь и проверяю телефон: полоски связи так и не появляются.

— Ты не знаешь. Их вообще лучше не знать.

— Лех, что произошло? — Я начинаю волноваться и чувствую, как левая нога начинает подрагивать. — Еще, блять, со связью ­что-то. Глушат, что ли?

— Это не коммерция, брат. Они не относятся к нашей индустрии.

— В смысле? — озадаченно спрашиваю я. — Это как?

— Я не брал деньги у коммерсов, там были другие спонсоры, — тихо произносит он.

— Лех, у кого ты взял деньги?!

— Это злые люди, — выдувает он дым, — они продают плохие вещи.

— Блять, ты связался…

— Да, — перебивает он, — да, Макс, я связался.

— А на хуя?! Зачем ты взял у них бабки?

— Да потому что ни у кого больше их не осталось, Макс. Никто больше не дает. Никому не нужны все эти вечеринки.

— В смысле, Лех? Мы же недавно делали в Доме архитектора. Есть еще бабки у компаний.

— Это все не то, Макс.

— Как это не то?

— Это не про масштаб.

— А зачем тебе масштаб?

— А какой смысл вообще тогда ­что-либо делать? — Леха снова затягивается самокруткой. — Я не понимаю…

— Сколько ты торчишь денег?

— Давай не будем про это, пожалуйста…

— Лех, ты с ума сошел, что ли? — Я смотрю на свой рюкзак, в кармане которого лежат конверты с деньгами. — Сколько ты должен вернуть?

— Это неважно.

— Это пиздец как важно! У меня ­сколько-то есть с собой, давай помогу? Или давай с ними встретимся, разрулим все.

— Макс, не надо ни с кем тебе встречаться. Я просто не смог, вот и все.

— Зачем, блять, ты…

Я утыкаюсь лицом в ладони и сильно тру глаза, пытаясь пробудиться и очнуться в другом месте и при других обстоятельствах. Каждый раз, когда я убираю руки от лица, передо мной опять возникает белое кресло. Леха же монотонно рассказывает историю, как он связался с людьми, у которых много денег, но которые занимаются плохими вещами, и как он сам им предложил сотрудничество. Они дали ему денег на «Черную ночь» и много товара, который он собирался продать прямо на вечеринке, покрыв все расходы, а оставшуюся прибыль они должны были разделить поровну. После того как Леха сообщает, что его «бизнес-план» рухнул и у него ничего не получилось, он надолго замолкает. Мне становится холодно, хотя все окна закрыты, а потом я замечаю, что на полу исчезла полоска света.