Нелюбимые

***

— Вот тут направо поверни, пожалуйста, — говорит мама водителю, когда тот проезжает Земляной Вал. — Дальше прямо до конца, и потом налево. И там возле площадки останови.

Водитель кивает и медленно поворачивает в переулок, а затем прибавляет скорость. Мама все время смотрит в окно, и мне кажется, что она знает, о чем будет наш разговор, отчего мне становится неловко. Когда водитель еще раз поворачивает, я вижу небольшую площадку, поросшую кустами и с выбитым асфальтом, возле нее вкопаны две старые деревянные скамейки. Мама снова обращается к водителю:

— Да, да, здесь тормози. — Машина останавливается, и водитель отстегивает ремень. — Я сама открою, не переживай.

— Хорошо, — отвечает он. — К­уда-то съездить или тут подождать вас?

— Знаешь, — мама не двигается и продолжает смотреть в окно, — съезди по своим делам ­каким-­нибудь. Может, к девушке своей или еще ­куда-то, мне сегодня ничего не нужно.

— Хорошо, я вас понял. Напишите тогда минут за двадцать, когда вас забрать? — просит он и смотрит в зеркало заднего вида.

— Угу, — кивает мама и дергает ручку двери.

Мы выходим из машины, и мама ­какое-то время просто смотрит на кирпичный дом, потом идет на площадку, проверяет ладонью, не грязная ли скамейка, и садится.

— Что это за место? — спрашиваю я, присаживаясь рядом.

— Оно значимое. Правда, я сюда приезжаю редко. Последний раз была тут, когда ты уехал учиться. Я об этом месте никогда тебе не рассказывала. Ну знаешь, у каждого должны быть свои тайные места. У меня вот это. — Мама рукой обводит площадку и кладет ногу на ногу.

— Я никогда тут не был. Хотя это недалеко от центра, но здесь я впервые.

— Еще тут всегда тихо, даже Садового не слышно. Удивительное место, — объясняет мама и смотрит по сторонам. — Ничего тут не меняется. Словно время застыло. Представляешь, когда я в прошлый раз приезжала сюда, меня даже одна бабушка узнала.

— А что это за ­место-то, мам?

— Видишь вон те окна? — Мама показывает на окна на третьем этаже дома. Они завешены белой шторой, а на подоконнике стоит зеленая ваза с двумя подсолнухами. — Вот, где цветы стоят.

— Ага, вижу.

— Там я в свое время снимала квартиру с двумя одногруппницами. Трешку снимали за копейки, настоящую советскую, с коврами, старой мебелью, ужасной ванной и холодильником выпуклым белым, забыла название его. Тоже советский. И вот мы там жили ­какое-то время.

— Ничего себе, ты не рассказывала никогда об этом.

— А на этой скамейке мы вечерами курили сигареты, иногда вино пили. Летом тут было особенно хорошо. Выходил весь двор, и все о ­чем-то разговаривали. Такое было дружное соседство. Вот тут… — мама показывает рукой на тротуар, — стояла старая машина «Победа», все время накрытая брезентом. И нам ­как-то соседка рассказала, что это генеральская машина.

— А почему она была накрыта брезентом?

— Да просто генерал тот старенький совсем стал и перестал на ней ездить. А продавать машину отказывался. Внуки ­где-то за рубежом жили и приезжали только на Новый год. В общем, никому не нужна была эта машина, только тому дедушке. И она все время тут стояла.

— Интересно, где она сейчас?

— Я думаю, на металлолом давно уже разобрали, — грустно произносит мама. — А вот на этой скамейке, где мы сейчас с тобой сидим, отгадай, о чем я узнала?

— Я даже не знаю, мам. Я тут впервые.

— О том, что у меня будешь ты. — Мама улыбается. — Вот прямо сидела здесь и понимала, что жизнь не будет больше прежней.

— Ого! — удивляюсь я и гляжу на маму, которая прищуривается и смотрит ­куда-то вдаль.

— Да, да, прямо тут и сидела.

— И сколько ты тут прожила потом?

— Недолго, месяца три, наверное. Потом твой папа отсюда меня забрал, и мы стали жить уже вместе на проспекте Мира в двушке. Про нее ты знаешь, фотографий оттуда много.

— Да, да, я помню. А туда ты ездишь?

— Мимо проезжаю, но очень редко.

— И какие ощущения?

— Тут сильнее. Здесь на самом деле такое место, словно отгороженное от всего кольца ­чем-то невидимым. Понятно, что это я надумываю, но… тут не так шумно и ­как-то по-доброму все всегда было.

— Может, и правда, что это место отделено от всего, что в кольце, — произношу я, глядя на окна на третьем этаже.

— Ну, пусть будет так, — усмехается мама. — У тебя сигареты с собой есть?

— Угу.

— Дай одну.

Я протягиваю маме сигарету и подкуриваю ее, после чего сам хочу закурить, но кладу пачку обратно в карман.

— В общем, я все читала, что там писали в телеграмах на днях. — Мама резко переводит разговор, словно хочет быстрее его закончить. — Сначала была удивлена, а потом подумала: что ­удивляться-то. Если все так, значит, так и должно быть.

— Ну да. — Я смотрю себе под ноги, думая о том, что разговоры с мамой всегда спокойные и добрые, не такие тяжелые, как с остальными.

— Это отец твой на взводе, истерил, бегал. Оно понятно: у Алисы папа — большой человек, там одно на другое завязано. Вчера еще побухтел вечером, но потом успокоился.

— Что говорил?

— Да ничего. — Мама выдувает сигаретный дым и стряхивает пепел в сторону. — Выпил немного и сел смотреть телевизор. Потом уснул. Все хорошо, кажется.

— Про меня не говорил?

— Кажется, нет.

— Понятно.

— Скажи, — мама снова затягивается, — ты ее сильно любишь?

— Аню?

— Девушку с фотографии.

— Да, мам. Очень.

— Ты хотел тогда в караоке о ней рассказать?

— Угу.

— Я сразу поняла, что между тобой и Алисой ­что-то происходит. Материнское чутье никогда не подводит. А Аня тебя любит, как ты ее?

— Мы оба друг друга любим сильно.

— Ты всегда был слишком доверчивый. Я очень хочу, чтобы ты был просто счастлив.

— Мам? Я тебе хотел сказать кое-что, но боюсь, что это тебя расстроит сильно.

— Да говори уже. Я же знала, что разговор будет непростой.

— Мы с Аней уедем отсюда.

— Когда? — Мама поворачивается в мою сторону и грустно смотрит мне прямо в глаза.

— Я сегодня улечу.

— Ох, сынок, снова оставишь меня тут одну? Да уж…

— Мам, — прижимаюсь к ней и кладу голову на плечо, — так нам с Аней будет лучше после всего, что произошло. Мы вместе приняли это решение.

— Решение решением, а что у тебя с деньгами? Сколько тебе нужно?

— За это не переживай, все есть. Просто не волнуйся об этом.

— Ну, сейчас есть, завтра нет. Я тебе дам денег.

— Мам, не надо, я уже не маленький.

Мама тушит сигарету о край скамейки.

— В ­этом-то вся и грусть, что уже не маленький. Маленький бы ты никуда не смог от меня уехать.

— Я буду приезжать часто, и каждый вечер будем созваниваться. Я тебе обещаю.

— Да это понятно. — Мама чуть качает ногой, рассматривая носы своих туфель. — Но мне будет грустно, что все тут, а ты нет. Только вернулся недавно, и вот снова. Но у тебя своя жизнь.

— Мне самому трудно. Как мне сделать лучше, подскажи.

— Ты знаешь, — мама вздыхает, — я даже не знаю, честно тебе скажу. Но если ты считаешь, что так ты поступаешь верно, — так и поступай. Я же не могу тебя отговорить. А то вдруг сейчас отговорю, а ты потом будешь об этом жалеть.

— Да не буду. Ты же моя мама, как я могу тебя не послушать?

— Ну что мне на тебя давить, тебе этого и так хватает в жизни, а тут еще я. Просто знай: если будет плохо — я всегда рядом, ты только будь на связи. Меня больше волнует, чтобы у тебя не было трудностей с деньгами и чтобы было на что поесть, где жить, ну и так далее.

— Все есть, мам. Если ­что-то понадобится, я сразу напишу тебе, не волнуйся.

— И куда вы хоть уезжаете? — спрашивает мама и обнимает меня.

— В Италию Аня хотела.

— Там хорошо, мне там нравится. А жить где будете?

— Я сниму жилье.

— А работать где ты там будешь?

— Я устроюсь в издательский дом и буду заниматься тем же, чем и здесь, — говорю я, чтобы мама не волновалась еще сильнее.

— Ты уже навел справки?

— Угу, — киваю и прижимаюсь к ней крепче.

— У меня там много подруг, может, я им позвоню, точно помогут со всем.

— Мам, не надо. Все будет хорошо. Но если понадобится, я сразу тебе напишу, — успокаиваю я ее.

— Упертый ты, конечно, сынуль. Раньше таким не был. С А­ней-то успеешь познакомить, пока я еще жива?

— Ну хватит, — чуть приподнимаю голову и смотрю на маму. — Что ты такое говоришь? Конечно познакомлю. Мы приедем сюда, или ты вдруг прилетишь в Италию. Ты же еще…

— Что еще? — Мама поворачивается ко мне и ждет продолжения.

— Ты станешь бабушкой, мам.

— Ух, — успевает произнести мама и сразу же начинает плакать.

Я принимаюсь ее успокаивать, но она от этого плачет еще сильнее. Ее тело содрогается, и каждый раз, когда она утирает глаза, кладет свою мокрую ладонь в мою руку и сильно ее сжимает. Когда я в очередной раз прошу ее не плакать, мама смахивает слезу рукой и просто произносит:

— И снова я здесь. А ты уже взрослый.

К­акое-то время мы сидим на скамейке, и я долго рассказываю о нас с Аней. Мама дает много советов, как и что нам делать, и умоляет, чтобы я держал ее в курсе всего, что будет происходить в нашей жизни. Я обещаю, что по вечерам буду ей писать и присылать фотографии, несколько раз прошу не беспокоиться за меня. Каждый раз на этой фразе я поправляю себя и произношу, чтобы не волновалась за нас. Потом мама начинает вспоминать мое детство и бабушку с дедушкой. Когда рассказывает о том, как я чуть не устроил пожар в их доме, она смеется и просит еще одну сигарету. Вдруг она сильно прижимает меня к себе и тихо шепчет на ухо, чтобы я никогда о ней не забывал и сейчас не обращал внимания на ее эмоции. Когда мы оба собираемся уходить, мама снова оглядывает двор и машет рукой в окна на третьем этаже. Я напоминаю, что она должна была предупредить водителя, но мама говорит, что прогуляется немного одна, а потом обязательно ему позвонит. Она дожидается моего такси, целует меня в щеку и остается на месте, постепенно превращаясь в маленькую точку в окне. Машина сворачивает на Садовое — я ее больше не вижу. И закрываю глаза.